щниками обработал с десяток наркоманов
мужского  и  женского пола, двух престарелых  бомжей  (обоих
пришлось  усыпить после короткого экспресс-анализа)  и  двух
педиков, вынырнувших из желоба привязанными друг к дружке  в
одной  упаковке.  Вот  с  ними и хлебнули.  Видимо,  балбесы
наверху  не  рассчитали доз, и один из педикoв,  здоровенный
мужичина лет тридцати пяти, очухался на "Разделочном" столе,
свалился  с  него  и  затеял  драку.  Помощники  у  Варягина
надежные, опытные, оба с большим стажем работы на бойне,  но
мужичина  (по  бирке - Гаврила Адамович Штейн, бизнесмен  из
Ставрополя) застал их врасплох, и пока удалось его заломать,
успел  обоим  раскроенить  лица до  неузнаваемости.  Мясники
озверели,  и  Варягицу стоило большого труда  отбить  у  них
педика  живьем.  Если  бы его забили, Варягину  пришлось  бы
платить неустойку из собственного кармана: экземпляр ценный,
здоровущий,  без  малейшей  патологии.  Он  тут  же  накатал
докладную на имя главного менеджера "Геракла" (пойдет-то она
выше) с требованием компенсации за причиненные по недосмотру
головотяпов  увечья,  и  мясники  успокоились,  лишь  увидев
проставленные  суммы  -  по десять тонн  на  каждого.  Также
указал  в  докладной,  что  это не первый  случай  вопиющего
разгильдяйства  медицинских сотрудников  фирмы  и,  если  не
будут  приняты  строгие  меры,  ему  придется  обратиться  в
вышестоящую инстанцию. Угроза, конечно, пустая, но  сгодится
на тот случай, если попытаются обвинить его самого.
       Спеленатый  педик  Гаврила  Штейн  хрипел  на  столе,
матерился:
      - Отвяжите, козлы! Шурик Македонский меня лично знает.
Позвоните Шурику, козлы!
       В   который  раз  подивился  Варягин  тому,  что  все
новорусские   мученики,  попадая  в   переделку,   одинаково
пытались  переломить злую участь, взывая к знакомым паханам,
словно  не  верили  ни в какую иную силу.  Сами  же  паханы,
которые,   хотя   и  не  часто,  тоже  оказывались   в   его
лаборатории, молились другому идолу и предлагали любые суммы
за свое спасение, но ни тем ни другим не помогали их кумиры.
Варягин попенял несчастному:
      -  Нехорошо, Гаврила, только позоришь себя. Погляди на
своего  любовничка, какой он смирный. И тебе бояться нечего.
Mикто вас убивать не собирается. Надрежем малость тушку -  и
поплывешь спокойно в землю обетованную.
      -  Ответишь, падла, перед Македонским.  Он  с  тебя  с
живого шкуру сдерет.
       Доктор   философски   улыбнулся   и   ввел   в   вену
снотворное..Лет десять назад Семен Варягин считался одним из
самых  талантливых хирургов в Склифе, вдобавок с  уникальным
опытом  работы  на  "горячей линии". Перед  ним  открывались
блестящие  перспективы, в ближайшее время светил  перевод  к
знаменитому  Буравскому, но судьба нанесла коварный  удар  в
спину,  как  она любит делать. В сущности, ничего особенного
не  произошло,  рутинная  для  наших  дней  история.  В  его
дежурство  доставили  подраненного бандюка  подобрали  возле
ресторана  "Астория",  но не русского,  кавказца,  хотя  для
Варягина это не имело ровно никакого значения. Он сделал все
положенное в таких случаях: прооперировал, извлек две  пули,
одну  из  бедра,  вторую из легкого, заштопал,  отметив  про
себя, что пациент тяжелый, может не вытянуть, - и забыл  про
него.  "Грязная"  хирургия в Склифе  -  это  конвейер,  если
помнить  о  каждом  прооперированном, с ума  сойдешь.  Он-то
забыл, но про него не забыли. Дня через три его подозвали  к
телефону  в ординаторскую, и вежливый мужской голос  с  едва
заметным акцептом спросил:
     - Извиняюсь, доктор Варягин?
     - Да. Чем могу служить?
      -  Служить  не надо, - усмехнулись в трубке.  -  Скажи
лучше, доктор, зачем зарезал нашего Осман-бека? Варягин как-
то сразу понял, что это не шутка.
     - Какого Осман-бека? Вам что надо?
