ивающуюся слезами Авдотью Лаврентьевну.  Женскому  счастью  пришел
конец.

***

   В здании контрразведки Аркадий Петрович увидел у дверей  своего  кабинета
позднего посетителя. Ювелир Михаил Серафимчик, толстый  и  потный,  сидел  в
коридоре на венском стуле, свисая с  него  объемистым  задом.  Вид  он  имел
достаточно смущенный.
   - Михаил Исаевич! - воскликнул Горецкий. - Чем  обязан  в  столь  поздний
час? Я думал, в такое время вы уже почиваете.
   - Какое там! - Серафимчик махнул рукой. - У меня в мастерской  неприятное
событие произошло, и я, учитывая наш утренний разговор,  счел  своим  долгом
поставить вас в известность.
   Горецкий пропустил ювелира в свой кабинет, плотно закрыл за собой  дверь,
указал на достаточно просторное кресло и только тогда спросил:
   - Что же у вас случилось?
   - Сбежал!
   - Кто сбежал, Михаил Исаевич? - Горецкий почувствовал неладное, но держал
себя в руках. - Прошу вас, не  волнуйтесь,  но  рассказывайте  быстро  и  по
порядку.
   - С обеда сегодня Арсения нет в мастерской. Сроду такого не бывало, чтобы
не предупредил. Мне докладывать сразу не стали, пошли к нему  в  комнату,  а
там - все вещи разбросаны, видно,  спешил.  Окно  нараспашку,  а  костыли-то
стоят, к кровати прислоненные!
   - Выходит, липовый у вас инвалид-то был?
   Серафимчик смущенно пожал толстыми плечами:
   - Вы думаете, он строил из себя калеку?
   - А как же ещ„ понимать сие  событие?  Раз  через  окно  убежал,  костыли
оставил  -  значит,  никакой  не  калека.  Выходит,  спугнул  я  его   своим
появлением.  Не  поверил  господин  симулянт  в   мое   санитарное   звание,
почувствовал опасность и - в бега?
   Серафимчик помрачнел и даже как-то обвис своими необъятными телесами.
   - Выходит, рыльце-то у него было в пушку!
   - Не без этого, - жестко проговорил Горецкий. - Так что, Михаил  Исаевич,
впредь осторожнее за своих людей ручайтесь. Если не хотите быть замешанным в
уголовном деле, - ещ„ суше добавил он.
   Серафимчик горько вздохнул и вышел из кабинета, волоча ноги.
   Привели Просвирина. Он дрожал мелкой дрожью и вид имел самый  что  ни  на
есть жалкий. Борису хотелось пнуть  его  ногой  и  раздавить  каблуком,  как
таракана. В общем, было противно.
   - Быстро, Просвирин, рассказывайте все, что произошло в ночь  с  третьего
на четвертое августа в гостинице  ?Париж?,  -  резко  приказал  Горецкий.  -
Имеете возможность облегчить свою участь. И чтобы никаких запирательств,  мы
и так многое про вас знаем.
   Ему в ответ раздалось только клацанье зубов.
   - Тогда упрощу вам задачу,  -  терпеливо  сказал  Горецкий  профессорским
голосом. - Ответьте мне только на два вопроса: кого вы привели в  гостиницу,
чтобы убить Махарадзе, и что еще, кроме  бриллианта,  вы  нашли  в  карманах
убитого?
   - Ничего, - забормотал Просвирин, захлебываясь и брызгая слюной, - ничего
не нашли и ничего не взяли? Ваше благородие, господин полковник, как на духу
говорю: бес попутал,  бес  попутал  связаться  с  извергом  этим,  душегубом
окаянным. Если бы знал, если бы ведал я, что он грузина того убьет?
   - А ты думал, он у того грузина бриллиант вежливо попросит, тот и отдаст,
- закричал  потерявший  терпение  Борис  -  Хватит  дурачком  прикидываться!
