Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
Вильям Федорович КОЗЛОВ
ПРЕЗИДЕНТ КАМЕННОГО ОСТРОВА 1-2
ПРЕЗИДЕНТ КАМЕННОГО ОСТРОВА
ПРЕЗИДЕНТ НЕ УХОДИТ В ОТСТАВКУ
Вильям Федорович КОЗЛОВ
ПРЕЗИДЕНТ КАМЕННОГО ОСТРОВА
Анонс
Повесть "Президент Каменного острова" - о юности послевоенного
поколения, которая хоть и протекает под мирным небом Родины, но для многих
омрачена смертельным дыханием минувшей войны. Так, двое главных действующих
лиц повести - Гарик и Сорока - сироты. Военная тема и здесь нашла свое
место, современность переплетается с событиями прошлого: неприступный
остров посреди большого озера притягивает любопытство приехавших на отдых
ребят своей героической историей, а главное, таинственной, окутанной
ореолом романтики деятельностью расположившихся там ребят из интерната,
живо интересующихся подвигами своих отцов и дедов и свято чтящих память о
них. Ближе узнавая Сороку и его товарищей, приезжие мальчишки, а вместе с
ними и читатели проникаются глубоким сочувствием к их следопытской работе,
к дружеской связи с героями войны, с летчиками, к тому, как эти ребята
готовят себя к активной взрослой жизни.
Глава первая
Мы идем по шоссе. Над головой жаркое солнце, под ногами горячий
асфальт. По обеим сторонам припорошенные пылью кусты, а за ними дальше -
деревья. Там лес. Наверное, нет ему конца и края, как и нашей дороге.
Деревья отбрасывают тень. Она короткая, до шоссе не достает. Днем, когда
самое пекло, тени короткие. К вечеру они становятся длинными и косо
пересекают асфальт. Вечером тень ни к чему. И так прохладно.
Впереди шагает отец, за ним я, последней плетется Аленка. На спине
отца огромный рюкзак. Он набит битком. Из одного кармашка торчит
зеленоголовая бутылка с кефиром, из другого поблескивает тоненький прут
антенны. Когда отец включает транзистор, мы слышим приглушенный голос
диктора, музыку. Один раз передавали военные марши, и мы, не сговариваясь,
зашагали в ногу. Когда работает приемник, Аленка догоняет нас. Отец
босиком, зеленые штаны закатаны до колен. Ноги у отца мускулистые и
волосатые. На голове выгоревшая соломенная шляпа с темной полосой от ленты.
Вырезанная из орешника палка мерно постукивает. У меня тоже на спине
рюкзак, только поменьше. В нем одежда, примус и концентраты. Но у меня
такое впечатление, что мой рюкзак набит булыжниками. Ножка от примуса колет
в лопатку. Лямки вдавились в плечи. Я просунул под ремни пальцы, но все
равно режет. Этот дурацкий примус растопырился в рюкзаке; как ни укладывай
его - все равно чем-то острым торкается в спину. Конечно, я в любой момент
могу сказать, что устал, и мы, перевалив через придорожный ров, растянемся
на лужайке... Но я молчу, почему я должен первым заговорить об отдыхе? Отец
молчит, Аленка тоже. И я молчу. Ничего, потерплю немного. Первая Аленка не
выдержит. У нее тоже за спиной рюкзак, и, пожалуй, потяжелее моего. Аленка
на три года старше меня.
Я слышу, как она пыхтит, но не оглядываюсь - и так знаю, что лицо у
сестренки кислое. Белая войлочная шляпа съехала на глаза, зеленая куртка
расстегнута. Аленка в брюках и кедах.
День выдался на редкость жаркий. Над асфальтом плавится воздух. Все
время впереди и позади слышится гул. Это автомашины мчатся навстречу друг
другу. Сначала я смотрел на них, потом надоело. Машин много на шоссе.
Огромные и длинные, как поезд, рефрижераторы, у которых над кабиной
надпись: "Плечевой первой автоколонны". Почему этот грузовик "плечевой"? Я
все хотел спросить у отца, но было лень. Уж слишком парит. В такую жару
разговаривать не хочется. Мимо с шелестом проносятся "Победы", "Волги",
"Москвичи", маленькие кривоногие "Запорожцы". Проскочила одна "Чайка".
