забываешь обо всем на свете. В том числе и о его недостатках. Я обманываю себя, - продолжал размышлять Дронго, вставая под душ. - Если бы она мне хоть немного нравилась, я бы, конечно, ей не отказал. Но в том-то все и дело, что она мне абсолютно не нравится".
     Много лет назад, кажется, семнадцать или шестнадцать, у него уже была похожая история. Тогда в него влюбилась знакомая его близкого друга. А он в свою очередь испытывал симпатию к ее подруге. И образовавшийся четырехугольник не принес счастья никому из них. А их переплетенные чувства закончились разрывом всех отношений.
     Он вспомнил лицо журналистки, ее требовательный, горячий поцелуй. Уходя, она, кажется, обернулась. Он не заметил выражения ее глаз. Она не была так сильно пьяна, как ему поначалу казалось. Очевидно, она выпила для храбрости. Возможно, что она волновалась не меньше его, а ему казалось, что она сильно пьяна. Ему только показалось...
     "Нужно извиниться за свое поведение. - подумал Дронго. - Кажется, я вел себя, как настоящий хам. Она не была настолько пьяна, чтобы не понимать истинных причин моего отказа. Стыдно и глупо".
     Он поспешил из ванной комнаты, вытираясь на ходу. Довольно быстро оделся и спустился в бар. Он рассчитал правильно. Она сидела одна и медленно цедила рюмку водки, держа ее двумя руками. Увидев Дронго, она грустно усмехнулась.
     - Вы не пишете свою статью?
     - Я пришел извиниться, - твердо сказал он. - Я не буду писать ее сегодня. Кажется, я могу отложить ее на завтрашний вечер.
     Женщина покачала головой. Он был прав: она была не настолько пьяна, как хотела выглядеть, чтобы казаться более развязной. Очевидно, это была своеобразная форма защиты. Дронго невесело усмехнулся - аналитик его класса обязан был понять ее состояние. А он помнил только сегодняшний эпизод в сауне.
     "Мы мыслим совсем по-разному, - горько подумал он. - Кажется, Байрон говорил, что для мужчины любовь всего лишь эпизод в его жизни, тогда как для женщины - это сама жизнь".
     - Я хотел извиниться за свое поведение. - растерянно сказал Дронго, - кажется, я не имел права сегодня ночью работать.
     Она улыбнулась сквозь слезы. Он был прав, она не была настолько пьяна. Алкоголь был нужен ей для храбрости.
     - Сядьте рядом со мной, - попросила она. - у меня все равно не хватит смелости отправиться снова к вам в номер. А дальше я с вами не поеду. Мы расстанемся в Германии, а в Восточную Европу с вами поедут другие журналисты.
     Он сел рядом с ней.
     - Налейте мне текилы, - попросил он девушку-бармена.
     Та согласно кивнула головой.
     - Я вел себя, как свинья, - признался Дронго, - извините меня.
     - Нет, - она положила свою руку на его, - вы настоящий мужчина. Признание собственных ошибок делает честь любому из нас. Это вы меня простите, я была слишком настойчива.
     - Мы можем подняться ко мне, - предложил Дронго.
     - Нет, - улыбнулась она, - я сохраню вас в своем сердце как несбыточную мечту. Или несостоявшуюся мечту. Как сказать более правильно?
     Он взял ее руку и бережно поцеловал. Она не отдернула руки, только покачала головой.
     - Какие вы, мужчины, слабые существа. Один раз поступил как сильный человек - и сразу растаял. Может, мир действительно меняется и феминистки будут править в новом веке. Как вы полагаете?
     - Да, - кивнул он, - и, кажется, я буду их первой жертвой.

ГАННОВЕР. 21 ИЮНЯ

     Утром Дронго как обычно не спустился к завтраку. Он ограничивался обычно чашкой чая и не понимал, как можно наедаться по утрам. Может, потому, что его утро обычно начиналось с десяти-одиннадцати часов, когда завтрак в большинстве отелей мира уже заканчивается. А может, потому, что он был ярко выраженной "совой" и пик его активности приходился на ночное время. Именно поэтому на завтрак у него была лишь чашка чая, обед заменяла легкая закуска, а ужин был плотным и обильным.