Говори, кто он?
   - Уж не Арсений ли, Серафимчика мастер? - присовокупил Горецкий.
   - Он, ваше благородие, он, аспид, - Просвирин повалился в ноги  Бориса  и
Горецкого, - из-за нею все несчастия мои?
   При этих  словах  окончательно  разозлившийся  Горецкий  так  рявкнул  на
Просвирина, что тот мигом поднялся и,  глядя  в  угол  кабинета,  достаточно
толково поведал, как он подсмотрел в четверг третьего августа, когда  служил
у баронессы в салоне, передачу  крупного  бриллианта  некоему  грузину,  как
проследил за этим грузином до гостиницы, как  сообщил  обо  всем  ювелирному
мастеру. Борис подумал тут, что уж больно гладко организована была операция,
можно предположить, что  она  осуществлялась  не  в  первый  раз.  Просвирин
рассказывал уже, как он подсыпал кокаину в вино.
   - А когда они изволили задремать, то я им помог до  номера  дойти,  вроде
как они сильно пьяные? - бормотал Просвирин, стараясь не встречаться глазами
с Борисом. - Он, Арсюшка, в номере уже был, там и убил грузина. И  бриллиант
забрал.
   - А ты что же, задаром старался?
   - Он сказал, что распилит его и продаст? а потом хозяина гостиницы татары
убили, я испугался, что и меня тоже?
   - Что ещ„ взяли у убитого? - прервал Горецкий завывания Просвирина.
   - Бумажник мы ему оставили, - деловито начал Просвирин,  -  чтобы  на  их
благородие подумали, что они его из-за карт прирезали.
   - Что ещ„ у него было - портсигар, мелочь какая-нибудь, бумаги листок?  -
перечислял Горецкий, но Просвирин только мотал головой.
   - Мог он, Арсении, что-то забрать, чтобы ты не видел?
   - Он все может, - понурился Просвирин -  Он  страшный  человек,  он  кого
хочешь достанет, сквозь стены пройдет.
   - А не врешь ты, не наговариваешь на человека зря?  -  спросил  Горецкий,
снимая пенсне и внимательно глядя лакею в глаза. - Ведь  Арсений-то  сбежал,
так что на него теперь все свалить можно. Может, все-таки ты грузина убил?
   Просвирин затравленно оглянулся, будто за спиной у него кто-то прятался:
   - Не сбежит он никуда, аспид. Он от камней этих,  бриллиантов  проклятых,
сам не свой делается. Будто нечистый в него вселяется. Сам  говорил,  как  в
руки берет, так ровно пьяный делается. Руки трясутся, глаза горят?  Боюсь  я
его, он человека за камешек зарежет, глазом не моргнет. Куда  же  он  отсюда
денется, когда здесь, почитай, у каждой старухи  камней  энтих  немерено?  А
главное, у  хозяина  его,  Серафимчика  этого,  золотая  палата.  Он  вокруг
магазина этого так и будет ходить, как собака на привязи?
   - Вот оно что, - задумчиво произнес Горецкий. - А скажи-ка ты,  мил  друг
Порфирий, хочешь ты, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову к гадалке твоей
разлюбезной?
   - Ваше благородие! Всю жизнь за вас Бога молить буду!
   - Тогда сделаешь, что я тебе  велю.  Дверь  распахнулась  со  стуком,  на
пороге возник запыхавшийся Саенко.
   - Ваше сковородие! Беда! В тюрьме событие произошло!
   - Тише,  -  Горецкий  выскочил  в  коридор,  откуда  послышалось  гудение
саенковского баса.

***

   Посреди ночи в тюрьме поднялся шум.  В  дверь  одной  из  камер  колотили
изнутри, доносился истошный крик:
   -  Помирает!  Человек  помирает!  Дежурный  надзиратель,  гремя  ключами,
подошел к камере,  открыл  маленькое  зарешеченное  окошечко  и  недовольным
заспанным голосом спросил:
   - Ну, чего вы, дьяволы, горланите? До утра, что ли, подождать нельзя?