      Голос  спокойно напомнил, что ночью такого-то числа  в
отделение  привезли  некоего гражданина Юсупова,  совершенно
здорового,  только с двумя небольшими пульками в  брюхе,  но
после того как доктор с ним поработал, богатырь Осман-бек  в
ту  же ночь отдал Богу душу. Оправдываться не надо, у них  в
госпитале есть свой человек, который все правильно объяснил.
      Испугавшись до колик, Варягин начал бубнить, что  пуля
была  не в брюхе, а в легком и он старался изо всех сил,  но
при   таких   тяжелых   ранениях   нельзя   гарантировать...
Спохватился, что это звучит неубедительно, и оборвал себя на
полуслове.
       Мужчина   на   другом  конце  провода  удовлетворенно
произнес:
      -  У  тебя  есть  выбор, доктор: заплатишь  сто  тысяч
долларов или будет как с Осман-беком.
      -  Откуда у меня сто тысяч? - вспыхнул Варягин. -  Кто
вы?
      -  Скоро  узнаешь,  - доброжелательно  ответил  голос.
Обошлись  с  ним  без затей, по-рыночному. На  другой  день,
когда  вечером  возвращался с дежурства, двое усатых  горцев
встретили  его возле дома. Называться не стали, но  еще  раз
уточнили,  готов  ли  он  платить сто  тысяч  отступного  за
убиенного Осман-бека?
      - Откуда? - обреченно повторил Варягин. - Для меня сто
долларов - капитал.
      Не  медля,  джигиты отвели его к мусорным бакам  -  по
очереди проткнули длинными ножами несколько раз подряд.  Еще
не  совсем  стемнело, и со скамейки от родного  подъезда  за
экзекуцией   пытливо   наблюдали  две   знакомые   старушки.
Последнее,  что  он услышал, корчась, как червяк,  в  мокрой
глине, был заполошный крик одной из них.
     - Сеню дохтура убивают!
      Варягин  провалялся в больнице около двух месяцев,  но
выкарабкался,  хотя  что-то в нем  непоправимо  надломилось.
Будучи  хирургом,  ежедневно сталкиваясь со  смертью,  он  и
прежде  не  питал особых иллюзий относительно рода людского,
но  теперь  внезапно  мир  открылся перед  ним  безнадежной,
синильной чернотой, и он почувствовал себя парией в  нем.  В
сердце  поселилось  равнодушие, подобное  застывшему  смогу.
Жена  не  смогла жить с выжженным изнутри человеком и  через
год  ушла  от  него,  прихватив  пятилетнюю  дочку.  Он   не
попытался  выяснить, куда они подевались. Зачем? Все  и  так
понятно.  Отвратительный  сам себе,  постоянно  ощущающий  в
ноздрях  сырой запах тлена, как он мог надеяться  на  чье-то
сочувствие и, прости господи, любовь.
     В Склиф не вернулся, пару лет скучно работал в районке,
все  чаще  прикладываясь  к  пузырьку,  откуда  его  однажды
выудили  посланцы  "Дизайна".  Он  легко  согласился  на  их
предложение,  потому  что  нуждался  в  деньгах,   а   когда
(довольно  быстро) понял, куда попал, ничуть не огорчился  и
ни  разу не пожалел о своем решении. Напротив, в том, что  с
ним  происходило, ощущалась железная логика: словно незримый
поводырь  с дьявольской усмешкой осторожно опускал  его  все
глубже  и  глубже  в  мирскую  трясину,  чтобы  в  ближайшем
будущем,  по  всей вероятности, покончить с ним каким-нибудь
изощренным способом - растворить в серной кислоте, погрузить
живьем  в могилу... Поневоле приходило в голову, что с  ним,
как   и  со  многими  другими,  производят  какой-то  важный
гуманитарный эксперимент, в котором он является одновременно
и  жертвой  и  участником. В эксперимент вовлечены  огромные
массы  человеческого материала... именно  материала,  потому
что   назвать  людьми  в  старом,  привычном  смысле   слова
большинство из попадавших к нему в руки, включая и нынешнего
педика   Гаврилу,  можно  было  лишь  с  большой   натяжкой.
Окончательной  цели  эксперимента  он  не  представлял,   но
догадывался,  что  речь, скорее всего,  идет  о  возможности
искусственного пресечения всякой разумной жизни на земле.