     В этот день все участники "Литературного экспресса" отправились на выставку, представляющую достижения человеческой мысли к началу третьего тысячелетия. А Дронго вышел из отеля лишь в двенадцатом часу и, неспешно перейдя площадь, направился к вокзалу, откуда на выставку уходили специальные составы. Билеты им раздали заранее, и он сел в состав, который доставил его к новому вокзалу, рядом с которым и была расположена выставка. Отсюда ему пришлось прокатиться на эскалаторе метров пятьсот, и, наконец, он оказался перед входом. Он предъявил билет. Дежурный долго и испытующе глядел на него. Потом спросил:
     - Вы актер?
     - Нет, - улыбнулся Дронго, - по профессии я юрист, но надеюсь, что по жизни тоже не актер.
     Дежурный понимал по-английски. Он улыбнулся в ответ:
     - На вашем билете указано, что вы актер, - пояснил он, - это специальные билеты для актеров, которые работают в павильонах своих стран.
     - Очевидно, участникам "Литературного экспресса" достались именно такие билеты, - развел руками Дронго.
     - Значит, вы писатель, - понял дежурный. - Проходите.
     - Скорее, журналист, - на всякий случай уточнил Дронго, проходя через электронный турникет.
     Выставка располагалась в гигантских павильонах, разбросанных на большой площади. Чтобы найти нужный павильон, приходилось обращаться к услугам информационных бюро, которые выдавали специальные карты.
     "Это все уже было, - вдруг подумал Дронго. - Грандиозная выставка достижений науки и техники. Тогда она называлась ВДНХ. Только павильоны там были гораздо красивее, и сам парк был разбит на куда большей площади, не говоря уже о его благоустройстве. Все новое - это хорошо забытое старое. Правда, полагают, что это была лишь ширма, скрывавшая сталинские лагеря и разгул сексотов. Возможно, что и так. Но ширма была сделана на славу, и многие приходили в тот парк просто отдохнуть".
     Нужно было отдать должное и устроителям "Экспо-2000". Здесь размещались многочисленные рестораны и кафе, представлявшие многие страны и континенты. И хотя сами гигантские павильоны напоминали больше авиационные ангары, в каждом из подобных циклопических сооружений расположились секции нескольких стран, которые демонстрировали собственные достижения.
     Многим нравились африканские павильоны, которые сосредоточились на собственной неповторимости, экзотике, и выиграли от этого. В павильонах продавали диковинные сувениры и поделки. Музыканты и танцоры соревновались друг с другом, поэты читали стихи, а миловидные женщины предлагали свой нехитрый товар. Посетители были в восторге, и в африканских павильонах всегда было много людей.
     Дронго искал сирийский павильон, зная, что рядом с ним его ждет Эдгар Вейдеманис. На часах было уже пять минут первого, когда наконец он вышел к павильону, где висели черные траурные флаги. Сирийский народ отмечал траур по своему погибшему вождю. Кадры из парламента обошли весь мир. Парламентарии искренне плакали, сожалея об ушедшем диктаторе. Хафез Асад единолично правил страной в течение нескольких десятков лет, а, уходя, торжественно объявил своим наследником сына. Однако, несмотря на такой полумонархический-полудиктаторский режим, люди искренне сожалели о его смерти.
     Есть нечто печальное и поучительное в смерти диктаторов. Почти всегда смерть подобного политика вызывает сильные чувства у его подданных. Очевидно, многолетние диктаторы имеют гораздо большую фору в политике, чем избранные демократическим путем руководители государств. Диктаторам не нужно идти на популистские шаги, рассчитывая набрать лишние голоса, к их услугам вся государственная машина, любое их действие будет одобрено средствами массовой информации и подано народу как настоящая забота о его благе. В отсутствии оппозиции диктаторы становятся не просто "отцами народа", они становятся полубожествами со всеми вытекающими отсюда атрибутами власти и обожания. Поэтому смерть любого полубога вызывает у населения объяснимые панику и замешательство. Ведь следующий полубог может оказаться и полудьяволом.