   - Нельзя, нельзя, никак нельзя, господин  начальник  офицер!  -  жалобным
голосом, нещадно коверкая русские слова, запричитал рослый бритый татарин. -
Дядя мой помирать, совсем помирать!
   - Вот ещ„ нелегкая, - тяжело вздохнул надзиратель. - Чего ещ„ там с твоим
дядей стряслось?
   - Падучая у татарина,  -  подал  голос  из  угла  босяк,  задержанный  за
бродяжничество.
   Надзиратель крикнул в глубину коридора своему напарнику, чтобы подошел  и
подстраховал его, и с ленивым вздохом отворил скрипучую дверь камеры.
   Старый татарин действительно бился на полу в конвульсиях, изо рта у  него
шла белая пена.
   - Палку ему какую-нибудь надо в зубы сунуть, - подсказал из  угла  босяк,
обладатель большого жизненного опыта, - а не то зубы  все  себе  покрошит  в
песок.
   Бритый племянник сел в углу на корточки  и  тихо  подвывал,  глядя  перед
собой бессмысленными глазами.
   - Черт с  ними,  с  зубами  его,  -  отмахнулся  надзиратель  и  окликнул
напарника:
   - Кузьмич, иди сюда, вынесем старого да в лазарет! А не то так и будет до
утра тут биться, уснуть не даст.
   Кузьмич  внимательно  оглядел  камеру,  скользнул  взглядом  по   бритому
татарину,  вся  поза  которого  изображала  немую  скорбь,  пренебрежительно
отвернулся от бродяги, но все медлил.
   - Да идешь ты или нет!  -  заорал  первый  надзиратель,  торопясь  скорее
избавиться от хлопотного заключенного и идти досыпать.
   Кузьмич вошел  в  камеру  неохотно  -  как-никак  нарушение  правил  -  и
наклонился к припадочному, собираясь взять его  за  ноги.  Но  в  это  время
широкоплечий  племянник  в  мгновение  ока  очутился  рядом,   сгреб   обоих
надзирателей  за  воротники  гимнастерок  и  с  размаху  сшиб  их  головами.
Надзиратели, лишившись чувств, упали  на  пол  камеры,  а  припадочный  дядя
вскочил мгновенно и выплюнул кусок мыла. Татары бросились к двери. Перед тем
как выскочить из камеры, Керим оглянулся на босяка и спросил:
   - Ну ты, беспаспортный, бежишь с нами?
   - Не-а, - помотал головой босяк, - куда мне бежать? Меня  завтра  обратно
сюда приволокут?
   - Ну и шайтан с  тобой!  -  Керим  захлопнул  дверь  камеры  и  запер  е„
реквизированным у надзирателя ключом.
   Татары крадучись пробрались по тюремному  коридору.  В  конце  его  перед
большой  решетчатой  дверью  дремал  пожилой  солдат.  Винтовка   его   была
прислонена к стене чуть поодаль. Керим сделал дяде  Мустафе  знак  держаться
сзади и, стараясь не разбудить солдата, тихонько подобрался к нему как можно
ближе. Вдруг часовой схватил винтовку и закричал:
   - Стой! Кто идет?
   Керим в один прыжок подскочил к нему  и  схватился  за  винтовку.  Старый
солдат, однако, оказался силен и достаточно проворен и  не  отдавал  оружие,
одновременно громким голосом подзывая подмогу.
   Тем временем сзади к часовому подобрался дядя Мустафа и огрел беднягу  по
голове огромной связкой ключей от камер. Солдат обмяк и повалился на пол, но
вдали по коридорам уже с топотом бежала подмога.
   Татары поспешно один за другим перебирали ключи, стараясь  найти  нужный.