       В   этот   день  он  возвращался  домой  в   особенно
растерзанном, душевно и физически, состоянии и по пути,  как
обычно   заглянул   в   пивной  бар  со  звучным   названием
"Барракуда",  к которому здешняя публика так и не  привыкла,
как  и большинству других непонятных названий по всей Москве
и  между  собой  называла его по-прежнему "Гадюшником".  Еще
одно свидетельство того, как туго приживается среди варваров
западная культура. В баре опрокинул две стопки беленькой,  с
наслаждением высосал кружку ледяного жигулевского пива  и  с
неожиданным  аппетитом  умял  тарелку  горячего  соевого,  с
кусочками  мяса  супа, именовавшегося в меню  как  фирменное
блюдо "Манхэгген". Заодно пообщался со старым приятелем (они
&(+(  в  одном  доме),  бывшим  доктором  наук,  профессором
Ванюшей  Савеловым,  который, кажется,  никогда  не  покидал
заведение и, возможно, тут и ночевал между столиками. Его не
выгоняли,   хозяин   бара,   пожилой   интеллигентный   Муса
Джалобаев, даже при случае его подкармливал. Тихий профессор
был     здешней     достопримечательностью,     привлекавшей
посетителей.  Дело в том, что Ванюша Савелов,  кроме  многих
прочих   достоинств,  обладал  гипнотическим  даром   и   за
умеренную  плату  мог  прямо  в  зале  закодировать   любого
желающего от пьянства, снять порчу, откорректировать  бизнес
и (но это без гарантии) излечить от любой болезни, вплоть до
ВИЧ-инфекции  и  рака.  Особенно  почему-то  пасовал   перед
гипнозом рак прямой кишки. Подтверждение было всегда рядом и
налицо:  бывший  скрипач дядя Жора Самойлов, которого  врачи
приговорили к смерти, отказавшись оперировать и дав  ему  от
силы  два  месяца колобродить, и который уже  несколько  лет
подряд,  загорелый и окрепший, наравне с профессором попивал
пивцо  за  одним из пластиковых столиков "Барракуды".  Всего
пять  сеансов  гипноза, проведенных  не  отходя  от  стойки,
понадобились для полного и необратимого излечения.
      С  профессором обсудили виды на третье тысячелетие,  а
после  того как к ним присоединился Жора Самойлов,  тихонько
спели  новый  гимн  Александрова на старые слова  Михалкова.
Настроение у Варягина заметно улучшилось.
      - Чего припозднился сегодня? - поинтересовался у Жоры.
- Случилось чего?
     Старый скрипач воровато оглянулся по сторонам:
      -  Не поверите, мужики. Пришло приглашение по почте от
какой-то хитрой фирмы. На собеседование. Я сходил,  меня  не
убудет. Аж на Краснопресненскую добирался. Взяли анализы. На
той неделе второе собеседование. Если пройду, дело в шляпе.
     У Варягина пивная струя взбрыкнула в желудке.
     - Что значит - в шляпе? Что тебе обещали?
     - Пока не говорят. Но дамочка намекнула, если параметры
подойдут, поставят на международный гранд.
      -  Не  ходи туда больше, - сказал Варягин. -  А  лучше
всего беги из Москвы.
     - Ты чего, Семен? - Скрипач вытаращил глаза. - Подумай,
что  говоришь.  Может, это последний шанс  на  ноги  встать.
Гранд!  Что  же мне до конца дней своих так пробавляться  за
ваш счет?
      -  Он  придурок,  -  сказал  Варягин  профессору.  Тот
печально кивнул.
     - Музыкант. При этом - еврей. Случай клинический.
      - Может, за границу пошлют, - размечтался Самойлов.  -
Нет,  старая  гвардия  еще  свое  слово  скажет.  Запомните,
ребята,  если  повезет, Жорик про вас  не  забудет.  Мы  еще
увидим небо в алмазах.
     - Он в двухкомнатной квартире один прописан, - напомнил
Варягину профессор. - Вот, похоже, кто-то и заинтересовался.
      -  Думаю,  все обстоит значительно хуже. В Москве  под
эгидой  МВФ  проходит акция "Милосердие  без  границ".  Всех
пьющих   стариков  зарегистрируют,  свезут  в  отстойник   и
переработают  на  мыло. В целях экологического  оздоровления
#.`.$ .
      -  Завидуете, - догадался скрипач. - Не могу осуждать.
Так  уж  россиянин устроен. Для него главное, чтобы у соседа
корова  сдохла. Отсюда по большому счету все наши  беды.  От
местечкового мировоззрения.