Шурша шинами, она мелькнула как черная тень. Я обратил внимание на одну
странную штуку: смотришь вперед - и кажется, что там впереди асфальт
растаял и, будто огромная лужа, растекся по шоссе. Но идешь, идешь, а
асфальт под ногами все такой же, крепкий и серый.
Иногда на обочине можно увидеть медведя с медвежонком или оленя с
олененком. Не настоящих, конечно. Выкрашенные в серебристый цвет, звери
стыдливо смотрели пустыми глазами в сторону. Им стыдно было, что их
выкрасили в неестественный цвет и выставили напоказ.
Мы идем из Ленинграда пятый день. Вышли рано утром в понедельник, а
сегодня пятница. Каждый вечер мы разбиваем в лееу палатку, и рано утром
сворачиваем. Палатка и топорик лежат у отца в рюкзаке, И котел с треногой.
Мы купили его в спортивном, на Невском, перед походом. Пока мы с отцом
натягиваем палатку, Аленка разжигает костер и приносит воду. Костер она
научилась разжигать на третий день. Вечер - это самое лучшее время! Не
нужно больше идти. Рюкзак не пригибает тебя к земле. Не колется примус.
Можно растянуться у костра и смотреть, как закипает в котле душистый
гороховый суп со свининой. Над головой шевелятся деревья, в костре весело
потрескивают сучки. Дым лениво путается в ветвях. Приемник висит на суку.
Передают последние известия. Тоненько пищат над ухом комары. Но ие
кусаются, боятся дыма. Они потом свое возьмут, когда мы спать ляжем. Как ни
затягивай вход в палатку, комары обязательно проникнут.
От диких зверей нас охраняет Дед. Я совсем забыл про него.
Дед все премя куда-то отлучается. Вот и сейчас его не видно. На шоссе
он не мыходнт, отец запретил. Не хватало, чтобы наш Дед попал под машину.
Ом бежит впереди по кромке леса. Иногда отстает, а то и совсем надолго
исчезает. Но всегда догоняет нас. Дед - умный пес. Он понимает, что нам
тяжело, и готов помочь. Но рюкзак на него не навьючишь - тяжелый. В первый
день Дед нес в зубах плетеную корзинку с провизией. Но к вечеру все, что в
корзинке было, мы съели, а корзинку забыли в лесу.
Позади нарастает гул - машина. Я стараюсь определить: "Волга" или
"Москвич"? Послышался тягучий скрип тормозов. Сейчас предложат подвезти.
Нам иногда предлагают. Я бы с удовольствием забрался в кабину. Честно
говоря, за пять дней осточертело идти пешком. Но мы не поедем на машине.
Такой у нас уговор: до конца путешествия идти своим ходом. Эту идею подал
отец, а мы с Аленкой радостно подхватили. Нам тогда показалось, что это так
здорово. И вот шагаем ножками пятый день.
Это была "Волга". Пепельная. С московским номером. На кузове
металлический багажник. Кроме уложенных в брезентовый чехол удочек, там
ничего нет. Машина остановилась впереди нас, и я крякнул от зависти. За
рулем сидел мальчишка в черной рубашке. А рядом с ним широкоплечий мужчина.
На заднем сиденье у дверцы примостилась молодая женщина. Красивая и
загорелая. Она приветливо смотрела на нас и улыбалась. Я во все глаза
смотрел на водителя. Мальчишке было лет шестнадцать-семнадцать. Он небрежно
положил руку на кремовый руль с золотым оленем посередине и ждал, когда мы
подойдем. Волосы у мальчишки светлые, вьющиеся. Конечно, он имел все
основания задаваться. За рулем сидит. "Волгу" ведет. Мальчишка мельком
взглянул на меня и уставился на Аленку.
- Могу подбросить, - сказал мужчина.
Отец, опершись на палку, посмотрел на нас. Наверное, мы выглядели не
очень жизнерадостно, потому что отец снял рюкзак и сел на него.
- Мы должны посоветоваться... - объяснил он хозяину машины. - Вам не
трудно пять минут подождать?
- Подождем, - усмехнулся мужчина.
- Если бог послал транспорт, я не вижу смысла отказываться, - сказал
отец. - У Аленки глаза смотрят в разные стороны, а у тебя, Сережа, - это он
мне, - такой несчастный вид, словно ежа проглотил.
- Какого еще ежа? - обиделся я.