Наконец замок поддался, дверь тяжело, со  скрипом  распахнулась,  и  беглецы
выскочили во двор. На их счастье, калитка перед  дверью  была  в  это  время
открыта - в тюрьму возвращался кто-то из надзирателей дневной смены. Керим с
разбегу оттолкнул двоих солдат в воротах, и татары выскочили в темный кривой
переулок.
   - Стой, стой! - слышалось сзади. - Стой, сволочь, стрелять буду!
   Вслед  за  угрозой   действительно   прогремело   несколько   винтовочных
выстрелов.
   Керим, заворачивая за угол, оглянулся и увидел, как  дядя  Мустафа  резко
остановился, будто налетел на каменную стену Ноги его подогнулись, и  старик
упал лицом в уличную пыль.
   - Прощай, дядя, - прошептал Керим, - прощай и  прости  меня?  Не  могу  я
вернуться, не могу попасть в руки неверным?
   И Керим побежал дальше хорошо знакомыми ему кривыми переулками  городских
окраин.

***

   - Вот что я вам скажу, голубчик, - Горецкий задумчиво смотрел на  Бориса,
выбивая пальцами на крышке стола ?Турецкий марш? Моцарта.
   Они были в кабинете вдвоем, ночь подходила к концу,  за  окном  наступила
особенная глухая предрассветная тишина.
   - Вот что я вам скажу. Мы должны  господ  конспираторов,  вашу  красавицу
баронессу вместе с Вольским,  напугать,  заставить  их  перейти  к  активным
действиям. Они хотят отдать вам бриллианты в последний момент,  перед  самым
отходом ?Пестеля?, поскольку считают, что это менее рискованно. А мы  должны
сделать так, чтобы у них земля горела  под  ногами.  Тогда  они  постараются
избавиться от бриллиантов как можно скорее, и мы убьем, что называется, двух
зайцев сразу - и конспираторов возьмем с поличным,  и  ловушку  устроим  для
нашего хромого ювелира. И кроме  тою,  непрерывная  грубая  слежка  не  даст
сбежавшему Кериму возможности связаться с ними и опознать вас.
   - Что будет с конспираторами, как  вы  их  называете?  -  поинтересовался
Борис.
   - Контрразведка ими  займется,  и  татарской  ?Милли-Фиркой?  тоже.  Дело
политическое, тонкое. С татарами ссориться тоже не с руки. Но эти,  Вольский
и компания, кроме того, причастны ещ„ и к уголовщине.  Потом,  я  думаю,  их
расстреляют.
   Борис  расстроился.  На  Вольского  ему  было  наплевать,  но   красавица
баронесса с фиалковыми глазами вовсе не заслуживала того, чтобы е„ поставили
к стенке. Но? на войне как на войне, Борис для не„ ничего не сможет сделать?
   - А что Просвирин? - спохватился Борис. - Неужели вы его отпустили?
   - Отпустил, отпустил, да только не одного, а с Саенкой. Тот за ним издали
следит, ни на минуту из вида  не  выпускает.  Вы  Саенко  не  знаете,  он  в
человека как клещ вцепится. Да Просвирин и сам никуда не  денется  -  некуда
ему уходить, он теперь все сделает, что мы ему велели.
   - А почему, Аркадий Петрович, вы так  уверены,  что  помощник  ювелира  с
Просвириным непременно свяжется?
   - По двум причинам: из мести и жадности. С одной стороны, он думает,  что
это Просвирин его предал,  поэтому  я  появился  у  Серафимчика,  и  захочет
прояснить с ним отношения. С  другой  стороны,  по  описанию  Просвирина  он
настоящий маньяк, ради бриллиантов готов на любое злодейство, и чувствует их
издалека, как верблюд чувствует воду. Поэтому  Просвирин  легко  сможет  его
убедить, что  бриллианты,  которые  передаст  вам  Вольский,  только  его  и
дожидаются. Представим  дело  так,  как  было  месяц  назад.  Вы  -  курьер,
перевозящий бриллианты, утром вы отплываете на ?Пестеле?,  а  поселитесь  на
эту ночь снова в гостинице ?Париж?, чтобы  все  было,  как  в  прошлый  раз.