      Варягин допил пиво и распрощался с приятелями.  Он  не
мог  помочь  Самойлову, да и никому другому. Как ему  самому
никто  не  помог  в  свое время. Мир с угрожающей  скоростью
катился  в  пропасть,  и  он не видел  силы,  которая  могла
замедлить падение. Как врач он чурался мистики, но  человек,
переживший самого себя, отлично сознавал, что для многих его
одичавших   сограждан,   превратившихся   в   полулюдей,   в
полуживотных, апокалипсис стал вчерашним днем, хотя мало кто
об  этом  задумывался.  Большинство  и  молодых,  и  старых,
ежедневно подпитываясь от сверкающего, волшебного экрана, по-
прежнему  тешили себя надеждой, что вот-вот  на  их  чумовые
головы обрушится какая-то неслыханная удача.
      Домой  вернулся  огрузневший, полный  смутных  дум.  В
квартиру  вошел  с привычным ощущением погружения  в  склеп.
Здесь давным-давно никто его не ждал, ни одно живое существо
-  ни  жена,  ни  кошка, ни птичка, ни рыбка. Иногда,  очень
редко,  он  приводил с собой какую-нибудь самочку  из  самых
затрапезных, с кем не надо разговаривать, и, насытив утробу,
избавлялся  от  нее с такой же легкостью, как выбрасывают  в
помойное  ведро колбасную кожуру. Однако именно  эта  не  до
конца  иссякшая, первобытная тяга к соитию с  себе  подобным
существом,  он  чувствовал,  каким-то  таинственным  образом
удерживала  в  нем  призрачную связь  с  прежним  Варягиным,
зубоскалом, тружеником и отчасти романтиком. Наверное, в тот
момент,  когда женщина станет ему безразличной, и  оборвется
наконец бессмысленно затянувшийся земной путь.
      Но сегодня его ждал сюрприз. Он сперва зашел в ванную,
где  стянул с себя отвратительную дневную одежду, принял душ
и  закутался  в махровый халат. Потом отправился  на  кухню,
чтобы  попить  водицы,  зажег свет - и  увидел  сидящего  за
столом   незнакомого  мужчину,  темноглазого,   с   короткой
прической. По всей видимости, мужчина находился тут давно: в
блюдечке  лежало несколько окурков. Странно,  что,  войдя  в
квартиру, Варягин не почувствовал запаха табачного перегара,
чужого запаха - вот что значит усталость и спиртное.
      -  Садись, Семен Куприянович, - усмехнулся мужчина.  -
Будь как дома.
      Варягин не испугался и даже не насторожился. В  облике
незваного гостя не было ничего угрожающего, больше того, ч„м-
то  он  сразу  показался ему симпатичным. Улыбка,  негромкий
голос,  расслабленная поза... Варягин и мечтать не мог,  что
когда  к  нему  подошлют стрелка, он будет  выглядеть  таким
добродушным увальнем.
      Он  протиснулся  к  плите, зажег комфорку  и  поставил
чайник. Опустился напротив гостя, вежливо спросил:
     - Хотите что-нибудь выпить? Есть "Смирновская" коньяк.
     Пришелец расплылся в еще более широкой ухмылке:
      - Хорошо держишься, Куприяныч. Почему не спросишь, кто
я? Как вошел в квартиру?
     - Зачем? Надо будет, сами скажете.
      - Тоже верно. От рюмочки, кстати, не откажусь. Варягин
поднялся,   достал  из  шкапчика  графин  с   коньяком,   из
холодильника  - сыр, лимон. Не спеша нарезал  то  и  другое.
Наполнил две рюмки.
     - Слушаю вас... э...
      -  Иван...  Иван  Иванович... Твое  здоровье,  доктор.
Выпили,  не  чокаясь. Сидоркин закурил бог  весть  какую  за
вечер  сигарету. Он успел составить мнение о собеседнике,  и
оно  расходилось с тем, какое у него было до этого.  Варягин
не   был  чудовищем,  мутантом,  -  это  просто  потерянный,
опустошенный,   разочарованный  во  всем  человек.   Явление
Сидоркину   знакомое.   Самый  неподходящий   материал   для
оперативного  контакта. Сожженная душа, как пустыня.  В  ней
даже  для  обыкновенного человеческого  страха  не  осталось
места.   Не   вздрогнул,  не  заблажил,  когда   увидел   на
собственной  кухне  чужака. Легче растормошить  маньяка  или
наркомана,  чем  такого  плюнувшего на  себя,  выпавшего  из
реальности  интеллектуала.  Никакие  посулы  и   угрозы   не
годятся,  а  в  моральные максимы они не  верят.  Фигурально
выражаясь,  Сидоркин  столкнулся  с  пустотой,   у   которой
осталась  лишь призрачная человеческая оболочка. По нынешним
временам заурядный случай.
      -  Разговор у нас, Куприяныч, короткий, но важный. Для
меня  важный. Возможно, и для тебя. Как поглядеть... Ведь  у
тебя, если не ошибаюсь, дочурка подрастает?
