Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Боевик
      Букша Ксения. Наизнанку -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  -
лется вдоль берега, там можно будет у кого-нибудь спросить. Они вошли в лес, теплый и нестрашный. В зоне - они знали - было абсолютно невозможно заблудиться. Солнце обливало сосны ровными рыжими лучами. На ровной песчаной земле повсюду были разбросаны шишки, там пахло теплыми соснами, в бесчувствии замерли пустые поляны. Кое-где, по оврагам, иван-чай и крапива в малинниках поникли острыми верхами. Франческа обратила внимание на то, что ветер прекратился. Не колыхались даже редкие былинки на пригорках. Со стороны океана еле слышно громыхнуло. - Скоро буря, мы вовремя вернулись, - сказала она. - Отлично, - восхитился Штейнман. - Обожаю бурю. - А пережидал ли ты ее в темной пустой бане, без громоотвода и без икон, когда молния подкрадывается к окнам, когда поля от ночного жара малиновые, а грохот слышится прямо над головой? - спросила Франческа, не удержавшись. Штейнман искоса поглядел на Франческу. - Сколько тебе лет? - спросил он. - Ну, на сколько я выгляжу? - Лет на двадцать, - сказал Штейнман честно. - Но двадцать тебе не может быть. Черт тебя знает, не хочешь - не говори... Между тем шоссе все не показывалось и не показывалось, и это было странно; как вдруг они неожиданно вышли на дорогу. Правда, дорога была не асфальтовая, а бетонная, уложенная большими плитами, из которых торчали гнутые железные уши. - Я вижу в той стороне, - присмотрелся Штейнман, - пустое пространство. Наверняка в этом месте дорога впадает в шоссе. Они пошли к шоссе. Плиты, видно, укладывали где гладким лицом, где шершавой спинкой; их следы горели в жаркой сосновой тени и уходили все дальше. Они слышали море позади, но шоссе, к которому они шли, было пустынно - или это не шоссе? - Это не шоссе, - сказал Штейнман, когда все уже было ясно. - Черт, мы пошли не в ту сторону. Лес перед ними расступился; в огромном карьере, белый и пустой, стоял на горячем песке заброшенный завод. В темных окнах не было стекол; ржавые обрывки колючей проволоки, словно плющ, вились по бетонному забору. Вокруг уже начали прорастать маленькие елочки. - Наверное, над воротами, - пошутил Штейнман, - было раньше написано: "Arbeit macht frei". - Ну что, пошли назад? - предложила Франческа. - С того-то конца бетонка точно в шоссе упирается. Чего мне и хочется всеми силами. - Погоди, давай посмотрим, что там внутри. Полазаем. Вдруг там скелет прикованный или груды золота. - Очень хорошо, - возразила Франческа, - но я туда не хочу. Босиком можно ножку наколоть на какой-нибудь ржавый гвоздь. - Ну, иди обратно! - сказал Штейнман, покосившись на нее, и прошел в ворота. Франческа вздохнула и последовала за ним. По заброшенным заводам ходит солнце год за годом, комары там, в жирной зелени ручья, по развалинам открытым ходит смерть неслышно чья. А разваренное солнце, как яичница, слепое, разлитое в поднебесье. Дыма полосы на лесе. Тишина звенит, качаясь, разрастаясь - жар трескучий по кирпичным льется сводам, темно море, зыбка твердь, над горой восходит туча, по заброшенным заводам ходит, бродит чья-то смерть... Франческа обогнула бетонный корпус, стараясь ступать в тень, и увидела Штейнмана. Он стоял перед проломом в стене, приложив палец к губам. - Там, на втором этаже, кто-то есть, - шепнул он. - Я в окно увидал. Сидит неподвижно. Один. Тсс... пойдем заглянем. Внутри все было завалено кирпичом, штукатуркой, сломанными станками, но лестница на второй этаж сохранилась. Они вдвоем, стараясь не шуметь, прокрались вверх и вышли на второй этаж. Там, в квадратной полутемной комнате, откуда солнца не было видно, в старом продавленном кресле сидел человек. Штейнману и Франческе было хорошо его видно; он же заметить их не мог. У человека была небольшая аккуратная борода, совсем седая, волосы тоже. Черты лица - на одно выражение, словно бы так всю жизнь он и жил, то ли сосредоточенно к чему-то приглядываясь, то ли оценивая, то ли любуясь. Сидел, расслабившись, неподвижно, приоткрыв глаза, и по временам подносил ко рту сигарету. Что-то себе думал. На коленях у него лежали бумаги, в углу стояло что-то большое и бесформенное под грязным покрывалом. - Заходите, - сказал он, не поворачиваясь. 