огня. И ему казалось, что он сейчас упадет. Он несколько раз пытался открыть
рот,  чтобы крикнуть всю правду,  но каждый раз предостерегающий знак Бориса
Капустина останавливал его.
     Наконец Капустин опустил аппарат, но тут рядом с Сократиком вырос Иван.
И  Капустин  снова  приставил аппарат  к  глазу,  чтобы  сфотографировать их
вдвоем.
     А  потом Сократика окружило все  пятое звено,  и  девчонки,  прежде чем
сфотографироваться,  по очереди посмотрелись в маленькое зеркальце,  которое
вытащила из кармана Тошка.
     Затем на  Сократика набросились все остальные,  они разместились у  его
ног,  сбоку,  влезли друг на друга и  появились над его головой.  А  в самом
центре,  как  какая-нибудь выдающаяся личность,  стоял  вконец растерзанный,
несчастный Сократик.
     - Все, - сказал Борис. - А то на потом не хватит пленки.
     После этого Сократик в  плотном кольце ребят направился к  злополучному
дому.  Около подъезда он остановился и  сказал,  что сразу всем нельзя,  что
пусть с ним пойдут вначале Борис и Иван. И они трое скрылись в подъезде.
     Единственно,  что  Сократику хотелось сейчас сделать,  -  это побыстрее
выложить всю правду, и гора с плеч.
     - Ну вот,  -  тяжко сказал Сократик и посмотрел куда-то в сторону, мимо
носов своих спутников.
     - Что "ну вот"? - спросил Иван.
     - Ребята, нельзя ли побыстрее, - сказал Борис. - Я спешу...
     - А то... - сказал Сократик. - Никакого клада нет. Мне все приснилось.
     - Ты шутишь, - сказал Иван. - Пошли. Ладно тянуть время.
     - Я правду говорю. - Сократик сказал это так решительно и твердо и стал
к Ивану лицом, точно хотел, чтобы тот его ударил.
     - Значит, ты просто решил над нами посмеяться? - угрожающе сказал Иван.
     - Я же тебе говорю, мне все это приснилось, - снова сказал Сократик.
     - А почему ты только сегодня об этом догадался? - спросил Борис.
     - Утром я  решил вывести деда на  чистую воду...  И  все выяснилось.  Я
хотел с ним раньше поговорить, но Иван отговорил меня.
     - Ах, вот как! - закричал Иван. Он был просто как бешеный. - Я же еще и
виноват!  -  Он  сильно и  неожиданно дернул за  козырек фуражки Сократика и
натянул ее ему до самого подбородка.
     - А ну, поосторожней! - крикнул Борис.
     А Сократик даже не стал снимать фуражку,  так и стоял в полной темноте,
судорожно хлюпая носом,  чтобы не заплакать. Он услышал, как Иван выскочил и
сильно хлопнул дверью, и только тогда надел нормально фуражку.
     - Может быть, ты хочешь остаться один? - спросил Борис и, не дождавшись
ответа, вышел.
     Потом  до  Сократика  донеслись возмущенные голоса  ребят,  кто-то  там
отчаянно завизжал,  кто-то свистнул. А кто-то захохотал, и это был, конечно,
"остряк" Рябов. Постепенно крики стали удаляться. Сократик вошел в комнату и
выглянул осторожно в окно - во дворе уже никого не было.
     Сократик сел на старый,  брошенный здесь стул и  долго-долго сидел.  Он
слышал, как за стеной закашлял Михаил Николаевич, и ему показалось странным,
что кашель его слышен так отчетливо, как будто они сидят в одной комнате. Он
задрал  голову и  увидел в  стене  небольшую круглую дыру,  которая,  видно,
осталась  от  электрической проводки или  от  телефонного кабеля.  Потом  он
услышал,  что кто-то позвонил в дверь Михаила Николаевича и тот открыл ее, и
раздался голос мужа Верочки.  Они  там  поздоровались,  и  Михаил Николаевич
спросил, как себя чувствует Верочка и когда ее привезут из больницы. А потом
он начал вздыхать и охать,  что нужно вести себя во время опытов осторожнее.
И  Сократик догадался,  что  с  этой  незнакомой Верочкой случилось какое-то
несчастье.
     - А куда это вы собрались с чемоданом? - спросил Михаил Николаевич.
     Сократик не расслышал ответа.
     - Как, уходите? - громко спросил Михаил Николаевич.
