новь
затрезвонившего телефона. Как-то поднадоел ему шум утиных крыл!
   "Утка"  состояла  в  следующем.  Популярнейшая  в  Нижнем  информационная
программа  "Итоги  дня",  из-за   которой   многим   "жаворонкам"   пришлось
превратиться в "сов", чтобы не  пропускать  ежевечерних  выпусков,  показала
фотографию мертвого мужчины,  как  две  капли  воды  похожего  на  экс-мэра,
экс-министра, а ныне - нормального  российского  безработного  политического
деятеля Глеба Чужанина.
   Милиция, было сказано в комментарии, просит откликнуться всех знающих  об
имени и месте жительства этого неизвестного, чей труп найден сегодня вечером
в районе очистных сооружений в Новинках.
   И в течение часа, начиная с одиннадцати, когда прозвучало сообщение, и до
полуночи, пока Чужанин не  выдержал  и  не  выключил  наконец  телефон,  ему
позвонили не менее двадцати человек: с выражениями соболезнования овдовевшей
Ираиде, с осторожными вопросами или истерическими воплями о том, где  сейчас
дорогой  Глеб,   с   намеками   на   тщательно   организованную   провокацию
экстремистов...
   А сколько таких доброхотов  обрывали  телефон  милиции  и  телевизионного
канала "2Н", по которому шли "Итоги дня" - это же вообразить невозможно!
   Ираида  смеялась  и  благодарила  Случай,   устроивший   такую   встряску
неблагодарной человеческой памяти, из которой уже начал  было  выветриваться
образ "младореформатора всея Руси". Чужанин не  знал,  присоединяться  ли  к
радости жены  или  изумляться  по  поводу  своего  необычайного  сходства  с
покойником, негодуя на анекдотичность ситуации... А сейчас, после  разговора
с подружкой Тамарой, ему впервые пришло в  голову,  что  "утка"  могла  быть
"уткой" в полном смысле слова, то есть нормальной журналистской провокацией.
И отправить ее в полет мог не кто иной,  как  Шестакова,  которая,  конечно,
сохранила все свои телевизионные связи.
   Но  зачем  ей  это  нужно,  вот  вопрос.  Неужели  Тамара  мстит  за   те
неосторожные слова, сорвавшиеся недавно  с  его  губ?  Она  была  потрясена,
ничего не скажешь. Или обиделась на  милую  шутку,  которую  он  разыграл  с
участием одного из  ее  ребятишек-студийцев  на  глазах  всего  народа?  Или
виновата ее злопамятность? Неужели не простила за старое?
   Да... У Глеба Чужанина имелись все  основания  предполагать,  что  обида,
затаенная на него Тамарой, так и не прошла, хуже того - никогда не  пройдет.
И это плохо, очень плохо, дорогие товарищи, потому  что  такого  врага,  как
Тамара, не пожелаешь и лютому врагу.  И  даже  невольный  каламбур  не  смог
развеселить Чужанина.
 
Алена Васнецова. Июнь 1999 
 
   Алена проснулась от звона под окошком. Мгновение темноты в сознании:  где
она, что с ней, чья это комнатушка с тяжелым гардеробом, шаткой этажеркой  и
колченогим столом, застеленным кружевной скатеркою,  с  белыми  коротенькими
занавесочками  на  окне?  Как  она  попала   сюда   из   насквозь   продутой
кондиционером просторной спальни с портретом иорданского  короля  на  стене?
Снова снился Амман, Фейруз склонялась над Аленой, протягивая  мерзко-розовые
ладони, и Фаина Павловна  почему-то  была  здесь  же,  она  что-то  говорила
Фейруз, улыбаясь, как сообщница, а из ее горла вдруг  вырвались  дребезжащие
трели... Слава богу, слава богу, это только  сон!  Алена  слегка  раздернула
жесткие от  крахмала  занавески,  подняла  голову  над  теткиными  бордовыми
глоксиниями - и сонно улыбнулась: Липка приехала. Ну конечно, кто еще  будет
так трезвонить?
   - Ты чего людей будишь ни свет ни заря?
   - Неужели? - хихикнула Липка, снова нажимая на звонок. - Кроме тебя одной
на всем божьем свете и не спит никто. Вставай, седьмой час!
   Липкина  щербатенькая  улыбка  сияла   свежестью.   Веснушчатое   личико,
окруженное туго застегнутым под подбородком покрывалом, увенчанным клобуком,
так и лучилось радостью жизни. Молоденькая монашенка опиралась одной ногой в
расшлепанной черной туфельке в  землю,  придерживая  обшарпанный  велосипед.