22 Штейнман и Франческа зашли, озираясь и чудясь. Как можно здесь жить? - подумал Штейнман. И все-таки это был дом. Голые стены, завешенные тканями, разбитый пол весь в щербинах, постель, сделанная из кучи старых журналов, кресло и чайный столик, печка-буржуйка - и все-таки здесь было уютно, пахло пылью и будто бы чем-то мясным. Похоже, старик сам готовил себе еду, а может быть, и охотился тоже сам. В комнате было хоть и беспорядочно, но чисто. - Вы долго меня искали? - сказал старик. - А кто вы? - спросила Франческа, холодея. - Я тот русский, который изобрел водяное топливо, - сказал старик невозмутимо. - Вас, наверное, послали туда не знаю куда искать то не знаю что, и вы, конечно же, на меня наткнулись. А может быть, кто-то из вас, - и старик лукаво прищурился на Франческу, - даже знал, что меня на самом деле нет, и что все это провокация и дезинформация. - Погодите-ка, - осенило Штейнмана. - Франческа!.. Ты... - Мда, - сказала Франческа обычным бесстрастным тоном. - Именно так. Тем хуже для меня, как ты сам понимаешь. - Тем не менее вы меня нашли, точнее, это я вас нашел, - сказал старик. Леви Штейнман уселся на пол посреди комнаты и перестал думать, а старик, чтоб его подбодрить, вытащил из-под кучи журналов бутылку водки, наполнил небольшую рюмочку, подал Штейнману и начал свой рассказ. 23 Когда-то до войны я жил в России, и народ, населявший эту территорию, был славен тем, что абсолютно не умел думать о смерти. Все жили как попало. Пилот давал сыну порулить вертолетом, отчего вертолет втыкался в землю. Рабочий выходил на работу пьяным и портил собственным телом стальной прокат. Шофер маршрутного такси не держался за баранку, а бабки, как куры, сигали через дорогу. И не потому так происходило, что они не хотели жить: очень даже хотели, если спросить. И не потому, что не боялись смерти: очень даже боялись, опять же, если задуматься. И задуматься они могли: хитры были многие, умны. Однако не задумывались. Это было какое-то дикое пронзительное легкомыслие. Я же был физиком, причем к науке относился не как попало, а как следует. Поэтому меня часто посещали философские мысли о человеке, о мире, о космосе и прочих вещах. Я читал. Но не находил ответа на вопрос: почему мы так относимся к себе, к своим детям, к своей стране... - Погодите, - прервал Штейнман, - и вы относились так же? - Сложно теперь сказать, - пожал плечами старик. - Я рос в этом, значит, не мог быть совсем отдален... Но это не так уж важно. Важнее, что я был молодой, и я интересовался. Но это было как хобби, а по профессии я был физик, и такой... - старик прихорошился, усмехнулся, - неплохой. Долго ли коротко ли, вам чего рассказывать, изобрел я вот это самое водяное топливо. Да, да. А вы, наверное, знаете, что на территории того места, где была в то время Россия, а теперь одни слезы да мрак, там нефти было мно-ого. И в то время, когда я жил, во время моей молодости, все, кто владел Россией (в славянских языках власть и владеть - одного корня), имели нефть. Сидели на трубе, иначе говоря. Ну, начиналось, правда, перед войной какое-то движение, чтобы от той трубы отвязаться, да только не успели мы немного. Чутку не успели. И пошла лодка раскачиваться. А так спасла бы мир она, наша Родина, от этого всего, что нагрянуло и продолжает нагребать. Однако изобрел я еще тогда, когда все сидели на трубе и свистнуть не давали. Вроде как была у нас демократия демократичнее некуда, а на самом деле в том девяносто пятом году никакой не было демократии, а кто сильнее, тот и прав. Труба. И вот в таких условиях я, безумец, изобрел топливо на основе воды, демонстрируя его желающим на жигулях девятой модели. Помнишь, Франческа, жигули-девятку? А "Оку" помнишь? - Даже "Малюх" помню, - неохотно сказала Франческа. Штейнман посмотрел на нее и усилием воли опять перестал думать и стал слушать старика. - Вот и схватили меня, - продолжал старик, - повели под белы руки к самому главному нефтяному