     - Совсем ухожу,  Михаил Николаевич.  Не  могу  я.  Она  редкий человек,
талантливый,  -  говорил муж Верочки.  - Очень талантливый. Подвижница... Но
мне трудно с ней,  трудно.  Я не создан для подвигов.  Я не могу смотреть на
людские страдания.  Не могу. И вот ухожу. Вот письмо, передайте ей. Не могу,
Михаил Николаевич,  не могу. У меня даже руки дрожат. Противно так дрожат, и
на  душе  мерзко,  я  себя презираю.  Но  если бы  вы  видели ее  лицо,  все
обожженное,  она... она, возможно, останется слепой. Я трус, трус, но если с
одним человеком случилось несчастье,  неужели и  другой должен погубить свою
жизнь? Из-за него мучиться и страдать? Разве это справедливо?
     Больше Сократик ничего не слышал,  точно там пропали люди -  и этот,  и
Михаил  Николаевич.  Потом  раздались  чьи-то  торопливые шаги  в  коридоре.
Сократик подбежал к  окну и  увидел мужчину,  который почти бежал по  двору.
Чемодан у него был большой и тяжелый, и он нес его на плече.
     "Значит,  Верочка,  -  подумал Сократик,  - во время опыта обожгла себе
лицо и,  может быть,  ослепнет, а ее влюбленный муж решил от нее уйти только
потому,  что хочет жить весело и легко".  И вдруг его так сильно захлестнуло
чужое несчастье, что он даже забыл о собственных неудачах.
     Дверь в квартиру Михаила Николаевича была открыта настежь.
     Сократик вошел в  нее и  увидел человека,  сидящего в кресле,  старого,
толстого,  седого. Сократик вежливо кашлянул, чтобы привлечь его внимание, и
тот поднял голову.
     - У вас открыта дверь, - сказал Сократик.
     - Спасибо, - ответил Михаил Николаевич. - Сейчас закрою.
     - Я был в соседней квартире и все слышал,  -  сказал Сократик.  -  Если
надо,  я могу дать свою кожу для пересадки.  (Михаил Николаевич посмотрел на
него.) И не только я, - добавил Сократик, - весь наш класс согласится.
     - А ты кто такой? Ты что, знаешь Верочку Полякову?
     - Нет, - сказал Сократик. - Просто я случайно оказался в вашем доме.
     - Значит,  если  я  тебя  правильно понял,  ты  хочешь помочь человеку,
которого ты  никогда  в  жизни  не  видел?  -  Михаил  Николаевич пристально
посмотрел на этого небольшого,  толстогубого,  лохматого паренька,  и у него
неожиданно запело внутри и бешено заиграла труба сигнал боевой тревоги.
     Сократик промолчал.
     - Не вернулся,  -  сказал Михаил Николаевич.  - Я так и знал, что он не
вернется.  Такие люди не возвращаются,  когда другим плохо. И у него хватает
духа оправдывать себя. А я-то, старый дурак, верил в него. Нравились мне его
мягкость,  обходительность.  Он  боится страданий.  А  разве  можно уйти  от
страданий?  Человек со  дня рождения обречен на потерю близких,  на крушение
надежд...  Моя матушка,  вечная ей память,  очень любила меня.  И я, сколько
себя помню, всегда боялся, что с ней что-нибудь случится, и ненавидел, когда
она  говорила мне:  "Вот умру,  тогда все  будешь делать по-своему".  Как мы
можем уйти  от  страданий за  близких и  за  далеких людей,  которые живут в
разных уголках земли? Нет, от этого нельзя уйти. Собственно, эти страдания и
делают нас человеками.  Негодяй,  негодяй, негодяй... Я теперь буду говорить
по тысяче раз "негодяй", чтобы убить его в себе.
     Он начал торопливо одеваться,  накинул пиджак,  почему-то надел галоши,
потом стал торопливо принимать лекарство.
     - Этот негодяй думает, что времена Сусаниных миновали. Негодяй...
     Они  вышли  во  двор,   и   Сократику  захотелось  подтолкнуть  Михаила
Николаевича,  чтобы  он  быстрее  добрался  до  врача  Верочки  Поляковой  и
посоветовался с ним, как быть дальше, а тот тянулся, как черепаха. А Михаилу
Николаевичу казалось,  что он  просто летит.  Он  задыхался от этой быстрой,
непривычной ходьбы,  и сердце у него стучало где-то под самым горлом, но все
равно спешил, хотя отлично знал, что никакие врачи сейчас не помогут Верочке
и  он идет к ним для очистки совести и ради этого неизвестного ему паренька,
который так верит в людей.
     Вот почему он шел так быстро,  так невероятно быстро,  как, может быть,
не ходил ни разу после войны,  после того как пошел в  ополчение и  немецкая
пуля пробила ему легкое.
     Из-за себя он бы ни за что так не стал торопиться, из-за себя развивать
такую гонку. Нет, это он бы не смог.