Если сестра Олимпиада из Выксунской обители и мечтала о чем-нибудь в  жизни,
кроме, понятно, божественных видений и райского блаженства за гробом,  то  о
новом велосипеде...
   "А вот прямо сегодня пойти с  ней  в  универмаг  и  купить  велосипед!  -
мелькнуло в голове Алены. - Деньги вроде еще остались  какие-то.  Хотя  нет,
надо сперва у матушки Февронии спросить, как та посмотрит".
   Она все время забывает: в монастыре  ничего  не  делается  без  матушкина
соизволения. Так было всегда... так будет всегда. И чем скорей Алена к этому
привыкнет, тем будет лучше для нее же.
   - Седьмой час, говоришь? - Алена потянулась. - Ну и ну-у...  Что  ж  меня
тетя Катя не будит?
   - Твоя тетя Катя давно уже в коровнике. Говорит, не раз принималась  тебя
будить, да ты не слышишь ничего. Меня вот послала.
   Липкина рука снова легла на звонок, и Алена так и подскочила на кровати:
   - Все, все, угомонись, встаю!
   Она выскочила из постели и принялась заправлять ее.  Липка  тем  временем
прислонила велосипед к стене, подошла к самому окошку и  положила  локти  на
подоконник, с интересом разглядывая Алену:
   - Ух ты, ну и сорочица! Грех, грех!
   "Сорочица", ночная рубашка, была, на взгляд Алены, довольно  незатейлива.
Ну, может, кружева многовато да спина слишком щедро оголена, однако, с точки
зрения сестры Олимпиады, спавшей вею жизнь в суровых рубахах под горлышко  и
с рукавами, это был, конечно, верх соблазна.
   Эх, Липка, видела бы ты  "сорочицы"  Инги!  Вот  чему  обзавидовались  бы
блудницы вавилонские!
   Воспоминание о сестре  было  темным  облачком,  на  миг  затмившим  ясный
утренний горизонт. Липка сразу почувствовала настроение подружки:
   - Чего отуманилась? - И сама себе ответила:
   - А как не отуманишься, когда встала, лба не перекрестив?
   Алена склонилась под  иконкой.  Может,  это  самовнушение,  но  и  впрямь
полегче стало. Лукаво оглянулась через плечо:
   - Теперь можно умываться, матушка-наставница? Липка довольно хихикнула.
   Вот еще одна мечта... но это не скоро,  когда-нибудь,  через  много-много
лет!
   - Тебе тетка завтрак велела съесть до крошечки. Молоко и творожок.  А  то
говорит, тощая ты - страх. А по-моему, ничего!
   Алена  вяло  улыбнулась.  Молоко  и  творожок...  Ладно,  бог  с  ним,  с
творожком, но начинать день с молока хорошо только в идиллических  рассказах
о деревенской жизни. Сразу разболится желудок, а  главное,  ей  нужна  чашка
крепчайшего кофе, чтобы прийти в себя. Иначе уже через полчаса снова потянет
в сон - она же гипотоник, у нее давление настолько пониженное, что без  кофе
Алена жизни себе не мыслит.
   Нет, грех, грех, соблазн... С мыслями о кофе придется прощаться, как и со
многим другим. Хоть  и  милостива,  снисходительна  матушка  Феврония,  вон,
позволяет сестрам не только выходить за стены обители и с мирянами  общаться
запросто - даже  на  велосипедах  гонять,  но  утреннего  кофе  в  келье  не
потерпит.
   Но пока Алена еще не порхнула под крылышко матушки Февронии. И у нее есть
непочатая баночка "Нескафе Голд"...
   Сразу повеселев, она махнула рукой Липке:
   - Входи! Как насчет творожка с молочком? Через полчаса они вышли из дому,
вполне довольные жизнью. Липка трапезничала второй раз за утро, но аппетит у
нее был отменный. От творожка и молочка остались только воспоминания.
   Алена почистила зубы, но все еще чувствовала во  рту  жизнетворящий  вкус
кофе.
   Двух чашек ей хватит, чтобы продержаться до обеда, а там надо будет опять
как-то исхитриться согрешить...
   От  теткиного  дома  до  обители  было  рукой  подать.  Если  бы  подруги
взгромоздились на велосипед вдвоем, это для него плохо бы кончилось, поэтому
пошли пешком, ведя технику "в поводу".