начальнику... Привели к нефтяному начальнику, а там, значит, круговерть бумаг, под потолком магнитофон стоит - пишет мои речи, что я буду сказывать. Еще кандалы, плети, огонь разложили, затянули на мне хомут туго, подвесили, стали пытать всяко, говорить мне тако: - Отдашь нам свое изобретение, и мы его положим в ящик и не будем использовать, потому что оно всю нашу нефть на нет сводит и российскую экономику губит. Отдавай, а не то мы тебя загребем-замучаем, как Пол Пот Кампучию. - И, пожалуйста, - говорю я, - я сирота, женки-деток нет, а за себя мне бояться нечего. Так бы мне и жить без страха, так бы и умереть, его не знаючи. Стоик я был. Стоек. Стояк. Ну, они видят, что угрозами меня не проймешь, и стали сулить-обещать разные блага. И говорили, между прочим, примерно то: - Будет твоя жизнь пресладкой, как в раю. Мы тебя возьмем в нашу систему, и ты будешь большим начальником. Правда, делать мы тебе, конечно, ничего не разрешим, но за то будем ублажать тебя в любом случае твоей жизни. Занятие твое будет сидеть в кресле с сигаретой в руках и размышлять о вечности за всех нас, потому что ты сам знаешь, какие мы люди легкомысленные. А еще мы вручим тебе экстраординарные полномочия, и если все мы по своему легкомыслию погибнем и погубим собою страну, ты не погибнешь никогда - так и будешь жить. Водяное топливо ты тогда заберешь с собой, мир наш будет спасен, и это будет тебе шанс обрести вместо смерти жизнь вечную... Скажу честно вам, как на духу: не на начальство я соблазнился, а вот на это самое. Потому что вам надо знать, что - не знаю, как во всем свете, а там, где была наша Родина Россия, есть вещи, к которым причастность означает блеск ослепительный и нечто несбыточное. Земля, например, или власть верховная, или вот такое доверие души. Что-то в человеке происходит необратимое, дурное ли, хорошее... то самое, чего ты боишься, Франческа! - и не может он уже жить по-прежнему, как обычный человек. И сам он уже не то, что был. Личность его пропадает и становится не главная. Не может он уже и потреблять себя, как ты, Штейнман... И я согласился, и воссел я в кресле бархатном, как король. Вот в этом самом кресле, дорогие товарищи. Патент на топливо водяное убрали в сейф, тщательно заперли и продолжили нефть из земли выкачивать. Должность мне назначили высокую, а делать я и впрямь ничего не мог. Только пошевелюсь что-нибудь сделать - как мне сразу окрик: "Не сметь! не для того мы тебя тут имеем..." - Так кто же все-таки кого имел, вы их или они вас? - задал Штейнман давно мучивший его вопрос. - Кто выиграл от всего этого? - Погоди... Так я сидел, ничего не делал, только думал о вечности и смотрел, как все валится, рушится на глазах, а они - те, кто водяное топливо мое в шкафчик упрятал, - и в ус не дули. Так прошло около десяти лет, дальше что было с нашим бедным Отечеством, вы знаете... и в один прекрасный день пришло время, добыл я пистолет, улучил момент, встал с кресла, и пришлось секретарю, который знал шифр, отпереть передо мной сейф и патент тот мне отдать. Больше про водяное топливо никто не знал, и я был волен делать с ним все, что захочу. Но я уже ничего больше не хотел, потому что попробуйте-ка просидеть в таком положении десять лет и остаться живым. Да, да, дети мои, я умер. Выяснилось, что я тоже слишком легкомысленно относился к своей жизни. Слишком легко ею пожертвовал. Ведь можно пожертвовать жизнь сразу, а можно вот так, как я, ее просидеть без толку. И зло меня взяло на себя тогда; и патент было девать уже некуда, ибо вы помните, как в ту пору сбесились все правительства... ну кому было отдавать такую вещь как водяное топливо? Вбросить эдакое изобретение в тогдашний котел - да он бы и не переварил. Некому, решительно некому! И не стал я отдавать его никому, решил еще немного подержать, как у вас, Штейнман, говорят. Подержать решил. Вот и держал, пока рука не устала... - Но вы же отлично понимаете, - сказал Штейнман, переводя дух и снова начиная думать, - что повторится та же самая ситуация. Как тогда, в России. Ваше изобретение слишком сильное, мир его попросту не выдержит. Мир прогнется под