     Дронго прошел мимо павильона, вошел в него. Вейдеманиса нигде не было. Он повернулся и прошел в соседний павильон, где размещалось ливийское представительство. Здесь был небольшой ливийский ресторан. Сидевший перед ним мужчина, очевидно, хозяин ресторана, был неимоверных размеров. На ломаном немецком он говорил с двумя девушками явно славянского типа, которые сидели рядом с ним и все время хихикали. Девушки говорили по-немецки не лучше хозяина, но это был язык, который понимали обе стороны. Дронго усмехнулся. Этому жирному арабу явно нравились светловолосые девочки. Он уже хотел пройти дальше, но увидел сидевшего за столом Вейдеманиса. Тот смотрел на друга так, словно назначил ему свидание именно здесь.
     Дронго вошел в ресторан и хотел занять соседний столик. В эти часы здесь не было посетителей. Но Вейдеманис громко сказал ему:
     - Я предупредил, что жду своего друга. Поэтому ты можешь расположиться рядом со мной.
     Дронго сел напротив Эдгара.
     - Почему здесь? - деловито спросил он. - Мы, кажется, договаривались встретиться у сирийского павильона.
     - Я не мог там торчать. Ты знаешь, кто здесь ходит? Угадай с трех раз.
     - Стервец Планнинг, - рассмеялся Дронго.
     - Угадал. Он приехал раньше всех и был очень разочарован, не увидев тебя в толпе прибывших участников "Экспресса". Кажется, они сейчас в германском павильоне.
     - Ясно. Планнинг вцепился в нас, как голодная собака в кость. И пока он меня здесь не увидит, он отсюда не уедет. Нужно будет его найти. Как у тебя дела? Есть что-нибудь новое?
     - Звонил Потапов из Москвы, - сказал, оглядываясь по сторонам, Вейдеманис, - они считают, что в группе не хватает сотрудника ФСБ, и уже выслали сюда своего представителя.
     - Уже догадался. Представитель России сообщил мне, что завтра к нам в поезд подсядут два журналиста. Учитывая время их появления, я полагаю, что либо один из них, либо оба - представители ФСБ. Поэтому все правильно. Потапов не сказал, кто именно?
     - Нет. Он по телефону не стал ничего говорить. Только сообщил, что этот человек сам тебя найдет.
     - Надеюсь, что найдет, - вздохнул Дронго. - Что ты заказал для себя? Попроси, чтобы мне принесли, какой-нибудь салат.
     - Хорошо.
     Вейдеманис еще не успел распорядиться, когда мимо ресторана прошли четверо украинцев и трое грузин, явно спешивших куда-то.
     Дронго проводил их взглядом.
     - Хорошие ребята, - пробормотал он, - особенно молодые. Важа Бугадзе меня просто поражает, очень интересный человек. В его возрасте иметь такие выдающиеся задатки - это большой аванс на будущее. И эта красивая семейная пара - Бондаренко с Вотановой. Ты знаешь, она недавно обиделась на меня, и я впервые в жизни не знал, что говорить.
     - За что обиделась?
     - Я заказал на всех кофе, а она посчитала, что я навязываю ей свое решение. Вот такой интересный характер.
     - Она тебе нравится? - вдруг спросил Вейдеманис.
     - Не знаю, - пожал плечами Дронго, - в любом случае наши встречи были бы невозможны.
     - Почему? - не понял Эдгар.
     - Мы подружились с ее мужем. А я, ты знаешь, пытаюсь соблюдать некие моральные принципы, которые для меня важны. Нельзя пить с мужчиной и ухаживать за его женой. Это не совсем правильно.
     - Это воровской "кодекс чести". - усмехнулся Вейдеманис, - не приставать к жене человека, с которым выпиваешь.
     - Это закон мужской чести, - возразил Дронго, - почитай Томаса Вулфа. У него есть замечательный роман "Взгляни на дом свой, Ангел". Он как раз пишет о подобных ситуациях. Хотя иногда я жалею, что она оказалась в этой поездке с мужем. У нее есть стержень, которого нет у других. Ты понимаешь, Эдгар, я вдруг с интересом заметил, что они - другие. Совсем другие. Это другое поколение, мой друг. Они не знают наших страхов и наших сомнений. Мы носим в себе груз ошибок, которые мы успели допустить в девяностые, а они совсем другие. Для них Советский Союз - это анахронизм, они уже не знают другой жизни, кроме этой, они уже живут в другой системе координат. И не только молодые украинцы. Там есть грузины, литовцы, молдаване. Те, кому под тридцать, - это "непоротое поколение", люди, выросшие в свободные восьмидесятые и очень свободные девяностые. Они ничего не боятся. Сорокалетние более осторожны, они больше скептики, так как еще успели увидеть маразм семидесятых. Может быть, мы уже другое поколение, Эдгар, как ты думаешь?