   Длинное платье путалось в ногах.  Этому  темно-синему  сатиновому  платью
было лет тридцать, не меньше. Хороший индийский материал  -  ни  чуточки  не
полинял, не выгорел с тех пор, как его сшила  для  себя  Аленина  мама.  Она
когда-то тоже собиралась стать послушницей: чуть не все они, живущие  вблизи
от обители, помышляли об этом, по молодым-то  годам!  Вот  и  платьице  себе
пошила соответственное - смиряющее плоть. И поди ж ты: один только раз его и
надела. В тот же день по каким-то  делам  занесло  в  Выксу  молодого  врача
Дмитрия  Васнецова  -  и  этот  день  переменил  навсегда  жизнь  и  его,  и
несостоявшейся послушницы Лиды.
   Ну ничего, платью все-таки предстоит сыграть свою роль!
   Алена поправила платочек. Совсем новый, еще скользкий, съезжает с головы.
К шарфику она уже привыкла, а вот платок... теперь без платка  ей  ни  шагу,
даже когда волосы Отрастут. Простоволосой ходить женщине - грех.
   Прошли прямиком мимо сестринской обители,  потом  через  дворы  панельных
пятиэтажек вышли к кованой ограде  вокруг  невеликого  домика.  Здесь  живет
настоятельница - святое место! Тем святое, что некогда, еще в начале века, в
этом доме размещалась резиденция устроителя монастыря святого  отца  Варнавы
Гефсиманского. Чудо, как  не  порушили  домик  большевики!  Правда,  главный
уездный чекист сделал здесь свой, по  нынешнему  сказать,  офис.  Потом  еще
какие-то советские конторы размещались, но несколько лет назад  удалось-таки
передать домик Варнавы обители. А для сестер и для домовой церкви  пока  что
выстроили  низенькое  неприглядное  здание  наподобие  барака.   Вокруг   же
раскинулось  множество  отличных  двухэтажных  домов,  старинных,  но  таких
крепких, что их никакие годы не берут. Обитель строилась  на  века,  в  этих
домах были кельи сестер. Теперь  там  живут  люди,  располагается  общежитие
литейного техникума, сам техникум. У монастыря, похоже, нет  никаких  шансов
заполучить это обратно. Вон там - остатки колокольни и привратного  корпуса.
И церковь... Теперь она ни на что не похожа, разве только  на  страшный  сон
грешника: в алтаре котельная. Некогда  великолепный  Троицкий  собор  вообще
стоит в руинах... Roman ruins. As quickly as possible...
   Алена резко перекрестилась.
   - Ты чего? - чуть ли не испуганно покосилась Щипка.
   - Да так. Лезет в голову всякое.
   - Враг - он всегда близко, - с пониманием кивнула  молодая  монашенка.  -
Чуть что - так и лезет в душу, так и норовит!
   Зашли в задние ворота. Два теленка, рыжий и белый, носились как  угорелые
по усыпанному опилками двору, высоко вскидывая тонкие ноги. Пахло  навозом,.
сырой землей, свежей древесиной. Пахло покоем, которого так хочется Алене...
Она вдохнула полной грудью - и снова захотела перекреститься, отгоняя  вдруг
подступивший страх. Небось когда хоронят человека, тоже пахнет сырой  землей
и свежей древесиной... Но не навозом - чего нет, того нет!
   Алена криво усмехнулась.
   Липка проницательно покосилась на вздрогнувшую подругу:
   - Что, опять враг подступил? Да, он такой... ушлый. А ты его  молитвою  -
хлесь!
   Невысокая женщина, что-то делавшая  на  земле,  разогнулась  и  взглянула
из-под руки на приближающихся девушек. Алена узнала свою тетку.  От  ее  ног
отделился пушистый  серо-белый  комок,  бросился  вперед,  переваливаясь  на
коротеньких ножонках и отчаянно тявкая.
   Липка тотчас опустилась на колени  и  принялась  нежить,  ласкать  щенка,
мурлыча:
   - Кедрина! Ах ты моя Кедрина! Крошечка, лапонька! Щенок то  перекатывался
по земле, показывая розовенькое упитанное брюшко,  то  вскакивал  и  норовил
лизнуть Липку в лицо.
   - Зли ее! - прикрикнула тетя Катя, с неодобрением глядя на эти лизанья.
   - Чего ты  с  ней  тетешкаешься,  будто  с  дитем  или  с  болонкой,  она
сторожевая собака, кавказская овчарка, она злой должна быть! Зли ее! Ущипни!
   Но   Липка   могла   только   гладить,    тискать,    бормотать    что-то
нежно-бессвязное.
   - Бестолочь! - махнула рукой тетя Катя. - Ни с той ни с другой  толку  не
будет. Творог весь поела? Молоко выпила?
   Это уже адресовалось племяннице.
   Алена кивнула:
   - Мне сегодня куда? Опять цветами заниматься? Тетка кивнула:
   - Вон там возьми таз с рассадой и сажай около ворот храмовых. Но  погоди.