       Не  удержался,  закинул  для  пробы  ментовский  (или
бандитский?) крючок. Варягин ответил усталой гримасой.
      -  Спрашивайте,  Иван Иваныч, чего там...  Коли  смогу
помочь.
      -  Конечно, сможете. - Сидоркин решил, что  правильнее
тоже  перейти  на "вы". - Меня интересует, что  произошло  с
гражданкой Марютиной Надеждой Егоровной? То есть где она и в
каком состоянии?
     - Уточните, пожалуйста.
     - Что уточнить?
     - Какая Марютина? Вы уверены, что я ее знаю?
      -  Конечно, знаете. Из фирмы "Купидон". Она  проходила
пять дней назад.
      Варягин слукавил, но лишь для того, чтобы собраться  с
целями.  Марютину  помнил  прекрасно.  Яркая  девица.  Таких
опускают  не каждый день. Как он понял, ее вели  по  щадящей
программе "Инкогнито".
      -  Ах  да,  припоминаю. Марютина сейчас  в  санатории.
Думаю, жива-здорова. Хочу надеяться. Очень милая женщина.
     - Санаторий - это хоспис "Надежда"?
     - Иван Иванович, вы же сами все знаете.
     - Увы, не все... Зачем она там?
     - Это не моя компетенция. У нас в "Геракле" нечто вроде
сортировочного  пункта,  не более  того.  Что  происходит  с
клиентами дальше, нам не сообщают.
      - Почему же думаете, что Марютина жива-здорова? Откуда
такая уверенность?
     - Есть косвенные признаки. Сортировка идет по двум-трем
- /` "+%-(o,. Марютина шла по облегченному режиму.
     - Вы довольно откровенны, доктор.
      -  Не вижу смысла что-либо скрывать. Вы ведь все равно
меня убьете, не так ли?
      Варягин налил по второй. Ему нравилось сидеть на кухне
с  незнакомым,  но  явно  неглупым  и  с  учтивыми  манерами
человеком.  Если это последний разговор, то хорошо,  что  он
складывается именно так - с исповедальным оттенком.
     - Нет, - ответил гость. - Необязательно. По жизни вроде
да,  вас необходимо ликвидировать. Тут нет сомнений. Но, как
говорится, безвыходных положений не бывает. Ладно, не  будем
о  плохом.  Давайте выпьем за медицину.  Какие  она  все  же
творит чудеса!.. Диву даешься.
     Варягин первый раз проявил любопытство:
      -  Вы  что  же,  Иван Иванович, имеете касательство  к
медицине?
       -   Какое   там...   Иногда  почитывал   кое-что   по
необходимости. Кстати, и про этих ваших клоников  попадались
статейки.   Овечка  Долли,  законсервированный  младенец   в
Алабаме  -  и прочее такое. Но я ведь полагал, все  пока  на
предварительной стадии. В области утопий. А  оказывается,  в
родной  Россеюшке вы вон какую деятельность  развернули.  На
коммерческий поток поставили дело. Похоже, рано нас Запад на
помойку списал. Опять мы ему нос утрем.
      Варягин слегка опешил, когда услышал про клоников,  но
пока Сидоркин витийствовал, собрался с мыслями.
      -  Ошибаетесь, Иван Иванович. Никаких клонов в природе
не  существует,  тем  более  на потоке.  Есть  другое,  хотя
близкое  к  этому.  Наши специалисты разработали  интересную
комплексную  методику  по созданию двойников.  Причем,  если
требуется,  в  массовых  количествах.  Проблема   не   такая
сложная, как может показаться непосвященному. Штука  в  том,
что  внешнее  многообразие человеческих типов -  это  только
видимость. Известно, что вся мировая литература укладывается
в  два-три сюжета, все остальное - вариации, и так же  точно
человеческие   внешние  данные  вписываются   в   три-четыре
центральных силуэта. Подгонка материала под общие  параметры
-   это   всего   лишь   вопрос  современных   компьютерных,
медикаментозных и хирургических технологий. С индивидуальной
внешностью, дорогой Иван Иванович, покончено одновременно  с
индивидуальной  душой. Мы и не заметили, как превратились  в
гомо  животикус.  Собственно, это и  послужило  основой  для
коммерческого  проекта, осуществленного в  недрах  "Дизайна-
плюс".
      Сидоркин  внутренне возликовал: он  узнал  значительно
больше  того, на что рассчитывал. Притом без особых  усилий.
Доктор  его очаровал. И подталкивать не надо, только с