чие, торопится по утрам на работу, а знаменитый летчик-испытатель Кулаков
сам готовит обед по  выходным дням,  то и  Сократик может вымыть после обеда
две тарелки и несколько ножей и вилок.  В конце концов,  как любит повторять
Эфэф, от малого до великого один шаг.
     Он  мыл  посуду и  думал.  Руки его скользили по  тарелкам и  делали их
чистыми и шелковистыми,  и думал, думал, и тер, тер, тер одну тарелку, точно
хотел протереть в ней дыру.  И потом он подумал, что было бы хорошо, если бы
все Садовое кольцо накрыл тоннель, и все машины ходили бы по тому тоннелю, а
сверху был  бы  гигантский парк,  по  которому можно было идти весь день.  А
каждую ночь в тоннель привозили бы пушки,  и они стреляли бы сжатым воздухом
и выбивали из тоннеля скопившиеся за день остатки бензина и машинного масла.
     В  кухню  вошла  Галя.  Она  взяла  полотенце и  стала вытирать посуду,
которую Сократик уже  вымыл.  Она  была чуть выше Сократика,  и  его плечо в
работе все время терлось о  руку матери.  Он даже чувствует тепло этой руки.
Но по-прежнему молчит,  хотя уже понимает, что хорошее настроение постепенно
покидает мать.  И она уже стала печальной,  чтобы потом совсем раскиснуть, и
понимает,  что Сократик не хочет слышать о ее радостях,  потому что для него
это совсем не радости,  и она уже не откидывает резко назад волосы, и волосы
упали ей на лицо и закрыли лоб и щеки.
     Галя еще цепляется за разговор с сыном, стараясь наладить отношения. Ей
обязательно надо поговорить с ним о Геннадии Павловиче,  но пока она говорит
первое,  что пришло ей в голову,  что не имеет никакого отношения к этому, к
главному.
     - Сегодня утром я  разбиралась в  письменном столе -  решила освободить
для тебя еще один ящик - и нашла свое старое письмо, которое я написала деду
двадцать семь лет назад...  И там написано:  "Крепко поцелуй за меня кошку и
прочитай мое письмо кукле. Твоя дочка Галя". А когда мы вернулись из деревни
с мамой, оказалось, что кошки уже давно нет. Дед ее выпустил нарочно.
     - Это похоже на него, - сказал Сократик, вспомнив, как каждый вечер дед
кружился вокруг великой ценности века - телевизора.
     - Над  нашей дверью надо повесить объявление:  "Здесь помещается филиал
общества по охране животных".
     Они оба, Сократик и Галя, резко повернулись и увидели деда.
     Он стоял,  облокотившись о дверь:  какой-то угрюмо веселый,  со впалыми
глазами,   он  был  похож  на  одержимого.  Так  показалось  подозрительному
Сократику.
     - Нужно быть добрым, - сказала Галя.
     - Ерунда,  -  сказал дед. - Не тому ты учишь Юрия. И в результате ему в
жизни придется так же тяжело, как тебе.
     - Это нам тяжело в жизни?  - искренне удивился Сократик. - Я не считаю,
что тяжело.
     - Ты не считаешь? А ты ее спроси, - сказал со злостью и тайной радостью
дед.  Он был рад этому разговору - это была его тема. Тут он был силен и мог
в  одну секунду расправиться с этим сопливым мальчишкой,  который всегда все
знает и суется не в свои дела. - Ты спроси, спроси ее!
     Сократик посмотрел на мать,  ему хотелось, чтобы она поддержала его. Но
она не подняла головы.
     Ей сейчас было жалко себя, и слова деда упали на благодатную почву. Она
подумала о  Геннадии Павловиче,  о  человеке,  который мог бы быть настоящим
другом Сократику,  но,  видно,  пройдет еще  много дней,  прежде чем ее  сын
поймет, что он не прав, не желая ничего даже слышать о Геннадии Павловиче.
     Галя  стояла,  облокотившись руками на  подоконник,  и  с  любопытством
смотрела,  как хорошо знакомая ей  женщина из  соседнего подъезда выкатывала
коляску с  ребенком.  А ведь она даже не заметила,  как эта женщина выросла.
Галя только помнила,  что  совсем недавно,  ну  будто месяц назад,  она была
девчонкой и гоняла на велосипеде по двору.