Тебя матушка спрашивала. Да вот и она сама.
   От домика торопливо шла невысокая  худенькая  женщина  в  простой  черной
тужурочке поверх рясы.  На  переносице  поблескивали  большие  очки,  вокруг
улыбающихся ярких губ  забавно  топорщились  едва  заметные  усики.  Матушке
Февронии недавно исполнилось тридцать пять, и у нее была такая  улыбка,  что
ангелы веселились в небесах!
   - Доброе утро, Алена. Ну, чего надумала?
   - Да вот рассаду возьму и пойду сажать, - ответила Алена, хотя знала, что
от нее ждут другого ответа.
   - И только? - Матушкина улыбка малость поблекла. - Ну а я вот что  скажу:
начни с малого. Лучше начать  с  малого,  но  твердо,  чем  с  большого,  но
непостоянно. Начни с постановки голосов. У нас  хора  никакого  нет,  а  без
пения какое же благолепие в храме? Ты же певунья, ты же в музыкальной  школе
училась.
   Это и будет твое послушание. Разве плохо? Потом, глядишь, и...
   - Матушка! Открывается! Открывается! - суматошно заорали вдруг с крыльца.
Худая высокая монахиня призывно взмахивала руками. - Идите глядеть, матушка!
   Мать Феврония, мигом забыв про Алену, ринулась в дом, подбирая рясу.
   Липка понеслась туда же, сопровoждаемая Кедриной, которая,  разыгравшись,
хватала ее за подол.
   Тетя Катя завистливо поглядела им вслед и опять взялась  за  лопату:  она
убирала двор.
   - Что там такое? - чуть ли не испуганно спросила Алена.
   - Да Матерь Пресвятая, слышь-ка, начала открываться реставраторше. Она уж
неделю как пост на себя наложила, все время в молитвах, и вот пошло дело...
   - А, ну ладно, ну и слава богу, - кивнула Алена, испытывая приступ острой
зависти, что не может побежать вслед за  Липкой,  не  может  взглянуть,  как
"открывается", очищается от краски  и  грязи  старинная,  драгоценная  копия
чудотворной иконы Иверской Божьей Матери -  сокровище  монастыря,  пропавшее
еще при большевиках и  недавно  волшебным  образом  найденное.  Замалеванная
каким-то мазилой, икона с трудом поддавалась реставрации. Потом, когда икону
очистят и освятят, она будет выставлена в храме,  но  пока  мирякам  на  нее
смотреть нельзя.
   Алене, значит, тоже нельзя...
   И тете Кате нельзя, и она тоже огорчилась. Поджав губы, поддела на лопату
здоровенный пласт навоза и понесла в особый ящик, стоящий на дворе.
   "А вечером опять спину ломить будет или  сердце  прихватит",  -  подумала
Алена, но не решилась ничего сказать.
   Она молча взяла в углу таз с рассадой, кивнула  тетке  и  пошла  обратным
путем: мимо развеселых телят, мимо кованой ограды, мимо двухэтажных  домиков
к воротам нынешнего монастыря. Ну чего, чего ей надо, спрашивается?! Чего ее
дерет в разные стороны? То волосы (остатки волос) на голове зашевелились  от
страха при одном только намеке на послушание, то едва не  плачет  от  обиды,
что недостойна смотреть на открывающуюся чудотворную... Только для своих. Ну
так стань же этой своей, от тебя же именно этого и ждут все, от тети Кати  и
Липки до матушки Февронии! С распростертыми объятиями примут!
   Алена бухнула таз  прямо  у  ворот  и  потерла  ноющие  руки.  Сходила  в
привратницкую,  принесла  ведро  с  водой,   консервную   баночку-поливалку,
опустилась на корточки и вяло принялась ковырять  копалкой  пушистую,  вчера
вскопанную и удобренную землю большой клумбы.
   Ладно. Сегодня последний день для раздумий. Последний день для  сомнений:
остаться здесь или вернуться в мир... чтобы еще раз  поговорить  с  сестрой;
чтобы найти Фаину и все наконец выяснить без посредников; может быть,  чтобы
встретиться с Юрием...
   Вот именно! В этом-то дело! Себе можно было бы  не  врать...  да  и  Богу
тоже, он все видит.
   "Ну а раз видишь, - почти с вызовом обратилась к  небесам  Алена,  -  сам
реши, куда мне идти.  Больше  ничего  от  тебя  не  прошу  -  только  одного
последнего знака. И уж как ты сегодня велишь, так я завтра и поступлю".