Уверен, что ювелир не сможет удержаться от ограбления, ведь он же маньяк.

***

   На следующее утро господин Вольский поднял занавеску и выглянул  в  окно.
Точно так же, как и полчаса назад,  на  противоположном  углу  улицы  стоял,
прислонившись к фонарному столбу, мордатый тип  с  незажженной  папиросой  в
углу рта. У него,  можно  сказать,  на  лбу  было  написано  слово  ?филер?.
Нахальные глаза филера вылупились на окошко, так что Вольский предпочел  тут
же опустить занавеску. Что делать? Связаться с баронессой? Но чем она сможет
ему помочь? Связаться с татарами? Сбежать из города?
   Татарам Вольский не доверял. Точнее было  бы  сказать,  что  они  ему  не
доверяли - он был для них чужаком  -  не  татарин,  даже  не  мусульманин  -
человек далекий от пантюркизма.
   Это недоверие естественным образом стало  взаимным.  Пока  их  объединяли
финансовые интересы, все ещ„ было терпимо, но теперь, при  первых  признаках
провала, Вольскому пришла в голову мысль - а не татары ли его провалили, как
чужака? Что им какой-то неверный?
   И что теперь ему делать? Сбежать из города? Но у него на руках  -  партия
бриллиантов, а в Крыму сейчас, за пределами городов, впрочем, как и везде  в
России - неспокойно, пошаливают банды зеленых и красно-зеленых. Не то что за
бриллианты - за хорошие сапоги убьют и не поморщатся. Да и татары не простят
ему похищения бриллиантов, они найдут его  везде,  у  них  тут  всюду  свои.
Скверно, как скверно все получилось. Татары и так смотрят на него косо с тех
пор, как в прошлом месяце  операция  провалилась  из-за  убийства,  курьера.
Пропал крупный бриллиант?
   Немного успокоившись, Вольский решил, что глупо сидеть  и  ждать  ареста,
нужно  как-то  действовать.  Возможно,  слежка  существует  только   в   его
воспаленном воображении, а мордатый тип за  окном  -  обычный  приказчик  из
лавки, поджидающий свою зазнобу. Вольский взял трость и  шляпу  и  вышел  из
дома неторопливым вальяжным шагом, будто собрался просто пройтись по улицам.
И разумеется, мордатый тут же  потащился  следом.  Вольский  прошел  два-три
квартала, остановился, осторожно оглянулся. Филер был тут как тут, в  десяти
шагах, разглядывал афишу летнего кафе-шантана.
   Мимо ехал извозчик. Вольский быстро пересек улицу, вскочил в  пролетку  и
крикнул:
   - В порт! Быстро! Заплачу вдвое!
   Он надеялся затеряться в портовой суете, уйти от преследования.  Извозчик
нахлестывал лошадей. Но, оглянувшись, Вольский заметил,  что  сзади  за  ним
едет, не отставая, такая же извозчичья пролетка и в ней,  хамски  ухмыляясь,
сидит все тот же мордатый тип.
   Вольский попытался собраться с ускользающими мыслями. Если его преследует
полиция, а, судя по беспардонности слежки, это так и есть, то главное сейчас
- это избавиться от  бриллиантов.  Черный  замшевый  мешочек  во  внутреннем
кармане сюртука жег его  тело,  как  раскаленный  уголь,  Отдать  бриллианты
татарам? Но где их сейчас искать? Да и если он наведет на них полицию, то от
татар потом нигде не спасешься, со дня  Черного  моря  достанут.  Оставалось
одно: наиболее естественным было передать бриллианты курьеру,  не  дожидаясь
завтрашнего дня и прихода ?Пестеля?. Раньше они с баронессой считали, что  у
Вольского  бриллианты  будут  в  большей  безопасности,  но  какая  уж   тут
баронесса, когда земля горит под ногами! Если он сдаст  бриллианты  курьеру,
то этим развяжет себе руки, с поличным полиция его уже не возьмет.