     - Не знаю. Но мне неприятно, когда меня считают стариком в сорок с небольшим лет. Моя дочь говорит примерно то же, что и ты. Но я с ней не всегда согласен.
     - Вот поэтому ты и начинаешь стареть, - засмеялся Дронго.
     Официант поставил перед ним греческий салат. Это были тонко нарезанные овощи с зеленью, оливками и сыром. Он взял хлеб.
     - Я по-прежнему чувствую себя молодым. Или, вернее, мне хочется так себя чувствовать. Ты знаешь, моему отцу почти семьдесят пять. И он говорит, что жизнь - удивительная вещь, что он только сейчас начинает понимать, какая это прекрасная штука. И он все еще наслаждается жизнью.
     - По-моему, это прекрасно, - пробормотал Вейдеманис, - может, поэтому ты так же влюблен в жизнь, как и твой отец.
     - Его жизнь оказалась более спокойной, чем моя, - задумчиво сказал Дронго, - у них не было таких потрясений. Даже во время войны они точно знали, какие ценности защищают. А я потерял собственную страну и оказался совсем в другой системе координат. Хотя, наверно, у каждого поколения свои испытания.
     - Ты становишься меланхоликом, и это мне не нравится, - заметил Эдгар, - ты никогда не был таким. В твоих рассуждениях стала появляться печальная мудрость.
     - Это "кризис среднего возраста", - невесело улыбнулся Дронго. - У нас в группе много красивых молодых женщин. Тридцатилетние Мулайма Сингх и Виржиния Захарьева, двадцатипятилетние Екатерина Вотанова и Драгана Павич. Катя даже моложе на один год. И я впервые в жизни не знаю, как себя вести. Ухаживать за ними я не могу, я кажусь себе неуклюжим ловеласом. Особенно интересно с Вотановой. Она ведь по возрасту годится мне в дочери. А пытается спорить со мной на равных, отстаивая свою точку зрения. Иногда я жалею, что не смогу продолжить нашу дружбу.
     - Почему? - удивился Вейдеманис. - Ты можешь взять их киевский адрес.
     - Не уверен, что это было бы правильно, - пробормотал Дронго, - они забудут о нашей встрече как только мы расстанемся. Все так и должно быть. У меня за спиной два ранения, участие в нескольких войнах, масса разных расследований. И последние семнадцать лет потрясающей жизни, включающей в себя путешествия по всему миру и массу встреч с интересными мужчинами и красивыми женщинами. Вчера одна немка пришла ко мне в номер.
     - И как ты себя повел? - усмехнулся Вейдеманис.
     - Очень плохо. Я ее просто выгнал. Можешь себе представить!
     - Почему выгнал? Сколько ей лет?
     - Лет тридцать - тридцать пять. Но разве это главное. И она симпатичная женщина. Но, кажется, все дело во мне. У меня намечается "кризис среднего возраста", так, по-моему, говорят о сорокалетних мужчинах психологи.
     - В жизни не поверю, - пробормотал Эдгар, - не могу представить тебя унылым меланхоликом.
     - Нет-нет. Представь, что, столкнувшись с молодыми людьми, я впервые это ясно ощутил. У меня "кризис среднего возраста", а у них вся жизнь впереди. Вот почему я буду помнить о наших встречах, а они забудут об этом сразу и навсегда. Для меня это обретение неких новых ценностей, для них - всего лишь эпизод в начале жизни.
     - Зато в сорок они поймут, что это было самое интересное путешествие в их жизни, а ты - самым интересным человеком в этой поездке, - прокомментировал Вейдеманис.
     - Значит, мне нужно подождать совсем немного, - махнул рукой Дронго, - подождать, пока им не исполнится сорок лет. Впрочем, у меня профессия, с которой трудно рассчитывать на долголетие. Ты уже знаешь про убийство Темелиса? - спросил он, меняя тему.
     - Да, - угрюмо кивнул Вейдеманис, - я понимаю, почему ты начал этот разговор о кризисе. Его убили у тебя на глазах.