- Твой рюкзак самый тяжелый, - сказала отцу Аленка.
- А куда мы Деда посадим? - спросил я.
- У вас еще один человек? - сказала женщина. - Не разместимся.
- Мальчика кто-нибудь возьмет на колени, - вмешался мальчишка. - А
старик...
- Дед - не человек! - засмеялась Аленка.
Это я-то "мальчик"? На колени меня возьмут... Каков нахал, а?
- Едем? - спросил отец. Мы с Аленкой посмотрели друг на друга, потом
на пепельную "Волгу". Она негромко урчала, готовая рвануться вперед. Мы
можем сейчас забраться в нее и без хлопот доехать почти до самого места.
Отец ничего нам не скажет, даже не вспомнит об этом, но нам с Аленкой будет
стыдно.
Отец смотрел на нас и ждал. Нужно только кивнуть, и он поднимет с
земли рюкзак и подойдет к машине. И мы поедем. С ветерком.
А потом нам с Аленкой будет очень стыдно. Ведь мы уговорились до
самого озера идти пешком. Там, в Ленинграде, мы кричали, что это так
здорово - идти пешком, - и даже хлопали в ладоши.
- Я совсем не устала, - сказала Аленка.
- В машине душно, - сказал я. - А потом... - я взглянул на мальчишку,
- водитель не внушает доверия...
Глаза у отца стали веселыми. Он поблагодарил мужчину и взвалил рюкзак
на плечи.
Мальчишка усмехнулся, перевел рычаг, и машина плавно тронулась, но тут
же снова остановилась.
- Покажите вашего Деда, - попросила женщина.
Отец свистнул: из-за кустов вымахнул Дед и подбежал к машине. "Волга"
не произвела на него никакого впечатления. Обнюхав колесо, он небрежно
поднял заднюю ногу.
- Какая прелесть, - улыбнулась женщина.
Я видел, как мальчишка повернул зеркальце, и в нем отразилась Аленка
во весь рост.
- Рыбачите? - спросил отец.
- Ищем одно заветное озеро...
- Приезжайте к нам в Островитино, - сказал отец. - Без рыбы не уедете.
- В Островитино? - Мужчина и женщин переглянулись.
- Приедем, - взглянув на Аленку, ответил мальчишка.
Мужчина помахал рукой, и "Волга" умчалась. Глядя вслед, я подумал:
"Почему у них нет никакого талисмана? У многих частников обязательно
что-либо болтается у лобового стекла: обезьянка, куколка. Или сзади лежит
тигр, а то и царь зверей - лев".
Снова мы шагаем по шоссе. Солнце припекает спину, затылок. Хорошо бы
все сбросить и остаться в одних трусах. И выкупаться бы в речке. Сколько их
нам попадается на пути. А потом поваляться на берегу, хотя бы с
полчасика... Наверное, вода уже теплая. По тому, как отец озирается по
сторонам, я понял, что скоро привал. Отец место выбирает... И когда успел
этот пацан научиться водить машину? Небрежно двигает рычагами, будто сто
лет за рулем. Это, конечно, мужчина дал ему временно повести. Была бы у нас
машина, я тоже мигом бы научился. И не хуже его гонял бы по шоссе.
- Он в тебя втрескался, - сказал я Аленке.
- Кто? - равнодушно спросила сестра. Вот притвора! Будто не знает!
- Этот, что на "Волге".
- Я, кажется, ногу натерла, - сказала Аленка. Она и вправду
прихрамывала.
Деду тоже жарко: рот раскрыт, и красный язык висит почти до самой
земли. Устал Дед. Вот уже который раз он срывается с места и далеко убегает
вперед, а потом плашмя ложится на землю и поджидает нас. Мы проходим мимо,
а Дед все лежит, только голову поворачивает нам вслед. А потом догоняет. А
что, если мне так припустить? А потом плюхнуться на траву, пока не подойдут
отец и Аленка.
Дед встал поперек дороги и стал лаять на отца: не пора ли отдохнуть,
выкупаться? Дед любит купаться. Его не надо уговаривать - сам бултыхается в
воду. Когда Дед плывет, только голова и хвост отдельно виднеются. Дед очень
беспокоится в воде. Ему все время кажется, что мы вот-вот утонем, и он
вертится рядом, готовый в любую минуту спасти нас.