     - Думаешь,  для  нее  великое удовольствие с  утра до  вечера работать:
тарахтеть на машинке,  готовить обед,  стирать, убирать в квартире, ходить в
магазин,  и больше ничего.  Думаешь,  это для нее такое великое счастье? Ты,
например,  играешь  в  футбол  для  удовольствия,  ходишь  к  товарищам  для
удовольствия,  ездишь летом в  лагерь для удовольствия!  А у нее ведь ничего
этого нет. Ни любви, ни удовольствия, ни отдыха. Один долг перед тобой.
     Старушки,  которые сидели на скамейке во дворе, окружили коляску, чтобы
рассмотреть ребенка,  и Галя улыбнулась,  потому что вспомнила, как вроде бы
тоже совсем недавно она  впервые выкатила своего Юрика во  двор,  и  эти  же
самые старушки вот так же окружили ее. Она, продолжая улыбаться, повернулась
лицом к Сократику, и он перехватил ее улыбку и сказал деду:
     - А мама любит свою работу.
     - Ерунда, - возразил дед. - Это ей так кажется.
     - Нет, не кажется, - сказала Галя.
     - Значит,  ты  хочешь мне доказать,  что ты  только и  мечтаешь,  чтобы
постучать на машинке?  -  спросил дед и,  не дождавшись ответа, добавил: - И
так без конца... Понимаешь, надежды-то у нее никакой нет...
     Сократик догадался,  что  идет хитрый разговор:  не  для  него,  а  для
матери.  Дед хотел внушить ей,  что она очень несчастная. А Эфэф ему столько
раз говорил,  что настоящее счастье,  когда хорошо всем:  тебе и всем! А дед
делал  мать  несчастной  нарочно,   чтобы  ей   трудно  было  отказаться  от
назаровских богатств. Вот чего хотел дед!
     - Я сам могу убирать квартиру,  -  сказал Сократик.  - И в магазин могу
ходить.  А обед можно брать в столовой. У мамы тогда будет больше свободного
времени...
     - А на какие шиши, позвольте вас спросить? - ловко ввернул дед.
     И Сократик, припертый к стене доводами деда, понял, что наступило время
борьбы,  что не будет больше отсрочки и  детской игры,  что надо бороться за
мать, за себя и даже за деда.
     - Вот  построим коммунизм,  -  сказал Сократик,  -  и  тогда все  будет
по-другому...
     - А,  запел старую песню...  Когда его построят...  твой коммунизм? - И
дед,  упоенный победой,  убежденный в своей правоте, с горящими глазами, уже
не  разбирая,  что  перед  ним  мальчишка,  решил за  компанию подцепить его
покойного папашу,  нанес Сократику последний, самый решительный удар: - Твой
отец тоже был агитатор, а между прочим, ни копейки, ни полкопейки не оставил
вам на черный день.
     - Замолчи, отец, - сказала Галя. - Это не твое дело.
     Она видела,  как Сократик побледнел, точно его вдруг неожиданно ударили
по лицу, как он круто повернулся и вышел из кухни.
     - Ну  ладно,  ладно,  замолкаю.  -  Дед  хотел обнять внука,  когда тот
проходил мимо него, но Сократик вырвался.
     В  передней Сократик увидел какой-то  сверток.  Он нагнулся и  надорвал
бумагу:  в  свертке  была  большая  электрическая  дрель.  Ясно:  дед  начал
подготовку всерьез.
     Сильная,   быстрая  электрическая  дрель,  она,  как  хороший  отбойный
молоток,   в  одну  секунду  прошьет  стену  старого  дома  и  доберется  до
назаровского богатства.


        "20"

     Он  выскочил из  дому,  чтобы позвонить Ивану.  Больше Сократик не  мог
выжидать и раздумывать и носить эту тайну в себе. Он позвонил ему и, когда к
телефону подскочила Тошка,  нисколько не  испугался и  позвал Ивана.  А  та,
узнав Сократика, презрительно фыркнула и бросила трубку.
     "Ничего,  ничего, - подумал Сократик. - Завтра все зазвучит по-другому,
на новой волне".  А когда он услыхал голос Ивана, то попросил его немедленно
выйти.  Наступил момент,  когда он почувствовал себя равным Ивану. И поэтому
он разговаривал с  ним решительно и  сурово,  и  уже через десять минут Иван
стоял рядом с ним.
     Сократик рассказал Ивану все:  и  про назаровские богатства,  и про то,
что дед купил электрическую дрель для того,  чтобы взломать стену,  и как бы
он их не опередил.
     А потом они вместе пошли к этому дому и в сумерках долго бродили вокруг
него,  и на душе у Сократика,  несмотря на волнение, было хорошо и радостно,
потому что рядом с ним ходил сам Иван.