     И  ему  самому кажется сейчас удивительным и  неправдоподобным,  что он
когда-то мальчишкой был способен сбежать из дому и  стать трубачом в  Первой
Конной.  А теперь это все забыли и,  в первую очередь, он сам, но где-то все
же в  нем живет дух трубача-горниста,  который вдруг пропевает в нем в самое
неожиданное время сигнал тревоги. Он затрубил в нем в начале войны, и сейчас
он снова трубит.  Ну-ну, старые больные ноги, ну-ну, старая, стертая машина,
поработай,  погоняй кровь ради людей!  Как жалко, что он в спешке забыл дома
лекарство.  Это уже легкомысленно.  Значит,  есть еще порох в  пороховницах,
если он поступает легкомысленно. Ура, ура, ура! Негодяй, негодяй, негодяй...
     Он шел навстречу ветру,  шел, загребая старыми ногами, обутыми в старые
галоши,  размахивая старым портфелем,  набитым старыми бумагами,  которые он
всегда неизвестно зачем таскает за собой.


        "23"

     После  того  как  я  "прославился" с  этим  проклятым  кладом,  я  стал
известным  человеком в  школе.  Меня  даже  на  педсовете разбирали,  правда
заочно.  О чем там говорили,  не знаю,  но по школе пополз слушок,  что Юрку
Палеолога отправляют к  врачу-психиатру.  Может быть,  я  сумасшедший.  Ох и
остряки!
     После  этого  вся  наша  школа  бегала  на  меня  смотреть,   настоящее
паломничество.  А первоклассники, те на всякий случай обегали меня стороной.
И  в стенгазете разрисовали,  с зеленым платком на шее и с серьгой в ухе.  В
общем,  понятно, на что намекали. Но я не обижаюсь, я не против, смех - дело
серьезное.
     А  в остальном моя жизнь потихоньку стала налаживаться -  Эфэф оказался
прав.  Правда,  с  Кулаковыми я  не помирился и  дома у нас было не очень-то
хорошо.
     Как-то  я  набрался храбрости и  рассказал матери  о  том,  что  к  нам
приходила жена Геннадия Павловича.  Думал, она упадет от моих слов в обморок
или  разревется.  Раньше,  если ее  кто-нибудь обманывал,  она закрывалась в
ванне и  ревела,  как девчонка.  И поэтому я заранее приготовил стакан воды,
чтобы в нужный момент подать ей.
     Но эту воду мне пришлось выпить самому, потому что в ответ на мои слова
она  такое  преподнесла,   что  этот  стакан  воды  просто  выручил  меня...
Оказывается,  Геннадий Павлович не  женат,  а  женщина,  та "певица" из хора
Пятницкого его родная сестра, которая приходила, чтобы познакомиться с нами.
И  еще мать сказала,  что она не думала,  что я  такой эгоист.  А  я  сидел,
помалкивал и пил воду. Тут она возмутилась.
     - Оставь, - говорит, - стакан, он уже пустой.
     Она хотела,  чтобы я  заговорил,  но я  налил из графина еще в стакан и
снова начал пить.
     - Ах так!  - решительно сказала она. - Ну, посиди один, тебе есть о чем
подумать, - и гордо удалилась.
     По-моему, ее просто подменили.
     В  общем,  ничего  себе  получилась беседа,  только с  тех  пор  мы  не
разговариваем.  Раньше она никогда бы  не  стала молчать,  давно бы простила
меня. Точно, ее просто подменили.
     Я по-прежнему,  как вхожу в класс,  поворачиваю глаза влево,  влево, на
парту Кулаковых.  Но сегодня парта оказалась пуста. Сел на свое место и стал
ждать звонка.  Не то чтобы эти Кулаковы меня интересовали,  а так, больше по
привычке,  хотя если говорить совсем честно,  то я скучал без Ивана. И Тошку
часто вспоминал,  нашу единственную прогулку.  Только иногда казалось, что и
эта прогулка мне приснилась,  вроде клада.  Зато теперь у  меня дома была ее
фотография,  правда не такая прекрасная,  как у Рябова.  Она была маленькая,
одна голова.
     Фотография эта попала ко мне случайно. Капустин нас всех фотографировал
во  дворе назаровского дома;  ну,  а  фотография эта  никому теперь не  была
нужна.  Вот он мне и  отдал:  "Бери,  говорит,  на память,  посмотришь через
десяток лет,  посмеешься". Я и взял. Потом вырезал Тошку, она лучше всех там
получилась.  А  Капустину спасибо сказал и посочувствовал,  что ему со мной,
как воспитателю, трудновато.