     - Почти. Убийца считает, что может вести себя подобным образом и я его не смогу найти. Думаю, что он напрасно пытается все время доказать мне свое превосходство. Я ведь все равно его вычислю.
     - В таком случае сделай это быстрее, - попросил Вейдеманис, - завтра вы уже въезжаете в Восточную Европу. И до Москвы осталось не так много дней.
     - Я уже очертил круг подозреваемых, - признался Дронго, - и в моем списке осталось всего несколько человек. Думаю, что через три-четыре дня я назову тебе имя убийцы. Я оставлю деньги на столе.
     - Это еще один твой комплекс, - пробормотал, улыбнувшись, Вейдеманис. - Почему ты никогда не позволяешь за тебя платить?
     - Тебе я могу признаться, - рассмеялся Дронго. - Дело в том, что меня приучил к этому мой отец. Он с детства внушал мне: за свой хлеб человек обязан платить сам. А если тебя приглашают разделить хлеб с малознакомым человеком, плати сам, чтобы тот никогда не мог упрекнуть тебя его хлебом, которым он тебя угощал. Это к тебе, конечно, не относится, но говорят, привычка - вторая натура. И потом, если мы завалим это дело, то одинаково потеряем деньги. А если найдем мерзавца, то вместе заработаем. Будь здоров. У меня есть список из шести человек, которых я просил бы тебя проверить. Мне нужны данные по их работам. По их литературным работам. Это Георгий Мдивани, Юрий Семухович, Стефан Шпрингер, Альваро Бискарги, Мэрриет Меестер, Виржиния Захарьева. Достань мне все их работы, чтобы я мог с ними ознакомиться.
     - Хорошо. Встретимся в Мальборке?
     - Ни в коем случае. Это маленький польский городок, где каждый появившийся иностранец будет на виду. Давай лучше в Калининграде. Думаю, что к тому времени я уже буду знать, кого конкретно мне подозревать. И твои данные мне очень помогут.
     - Хорошо, встретимся в Калининграде. Все участники проекта будут размещены в двух отелях - "Балтика" и "Калининград", но несколько человек отвезут в отель "Чайка". Это престижный отель в центре города. Несколько я знаю, среди этих людей есть и твоя фамилия.
     - Кто еще?
     - Мураев и Харламов, Мэрриет Меестер, Карлос Казарес, Инес Педроса, я не помню всех, но их немного, человек десять-двенадцать. Это сделано специально, чтобы ты мог спокойно встречаться с каждым, кто тебе нужен.
     - Кто знает о моем появлении в Калининграде?
     - Только несколько человек из управления ФСБ по Калининградской области. Даже губернатор Горбенко не поставлен в известность по поводу нашей операции. Они так долго готовились к приему этого "Экспресса"! Целых два года. Нужно их понять. Они чувствует себя колонией, отрезанной от метрополии. И рады каждому мероприятию, проводимому в их области.
     - Ясно, - Дронго поднялся, - тогда буду ждать тебя в "Чайке", - он кивнул другу на прощанье и вышел из ресторана.
     В британском павильоне, куда он прошел сразу после этого, было достаточно интересно, но Планнинга нигде не было. Дронго прошел во французский павильон, потом в испанский и наконец нашел Планнинга в кафе, недалеко от немецкого, самого большого павильона.
     - Я думал, что вам не интересны подобные выставки, - пробормотал Планнинг.
     Он был в темно-синей майке с вышитым маленьким ветвистым деревцем на груди и в светлых брюках. Дронго сел рядом, посмотрел на его майку.
     - У вашей спутницы хороший вкус, - сказал он. - Это она вам выбирала майку в Мадриде. И вообще она симпатичная женщина. Англичане умеют устраиваться таким образом, превращая свои командировки в приятное времяпрепровождение.
     - О чем вы говорите? - нахмурился Планнинг, взглянув на свою майку. - При чем тут моя спутница?
     - Фирма "Спрингфельд", - пояснил Дронго, указывая на майку, - подобные вещи продаются на Гран Виа, в самом конце улицы, прямо перед площадью Испании. Подозреваю, что вы там были со своей спутницей. Вы не скажете, что именно вы делали на улице, на которой случайно оказался наш отель, где был убит Густафсон?
     - Вы все-таки думаете, что его убрала английская разведка?
     - Конечно, нет. Но я уверен, что вы были рядом с