     Иногда Иван опускал ему на плечо руку,  и так они кружили вокруг дома и
придумывали, как им все сделать лучше, и уже переживали восторг победы. Иван
стал  таким  добрым  и  великодушным,   что  простил  Сократику  его  глупое
хвастовство и  выдумки про Кулакова-старшего и  сказал,  что он  обязательно
познакомит Сократика с отцом.
     И  потом Иван решил,  что им совершенно незачем соревноваться с дедом и
ловить момент,  когда последние жильцы покинут этот дом. Совершенно незачем,
а  просто  они  завтра вместе с  ребятами придут сюда  и  объяснят все  этой
Верочке и ее мужу,  и те, конечно, все им разрешат, это же государственное и
справедливое дело.  Они взломают стену,  возьмут клад и  отнесут его в банк.
Так делают все. Иван однажды читал в газете, как один бульдозерист, разрушая
старый дом, тоже в стене нашел клад и сдал в банк.
     Им  обоим так понравилось это простое и  ясное решение,  что они готовы
были прямо сию секунду приступить к делу.


        "21"

     Когда на  следующий день Сократик вошел в  класс,  то  все ребята,  как
один,  поднялись ему  навстречу.  Он  не  ожидал,  что Иван всем раскроет их
тайну, и в первый момент растерялся. Но Иван ему улыбнулся и сказал:
     - А,  пускай все знают,  дом-то  они без нас не  найдут.  Дом мы  знаем
только вдвоем с тобой.
     Тошка в  упор посмотрела на Сократика.  Это тоже уже было что-то новое.
Она  впервые посмотрела на  него  за  эти  дни.  Вообще это  было  настоящее
торжество,  какой-то  праздник,  которому не  было конца.  На Сократика даже
приходили  смотреть  из  других  классов,  то  и  дело  открывалась дверь  и
просовывалась чья-нибудь любопытная голова.
     А после уроков его догнал Борис Капустин и спросил:
     - Это правда?
     - Правда, - вместо Сократика ответил Иван. - Завтра в девять. Придешь?
     - А как же, - ответил Капустин.
     Во  всей  этой  истории,  в  этом  ее  стремительном разбеге  Сократика
беспокоило только то,  что он  ничего еще не сказал матери и  деду.  Теперь,
когда об  этом знали все,  когда это  перестало быть его  тайной,  ему  было
мучительно оттого, что он не поговорил с ними и тем самым сразу записал их в
свои противники.  А может быть, если бы он поговорил с ними, они согласились
бы, что он прав.
     Это томило его весь вечер, мешало ночью спать, и он решил открыться им,
прежде чем уйдет утром к ребятам.
     Мать сидела на кухне и печатала -  она печатала быстро и ловко,  - а на
ушах у нее были надеты наушники от шума,  который мешал ей работать. Дед пил
чай и слушал радио.
     Мать улыбнулась Сократику и спросила:
     - Что тебе в воскресенье не спится?
     - Надо,  -  ответил  Сократик  и  от  сильного  волнения добавил  почти
шепотом: - Я иду за кладом.
     Мать снова улыбнулась,  и Сократик догадался, что она ничего не слышала
сквозь свои наушники,  а дед почему-то к его словам отнесся спокойно. Такая,
значит, у него была выдержка.
     - За  кладом,  за  каким еще кладом?  Романтик.  -  Дед глубокомысленно
вздохнул.  -  Подрастешь,  оценишь все по-новому:  и людей и события. Сердце
зачерствеет,  чужая боль останется в  стороне,  а будет волновать только то,
что рядом,  что твое.  Вот это будет волновать:  свои дела,  свои дети, своя
квартира, может быть, своя работа.
     Слова деда впивались в Сократика, как иглы: "сердце зачерствеет" - одна
игла;  "чужая боль останется в стороне" -  вторая. Ну, а как же тогда все те
люди, которые из-за других бросаются под поезда или в огонь? Как тогда врачи
сами делают себе прививки, испытывая новые лекарства? Как же тогда они?
     - Неправда,  -  сказал Сократик.  -  Не могут все люди быть плохими. Не
могут.
     - А разве это плохие люди,  которые думают о себе?  - сказал дед. - Ты,
например, думаешь о матери и о себе. Мать думает о тебе и обо мне.
     - А кто же тогда плохие люди? - спросил Сократик с вызовом.
     - Воры, бандиты, предатели, - сказал дед.
     - И все?