     Он со мной повозился!  Во втором классе я еще не умел переходить улицу,
путал, когда налево смотреть, а когда направо. Так он меня почти каждый день
до дому провожал.  А  в  пятом классе я  стал заикаться,  и он со мной песни
пел...
     В  класс вбежала Зинка-телепатка.  Подошла,  стукнула меня портфелем по
спине и сказала:  "Приветик".  Она вообще,  я заметил,  при каждом удобном и
неудобном случае старается меня стукнуть портфелем, чтобы я помнил о ней. Но
я  ей  все прощаю,  потому что она никакая не  телепатка.  Она все кричала и
кричала,  что знает,  о  чем я  думаю,  а  я  боялся,  что она действительно
отгадает мои тайные мысли. Но все было значительно проще. В эти дни, когда я
страдал из-за истории с кладом,  она, чтобы поддержать меня, все рассказала.
Оказывается,  я думаю о ней.  Вот тебе и вся телепатия. Я промолчал. Раз она
так думает, пусть так и будет.
     Потом ввалился красный,  вспотевший Рябов и  молча сел  рядом со  мной.
После его предательства я хотел пересесть за другую парту,  но Эфэф попросил
меня этого не делать.  Я ему уступил,  хотя мы по-прежнему не разговаривали.
Вернее,  я с ним не разговариваю, а он-то пытался уже несколько раз наладить
отношения.
     Он поднял глаза, но они смотрели куда-то мимо меня. Я оглянулся.
     В класс медленно вплыла Тошка. Она была в ярко-голубой кофточке. Ох, до
чего она была красивая,  просто страшно, не то что в форме! Я такой красивой
еще ни разу не встречал.  Пока она плыла к своему месту, все ребята молчали,
точно их поразило какое-то непонятное видение. Страшная сила - красота.
     Девчонки  тут  же  подскочили к  ней  и  стали  рассматривать кофточку.
Послышались вздохи и охи.
     Но вот девчонки расселись,  и  Тошка прошла к своей парте,  а я забыл о
всякой осторожности и смотрел на нее во все глаза.
     - Все  тайное становится явным.  Так,  кажется?  -  сказала Зинка.  Она
перехватила мой взгляд.  -  Смотри, свернешь шею. - И закричала: - Ребята, я
вчера видела... - Она замолчала и обвела всех взглядом. У нее был такой вид,
точно она собиралась всех поразить.  -  Я вчера видела... - Она выразительно
посмотрела в  мою сторону,  и  у  меня все похолодело внутри.  -  А  я вчера
видела...
     Дело  в  том,  что  я  вчера весь вечер проторчал около дома Кулаковых.
Погода была хорошая,  я решил погулять,  не все ли равно,  где гулять. А эта
Зинка,  хоть и  разжалованная телепатка,  но глазастая,  она даже в  темноте
видит. Может быть, она меня и засекла.
     На всякий случай я встал,  опустил руки в карманы брюк - так чувствуешь
себя как-то увереннее,  потому что есть в запасе спасительное движение. Если
вдруг ее слова сразят меня, можно выхватить руки из карманов и сказать: "Ах,
ах, ах!" - и помахать руками, понимай как знаешь.
     - Ну,  кого же  ты  видела?  -  спросил я  и,  совсем как Тошка,  начал
выстукивать ногой: мол, нам ничего не страшно.
     - Я вчера видела... - снова закричала Зинка.
     - Ну и орешь,  перепонки лопнут,  -  сказал я.  -  Говори быстрее, кого
видела?
     - Нашего уважаемого вожатого, - сказала Зинка.
     Я даже обалдел от радости.
     - Ну и что? - спросил я. - У него стал короче нос?
     - Он был с девушкой.  Вот,  -  сказала Зинка.  -  Иду.  Смотрю, впереди
Капустин.  Я уже хотела его окликнуть, потом смотрю, что за чудеса: он ведет
под ручку девушку. - Зинка показала, как Капустин вел девушку.
     - Капустин?!  - засмеялся Рябов. - Ребята, представляете, Капустин!.. -
Он вскочил и стал прохаживаться по классу, изображая Капустина: ссутулился и
стал загребать ногами.
     Все  ребята засмеялись,  и  я  тоже  засмеялся.  Смешно Рябов показывал
Капустина.
     - Ничего смешного, - сказала Тошка и посмотрела на меня.
     Честное  слово,  она  посмотрела на  меня  впервые с  тех  пор,  как  я
рассказывал небылицы про ее отца.
     - Конечно, ничего смешного, - выскочил я.