   Она осторожно высвободила из переплетения  цветочных  стеблей  крепенькую
астру, вылила в ямку полную баночку воды и опустила туда корни ростка.
   Осторожно, голыми руками, принялась нагребать землю.  Цветы  надо  сажать
непременно голыми руками,  в  перчатках  ничего  не  получится.  Они  должны
чувствовать человека...
   Не было на свете  работы,  которая  успокаивает  лучше!  Алена  копала  и
наливала воду, и сажала, и приминала ладонями рыхлую, влажную землю,  что-то
мурлыча себе под нос, не думая ни о чем, только о том  разноцветье,  которое
окутает вскоре монастырские врата, - как вдруг услышала свое имя.
   Кто-то окликнул  ее  -  да  так  испуганно,  так  переполошенно.  Сначала
показалось, это Липка кричит, и Алена стремительно  поднялась,  испугавшись:
что-то случилось с тетей Катей? Но к ней бежала не Липка.
   К ней бежала высокая девушка в коротеньком платьишке.  Длинные  белокурые
волосы метались по плечам, огромные голубые  глаза  жалобно  искали  взгляда
сестры. Алена сразу узнала Ингу, и хотя все так и всколыхнулось в душе,  все
обиды, и горечь, и та муть, которая там лежала с позапрошлой ночи,  она  все
же нашла в себе силы не оттолкнуть сестру, когда та с разбегу  бросилась  на
шею, а обняла и прижала к себе, бормоча испуганно:
   - Да ты что? Случилось что?
   Нет, разумеется, Инга приехала не оттого, что просто  стыдно  стало,  что
решила попросить прощения у Алены, которую, можно сказать, из дому выгнала.
   Что-то случилось: вон какие глазищи, вон как дрожит вся...
   - Ой, ой... - выдыхала она, стискивая руки, а слезы так и лились из глаз.
Похоже было, Инга только и ждала этой встречи, чтобы дать им волю.
   Алена гладила ее по плечу, ощущая, как от слез Инги промокает ее  платье.
Ото, она и не подозревала, что сестра может так плакать! Да что произошло? О
господи, а если у нее нашли СПИД? Или еще какую-нибудь гадость?
   Или она, храни бог, беременна от кого-то из своих хахалей, но  не  знает,
от кого?
   Что за чепуха лезет в голову! Но что бы это ни было,  Инга  уверена,  что
расхлебывать кашу, которую она заварила, должна именно ее старшая сестра.
   Неужели это тот знак, которого Алена ждала  от  небес?  Неужели  остается
уповать только на Божью помощь?  И  заплатить  за  исцеление  Инги  придется
собой...
   Задрожала душа, затрепетала крылышками, как бабочка, накрытая ладонью.
   Не вырваться? Неужели теперь не вырваться?
   - Алена, я не виновата, клянусь!  -  забормотала  Инга,  поднимая  мокрое
красное лицо. - Я этого вообще не хотела, но так хорошо платили... а  у  нас
крыша стала протекать, я думала, перекроем не шифером, а  настоящей  красной
черепицей, ну, ты знаешь, такой дорогой, вставим в окна стеклопакеты, сложим
камин, вообще ремонт сделаем, чтоб можно было жить как люди, АГВ, чтоб печку
не топить...
   Алена засмеялась бы, если б могла. Крепко, крепко достало Ингу, если  она
вдруг вспомнила про крышу и АГВ!
   - Да что случилось-то? -  спросила  как  могла  ласковее,  отстраняясь  и
ополаскивая в ведре заскорузлые от земли руки. - Так трясешься, будто  убили
кого. Сама-то здорова?
   Инга вздрогнула, тупо уставилась на нее:
   - А ты откуда знаешь?
   Алена резко выпрямилась.
   Все! Точно! Неужели все-таки СПИД?
   - Давно?
   - Вчера... вчера ближе к вечеру, даже не знаю, во сколько. Я убежала,  не
могла смотреть, оставила их... наверное, истерика началась.  Потом  вышла  -
никого. И его они тоже унесли. Не знаю, куда! Может быть, закрыли где-то, не
знаю, не знаю! Но я посмотрела: вроде бы не у нас  во  дворе,  хотя  от  них
всего можно ожидать, всего на свете! И, главное, того парня они сами  хотели
убить, а потом он же и...
   У Алены упали руки. Что?! Инга взглянула измученными глазами:
   - Ой, что же теперь делать?.. Меня арестуют теперь, да? Я сама  хотела  в
милицию, но ведь тогда пришлось бы про  все  рассказать,  про  все,  что  мы
делали... а за это убьют, натурально убьют, и  никто  следов  не  найдет!  Я
прямо первым же рейсом - сюда