     Дед встал и  повернулся,  чтобы уйти.  У  него была широкая,  совсем не
стариковская спина,  и Сократику вдруг показалось,  что дед стоит уже там, у
стены с кладом, вертит своей дрелью.
     Сократик был  готов,  чтобы  нанести главный удар,  который должен  был
остановить монотонный стук машинки, заставить вскочить маму, которая сидела,
запечатав уши, и они с дедом были для нее как актеры из немого кино.
     - А  доставать чужие деньги из  стен старых домов и  присваивать себе -
это что же, хорошо или плохо? - закричал Сократик.
     Он так сильно крикнул,  что даже мать услышала. Она перестала печатать,
сняла наушники и повернулась к нему.
     - Я все слышал, - сказал Сократик. - Ночью проснулся и все слышал.
     - Что ты слышал? - спросила Галя.
     - Все...  И как дед рассказывал про Назарова, и про его клад, и про то,
что вы  хотите оставить его себе...  -  Он  сжался и  готов был ко всему:  к
отчаянному крику, к драке и к радости, если они признаются ему во всем.
     - Про Назарова мы разговаривали,  это правда,  -  сказала Галя. - А про
клад... Первый раз слышу...
     - Мечтательно, - сказал дед. - Что тебе еще приснилось?
     - Не притворяйтесь,  не притворяйтесь,  -  закричал Сократик,  -  я все
знаю!..
     - Ты не заболел?  -  Галя подошла к сыну, таким возбужденным он никогда
раньше не был.
     - Я все слышал, попятно? Все!.. У вас ничего не получится!..
     - Юра, даю тебе честное слово, - сказала она. - Клянусь тебе, что этого
ничего нет...  Успокойся...  -  Она села рядом с ним.  - У тебя и раньше так
иногда бывало,  когда ты был поменьше. Тебе что-нибудь приснится ночью, а ты
считаешь, что это было на самом деле. Ну-ка, садись к столу и выпей чаю.
     Он вяло,  нехотя выпил чай,  еще до конца не сознавая, что произошло, и
вернулся в  комнату.  Но  когда он  остался один,  то вдруг разревелся,  как
девчонка. Потом стал торопливо, дрожащими руками перебирать вещи, потому что
решил немедленно уехать. А что же ему еще оставалось?
     Он услышал шаги матери и задвинул ящик своего стола.
     - Ты далеко собрался? - спросила Галя и подозрительно оглядела сына.
     - К ребятам, - соврал он, стараясь не смотреть ей в глаза.
     - А ты никому не рассказал об этом... твоем кладе?
     - Нет.
     - Но как ты мог о нас подумать такое?  - спросила Галя, но увидела лицо
Сократика и сказала: - Ну ладно, иди погуляй, потом об этом поговорим... Нам
вообще о многом надо поговорить.
     Сократик в последний раз оглядел комнату, посмотрел на фотографию отца,
мельком перехватил беспокойный взгляд  матери,  быстро  оделся  и  вышел  на
улицу.
     У  него  теперь  было  только  одно  желание:   исчезнуть  куда-нибудь,
пропасть, чтобы навсегда все забыли, что есть на свете Сократик.
     На улице Сократик спохватился,  что у него нет денег,  а без денег куда
уедешь?
     Он уже готов был вернуться,  броситься к  матери и  рассказать ей все и
умолить ее сегодня же уехать из Москвы,  сию же секунду уехать. Но все же он
не пошел домой,  потому что понимал, что мать и дед начнут его успокаивать и
отговаривать и объяснять ему,  что так делать нельзя.  Что есть работа, и ее
не бросишь,  что есть квартира,  и ее тоже не бросишь. Но сейчас Сократик не
мог  всего этого понять,  для него сейчас было важно только одно:  скрыться,
пропасть, не видеть больше никогда ребят из своего класса.
     И тогда он пришел к Федору Федоровичу.  Ему долго не открывали, а потом
наконец перед ним появился заспанный Федор Федорович, удивленно посмотрел на
Сократика, пропустил без слов в комнату и сказал просто:
     - Ну, выкладывай.
     Ему было нелегко рассказать эту дурацкую историю про клад. И поэтому он
начал рассказывать про все,  про всю свою жизнь: про мать, и про деда, и про
Геннадия Павловича, который мешал им жить. Про то, как он любил Ивана, и про
урок истории,  и про Тошку,  и про то,  как он мечтал помириться с Иваном, и
тут  ему  приснился этот сон,  и  как  Иван обрадовался,  и  как  весь класс
восхищался им, и как было понятно это...
     - Куда же ты теперь? - спросил Федор Федорович.