     Иван начал хохотать, прямо давился от смеха, и "остряк" Рябов натуженно
хохотал, и другие представители сильного пола тоже начали дрыгать ногами.
     - Девочки, эти мальчишки ничего не понимают, - сказала Зинка. - Значит,
когда я их увидела,  перебежала на противоположную сторону,  обогнала,  стою
жду...  Девочки...  - Зинка закатила глаза. - Девочки... Она необыкновенная.
Туфли  -  во!  Двенадцать сантиметров.  Разумеется,  шпильки.  Чулки черные.
Представляете,  девочки?  Черные-пречерные.  А юбка красная,  и в складку, в
складку...
     - Ну и умора, - сказал Иван. - Попугай. "Юбка красная, чулки черные"! -
передразнил Иван Зинку.
     - Не вижу никакой уморы,  -  ответила Зинка. - Девочки, а он смотрит на
нее, смотрит, совсем близко от меня прошел и не заметил. По-моему, он просто
влюбился...
     - "Влюбился"!  -  сказал Иван.  -  Чтобы Капустин влюбился,  никогда не
поверю.
     - Просто смешно,  - подхватил его подпевала Рябов. - В наше время можно
придумать что-нибудь поинтереснее.
     - Ах,  вот как!..  -  Глаза у Зинки стали узкие-узкие.  -  В наше время
можно придумать что-нибудь поинтереснее...  -  Она подошла к Ивану. - А мне,
например, одна девочка говорила, что снится тебе по ночам. Отчего это?
     Кто-то хихикнул,  а  потом в классе стало тихо-тихо.  Все уставились на
Ивана.
     - Это мне кто-то снится по ночам? - переспросил Иван.
     Он встал и медленно, нехотя подошел к Зинке.
     Я-то все эти приемчики знаю.  Сейчас он спрячет руки в карманы.  Ох эти
спасительные карманы!  И  тут  же  Иван спрятал руки в  карманы.  Он  как-то
согнулся и стал ниже ростом.
     - Значит,  тебе рассказали,  что мне кто-то снится по ночам?  -  сказал
Иван.
     - Тебе, - ответила Зинка.
     - Ах, мне! - почти крикнул Иван.
     И тут дверь открылась, и на пороге класса появилась Ленка. Она стояла и
размахивала своей сумкой на ремне. А все смотрели на нее.
     - Чего это вы все уставились на меня? - спросила она.
     - Иван!  -  крикнул я.  Испугался за  Ленку и  забыл,  что я  с  ним не
разговариваю.
     Но  было уже поздно.  Иван подошел к  Ленке и  громко-громко,  на  весь
класс, так, что было слышно в каждом уголке, сказал:
     - Интересно,  интересно, - Иван оглянулся и растянул губы в улыбочку, -
кто снится мне по ночам, уж не ты ли?
     Вот это была тишина. Вот это была сценка.
     - Не понимаю, - сказала Ленка. - Что с тобой?
     - Она не  понимает,  -  заорал Иван,  -  она не понимает!  -  Он орал и
размахивал руками.
     А  мне  стало  противно на  него  смотреть,  подчистую Ленку предал.  Я
подошел к нему и сказал:
     - Эй, братец-кролик, у нас такое не полагается. Понял?
     - А тебе какое дело? - Он стал наступать на меня, он хотел за счет меня
выскочить из скандала.
     Пускай. Это все же лучше, чем то, что он налетает на Ленку.
     - А тебе какое дело? Благородный Дон Жуан...
     Он думал,  что все захихикают на эти его остроумные слова, но никто его
не поддержал. Даже Рябов.
     А Ленка повернулась и выскочила из класса.


        "24"

     Весь день я звонил Ленке,  хотел позвать ее к Эфэф. Я уже придумал, что
расскажу ей, какой Эфэф мировой человек в домашней обстановке, но она упорно
не подходила к телефону. Какая-то женщина отвечала, что ее нет дома. Тогда я
позвал ее  голосом девчонки,  а  то  она,  может быть,  думает,  что ей Иван
звонит,  и  поэтому не подходит.  Но она и на голос девчонки не подошла:  не
желала ни с кем разговаривать.
     Кто-то  позвонил в  дверь.  Звонок был  необычный,  чужой.  Я  открыл и
обалдел.  Передо  мной  в  расстегнутом пальто,  из-под  которого  виднелась
голубая кофточка, стояла Тошка. Я так испугался, что просто захлопнул дверь,
захлопнул и  стою как дурак.  Но  она позвонила еще раз.  К  этому времени я
немного опомнился и открыл дверь.
     - Ты не думай, что я с ним заодно, - сказала она.
     - А я не думаю,  - промямлил я и для чего-то стал бо