   В людской толчее возле порта пролетка сбавила ход. Преследовавший  экипаж
немного отстал, и Вольский, улучив минутку, сунул извозчику деньги, соскочил
на землю, смешался с  толпой.  Он  сам  удивился,  насколько  ловко  у  него
получилось уйти  от  слежки,  но  отмахнулся  от  шевельнувшегося  в  голове
подозрения, что не все ладно. Поминутно оглядываясь, он пошел быстрым  шагом
к гостинице ?Таврида?, в которой остановился курьер.  Слежки  пока  не  было
видно, значит, ему удалось на некоторое время  обрести  свободу.  Однако  не
следует обольщаться - если уж сели ему на хвост, то скоро  снова  обнаружат,
Феодосия - город маленький. Но за это время он сможет отдать курьеру камни.
   Перед входом в гостиницу Вольский наклонился, как будто завязывал шнурок,
и внимательно оглядел улицу. Не заметив никого подозрительного, он  вошел  в
обшарпанное здание и поднялся на второй  этаж.  Постучал  в  дверь  седьмого
номера.
   - Войдите! - услышал он знакомый голос курьера.
   Борис был в номере и наблюдал из окна за улицей. Недавно  он  видел,  как
напротив гостиницы появился вчерашний  молодой  татарин,  к  нему  сразу  же
подошли двое дюжих молодцов из контрразведки, подхватили под руки и уволокли
в переулок.
   -  Господин  Вольский?  Чем  обязан?  Вольский  трясущимися  руками  стал
расстегивать пуговицы сюртука.
   - Послушайте, обстоятельства изменились. Посылку я передам вам сейчас.
   - Но вы утверждали, что это опасно, из чего я понял, что вы не  доверяете
мне и отдадите камни только завтра перед отправкой  ?Пестеля??  -  В  голосе
Бориса послышались подозрительные нотки.
   - Я повторяю - обстоятельства изменились.  За  мной  следят,  полиция,  -
неохотно признался Вольский.
   - И вы не нашли ничего лучшего, как привести их  сюда?  -  Борис  схватил
Вольского за лацканы сюртука и встряхнул.
   - Не волнуйтесь,  мне  удалось  оторваться,  полиция  действует  грубо  и
непрофессионально, - произнеся эти слова вслух, Вольский сам поразился,  как
не правдоподобно они звуча г, но достал из потайного кармана черный замшевый
мешочек, наблюдая за улицей в окно.
   Показалось ему или нет, что мелькнула вдалеке бритая  голова  Керима?  Он
моргнул, но голова уже исчезла. Вольский  оглянулся  и  увидел,  что  курьер
направил на него револьвер и взвел предохранитель. ?Подставили!?  -  осенило
Вольского. Подставили проклятые татары!  Теперь  всю  уголовщину  свалят  да
него, а сами останутся в стороне? И курьера заменили они?
   В то  же  мгновение  дверь  номера  распахнулась  и  на  пороге  появился
представительный офицер средних лет в пенсне, сзади него протискивались двое
казаков.
   - Господин Вольский, он же Стоценко, он же  Алпатов,  -  жестким  голосом
произнес офицер, - вы  арестованы  военной  контрразведкой  по  целому  ряду
обвинений. Извольте передать  мне  пакет,  -  и  Горецкий  протянул  руку  к
проклятому замшевому мешочку.
   Вольский переводил глаза с Бориса на офицера. Вот  черт,  подвело  чутье!
Прошляпил подставного курьера. Он скосил глаза на окно, но один  из  казаков
уже стоял  рядом,  и,  безнадежно  махнув  рукой,  Вольский  протянул  камни
контрразв