Я чуть было не налетел на отца: не заметил, как он остановился.
- Привал, - сказал отец.
Глава вторая
Мы с отцом стоим напротив дома и смотрим на него. Дом на нас не
смотрит. Он слепой - окна заколочены досками. Аленка упала на траву и
лежит, закрыв глаза. Она здорово устала. Дед куда-то удрал. Знакомится с
окрестностями. Дом почернел от старости и подался вперед, будто его
подтолкнули с той стороны. На трухлявой крыше вырос зеленый мох. Вместо
трубы цинковое ведро без дна. В ведре сквозная дырка, словно из винтовки
пальнули. Когда-то к крыльцу вела тропинка, теперь она спряталась в траве.
Одна ступенька провалилась. Дверь без петель, зато на ржавых дужках
красовался большой новый замок.
В этом доме родился наш отец. Здесь жили наши дедушка и бабушка. А
когда они умерли, в доме никто не жил. Сиротой он стоял на берегу огромного
озера. И вот теперь мы будем жить в этом доме. Все лето. Отец говорил, что
вокруг дома фруктовый сад. Сколько я ни озирался, никакого сада не увидел.
Кругом березы и сосны. И кусты. Я никогда в деревне не жил, но и то знаю,
что на березах яблоки и груши не растут. И отец еще говорил, что рядом с
домом голубятня. Когда он был маленький, любил голубей гонять. Голубятни
тоже не было. И голубей. В стороне притулился старый дощатый сарай. Он и
просвечивал насквозь. На березе сидела большая птица и с любопытством
смотрела на нас. Она была белая с черным. Птица поворачивала голову то на
один бок, то на другой.
- Здравствуй, - сказал отец. Я оглянулся: никого нет. Это отец с домом
поздоровался. Он даже соломенную шляпу снял, а вот тяжелый рюкзак сбросить
забыл.
- На чердаке валялся старый граммофон, - сказал отец. - Я в трубу
поджигалку прятал...
- Поджигалку? - спросил я.
- А когда парнем был, через это окно ночью в избу пробирался.
- У тебя родители были строгие? - спросила Аленка.
Отец не с нами разговаривал - с домом. Я знал, что отец любит этот
дом, озеро, лес. Раньше он часто приезжал сюда, когда живы были бабушка и
дедушка. И они к нам в Ленинград приезжали. Только я их плохо помню.
Дедушка был большой и бородатый, а бабушка маленькая, в платке. Она вязала.
Носки - мне и Аленке. Отец часто нам рассказывал про эти места. "Какой к
черту юг, - говорил он, - наша средняя Россия лучше всякого юга... Вы
слышали кукушку после дождя? Где еще увидишь такие сосны, березы? А
озера... Ничего этого югу и не снилось!" Но мама не хотела в деревню. Ее
почему-то тянуло на юг. И отец каждую весну уезжал с ней в Сочи. Он не
спорил с мамой. Она была больна.
И вот наконец мы собрались на родину нашего отца... Да, а где ключ от
дома?
Ключ, конечно, отец забыл. Ключ привез нам в Ленинград знакомый лесник
из этих мест. Он и замок навесил на дверь. К нашему приезду. Мы подергали
замок. Его и топором не собьешь. Отец потянул за петлю, дверь немного
отошла. Можно протиснуться. Из сеней пахнуло сыростью. Сквозь дырявую крышу
голубело небо. На чердаке кто-то недовольно пискнул и захлопал крыльями.
Где-то отец прятал в граммофонную трубу поджигалку. Интересно, сейчас она
там?
В сенях темно, наши ноги наступают на что-то скользкое. Уж не грибы ли
выросли на полу? Отец берется за ручку, дергает и отлетает вместе с ручкой
к стене. Тут же сразу что-то тяжелое со звоном падает на пол.
- Что за чертовщина, в свой дом не попадешь, - говорит отец, отодвигая
ногой упавшее со стены цинковое корыто.
- Через окно, - посоветовал я, - как раньше...
Мы камнем отбили доски, которыми были заколочены окна. Стекол не
оказалось, одни рамы.
Отец подсадил меня, и я забрался в дом. В комнате тоже пахло сыростью
и плесенью. Из угла мрачно смотрел высокий резной буфет со стеклянными
дверцами. На одной из полок стояла огромная пепельница: зеленый дракон
разинул красную пасть. На квадратном обеденном столе - слой пыли толщиной в
палец. Я еще никогда столько пыли не видел. На полу, где я прошел, остались
следы. Я услышал шорох и остановился: тут кто-то живет!