     - Поближе к  полюсу,  -  ответил Сократик.  -  Если вы  мне еще верите,
одолжите денег. Я, как заработаю, сразу верну.
     - Я  тебе  верю,  -  сказал Федор Федорович.  -  А  другие что  о  тебе
подумают?
     Сократик промолчал,  ему было теперь уже все равно, что о нем думают. И
Федор Федорович понял его состояние.
     - Значит, твердо решил уехать? - спросил Федор Федорович.
     - Да, - ответил Сократик.
     - А мать?
     - Я ей не очень нужен.
     - Ну что ж,  беги...  Дезертируй! - Он прямо кричал. - Не ожидал я, что
ты струсишь...
     И даже это Сократик выдержал.
     - Если не хотите давать денег, то не надо, - сказал Сократик. Он встал,
чтобы уйти.
     - А это ты видел?  -  Федор Федорович повернулся к нему спиной и рывком
сорвал с  себя рубаху.  И  Сократик увидел исхлестанную шрамами спину Федора
Федоровича.  - Из лоскутков сшили. - Он надел рубаху. - Я ведь летчиком был.
Для меня самое главное в  жизни было небо и самолеты.  А мне сказали,  что я
отлетался.  Три года я провалялся в постели.  Врачи думали,  не встану,  а я
встал...  Думаешь, мне было тогда легче, чем тебе сейчас? Ты пойми, человека
украшает не только сила и победа,  но и признание собственного поражения.  А
вот  бегство и  трусость еще никого не  спасали.  -  Он  говорил ему жесткие
слова, но как-то надо было пробиться сквозь эту стенку молчания. - Ты сейчас
пойдешь к ребятам и все им объяснишь. Ну, иди, иди.
     И Сократик ушел.
     А  Федор Федорович подошел к  окну,  чтобы посмотреть ему вслед.  Может
быть,  он зря его отпустил одного?  Но он мечтал,  чтобы его ученики выросли
нетерпимыми,  исступленно-нетерпимыми ко лжи и  добрыми к  человеку.  И  ему
казалось,  что  из  этого  Юрия  Палеолога  должен  получиться именно  такой
человек. И поэтому сегодняшний путь он должен проделать один.
     Нет,  он  не  сбежит,  этот Сократик.  Иначе ведь не  стоило бы столько
страдать те три года, иначе не стоило бы приходить в эту школу...
     Сократик шел,  вобрав голову в  плечи.  Сверху,  с  десятого этажа,  он
казался совсем маленьким...


        "22"

     Во  дворе  назаровского дома  собралась  толпа  ребят.  Они  суетились,
разговаривали,  толкали друг друга.  И все люди,  которые выходили из разных
подъездов,  непременно  оглядывались на  них,  а  многие  даже  подходили  и
спрашивали, зачем они здесь собрались. Но те, конечно, хранили тайну.
     Когда Сократик увидел эту рокочущую толпу, он в испуге замер в воротах.
Ему захотелось повернуться назад и  исчезнуть.  Однако ребята заметили его и
бросились к  нему навстречу.  Он  приготовился сразу же  ошарашить их  своей
новостью и  выхватил из  общей толпы бегущих радостное лицо  Ивана Кулакова,
чтобы  ему  первому рассказать обо  всем.  Но  ребята  окружили его,  начали
доверительно хлопать по  плечу,  здороваясь за  руку,  стараясь выказать ему
этим  наивысшее  расположение.  И  Сократик  никак  не  мог  произнести свои
страшные  слова.  Как,  как  он  мог  произнести их  среди  этого  всеобщего
восторга!
     Потом Борис Капустин растолкал ребят, взял Сократика за руку и поставил
к  стене.  И  он  теперь в  полном одиночестве стоял на  фоне  белой стены -
высокой-высокой. Это была боковая стена девятиэтажного дома, она была совсем
белая-белая, и только маленьким черным пятнышком на ней торчал Сократик.
     Капустин   тем   временем   наводил   на   него   фотоаппарат,    чтобы
сфотографировать для школьной стенгазеты.  А  ребята с восторгом смотрели на
Сократика, и прохожие тоже оглядывались, стараясь понять, чем отличился этот
парнишка, этот жалкий, какой-то растерянный парнишка. Может быть, он чемпион
города по плаванию,  или знаменитый школьный футболист, или, еще лучше, спас
кому-нибудь жизнь?
     Сократик стоял между тем  перед глазком фотообъектива,  как перед дулом
винтовки,  которая вот-вот должна была брызнуть в  него снопом справедливого