В доме жила крыса. Большая, усатая. Она тоже смотрела на меня с
любопытством, как та птица на дереве. Мне захотелось снова очутиться на
улице, где светло и солнечно.
Одна крыса на человека не посмеет напасть. Другое дело, если их много.
Крыса сидела у порога и двигала усами. Я кашлянул - крыса шевельнула
хвостом. Я сделал осторожный шаг. Крыса села на задние лапы и стала
умываться. Такое нахальство меня разозлило. В конце концов, я человек. Царь
природы!
- Брысь в подвал! - гаркнул я и притопнул ногой. Крыса подскочила,
хрюкнула и вдруг исчезла, будто и впрямь провалилась под пол. Я подошел к
двери и толкнул ее. Дверь, протяжно и уныло скрипнув, отворилась.
- Ты с кем разговаривал? - спросил отец.
- С крысой, - ответил я.
В дверь просунулась Аленкина голова.
- Почему Деда не познал? Он бы живо с ней расправился.
- Неизвестно, кто бы с кем расправился... Крыса-то с Деда.
Отец отворил дверь в другую комнату. Сквозь доски, которыми было
заколочено окно, светило солнце. На полу лежали желтые полосы. В комнате
стояли две кровати, круглый раздвижной стол, большой платяной шкаф. Над
дверью лосиные рога. Отец сказал, что этого лося в молодости застрелил
дедушка. Из берданки. На стене ковер. Кто нарисован на ковре, я так и не
разобрал. То ли тигр, то ли лев. А может быть, витязь в тигровой шкуре?
Аленка медленно двигалась по комнате и все трогала руками.
- Как в музее, - сказала она.
На шкафу я увидел чучело птицы. У нее блестели глаза.
- Тоже застрелил дедушка? - спросил я, кивнув на чучело.
Отец молча рассматривал птицу.
- Этот экспонат мне незнаком, - наконец сказал он.
Аленка подошла к шкафу, протянула к чучелу руку, и тут произошло
удивительное: экспонат ожил, завертел головой, захлопал крыльями и,
взметнув облако пыли, улетел в большую щель между досками. Аленка от
неожиданности так и села на пол.
- Не открывайте, пожалуйста, шкаф, - сказала она. - Там наверняка
медведь.
- Эй, квартиранты! - громко сказал отец. - Выползайте на свет божий,
слышите?!
Квартиранты молчали. Только большой мохнатый паук сердито закачался в
углу под потолком в своем серебристом гамаке.
Глава третья
- У меня пропал рюкзак, - сказала Аленка. - С книгами.
Это было любопытно. За два дня, что мы приводили дом в порядок, ни
одна живая душа не показалась нам на глаза. Не мог ведь прийти из леса
медведь и утащить Аленкин рюкзак с книгами? С историческими романами.
Аленка очень любила книги про средневековых рыцарей. Просто была без ума от
них. Ей нравилось, что рыцари устраивали в честь своих дам турниры и
насмерть убивали друг друга длинными копьями. А дамы оплакивали их.
Начитавшись этих романов, Аленка иногда совсем обалдевала. Однажды поздно
вечером я увидел такую картину: стоит Аленка перед зеркалом, закутавшись в
бархатную скатерть с бахромой, и что-то шепчет. Я окликнул, она - ни гугу.
Смотрит в зеркало и шепчет. Тогда я подошел поближе и дернул за скатерть.
- Ты как лунатик, - сказал я.
Аленка удивленно уставилась на меня, словно не узнавая, потом
отшвырнула скатерть в сторону и сказала:
- Лунатики по карнизам ходят. Ночью... Может быть, из этой скатерти я
хочу сшить тунику.
- Что?!
Аленка не стала объяснять, что такое туника. Она выпроподила меня на
кухню и велела поставить на плиту чайник.
Все мальчишки из нашего дома хотели дружить с Аленкой. Я слышал, как
старшеклассники говорили, что Аленка очень хорошенькая. Она блондинка, а
глаза черные. Мальчишки ей записки пишут и просят меня передавать. Мне не
жалко, я передаю. Да что толку-то? Аленка наших мальчишек не замечает.
Они-то не зна