ним. Нет, не прогнется: этого не допустит система... Вы просто не знаете, что это такое - система. - Отлично знаю, - усмехнулся старик криво. - Сам на верхушке такой системы сидел. Не дадут, конечно. И за забором, что самое обидное, тоже никто не сможет оценить. Я там был. Там есть вменяемые люди - бесстрашные, сильные, - но они не умеют мыслить широко. Попробуй-ка, если каждая минута как последняя. Ничего не вырастет в таких условиях, как ни колотись. - Ужасно глупое положение, - сказала Франческа. - Вещь, нужная всем, не нужна никому. - И вот тут мы возвращаемся к вопросу господина Штейнмана, - заметил старик. - Как вы изволили спрашивать? Кто выиграл? Кто кого имел? Пусть мир - это весы с двумя чашками. Если на одну чашку бухнуть мое изобретение, другая взлетит, и равновесия не будет никогда... Пока кругом только сделки и борьба, конечно, никто этого не допустит. Нет, сделки - это отлично. Но кое-что сделками не решишь. Кроме борьбы, есть и соединение. Когда уже не смотрят, что там показывают весы? в чью сторону? кто кого отымел, уделал, победил? - когда и где это станет неважно, тогда и там мое изобретение будет иметь смысл. Только тогда. Только там. И старик опять застыл неподвижно. Видно было, что он привык к этой позе: прямой, как король на троне, с сигаретой в коричневых пальцах, лицо сосредоточенное, глаза полуприкрыты. Леви Штейнман хотел было что-то сказать, но тут дунул в окно дымный ветер и раздался первый удар грома. Начиналась буря. 24 В это время в городе еще вовсю светило солнце, уже, правда, совсем большое и неприлично красное. Певица Марица отпела свое, ее отвели за нежные ручки в самолет, и она полетела гастролировать дальше, на прощание пообещав спеть на этой же площади ровно через полгода. Пробки немного рассосались. В это самое время Маккавити и Лефевр сидели, строгие и выпученные, и, едва удерживая смех, сердито смотрели поверх стола. С той стороны ерзали банкир Бакановиц и нефтяник Серпинский. Свиты их толпились за дверями, переругиваясь, а сами они были ужасно смущены. - Я, - сказал Бакановиц, поднимая на Маккавити свои ясные от страха глаза, - понимаю только одно: нам надо немедленно договориться. Эмоции не должны мешать принятию правильных решений... - Умный очень! - промолвил Маккавити. - Вот терпеть не могу всяких пафосных типов! - он развернулся, здоровенный, рыжий и драчливый, и ткнул своим толстым пальцем прямо банкиру между глаз. - Всегда вас имел, имею, и буду иметь!.. - Самое интересное, - сказал Лефевр, посмеиваясь, - что никакого русского, по правде говоря, вообще нет. Как и водяного топлива, естественно. Как вы в это поверить-то смогли, я не понимаю. - Вы школу кончали? - поддел Маккавити. - Физику там учили? Сам он, впрочем, никакую школу не "кончал", а работал с детства на кукурузных плантациях и бродяжничал. - Я лично в школе учился, - праведно заметил Элия Бакановиц. - А вот как он - не знаю! - Выдохните, господин Серпинский, - посоветовал Маккавити. - Я давно за вами наблюдаю. Вы вдохнули, а выдыхать не желаете. Эдак и разорвать может, знаете ли. Или еще можно пернуть. - Я тоже учился, - оправдался Серпинский, от сдерживаемого гнева густо багровея и становясь еще страшнее. - А Бакановиц в пятом классе имел по математике - знаете, что?.. - Ага-а! - заверещал торговец. - А кто в три года отгрыз у игрушечной собачки неприличное?.. - А кто воровал конфеты у бабушки из буфета? - Ну, знаешь, уж кто бы говорил про бабушку!.. Они сидели перед Лефевром и Маккавити и клепали друг на друга, и клеветали, как два пацана в школе, как две бабы на базаре. Маккавити знал, почему: они хотели снизить суммы штрафа себе и увеличить - другому. Это была увлекательная и интересная игра, но Маккавити поглядывал на часы: через полчаса они договорились с другими сотрудниками отмечать день рождения Лефевра. - Ну ладно, ладно, - милостиво разрешил Лефевр. - Можете идти, господа. Я понимаю, что у вас много дел. Можете считать, что... э-э... этот энцендент был небольшим встрясом. Стрессом, так сказать. - Вы, конечно, сволочи еще те, - иронически заключил Маккавити, - зато настоящие мужчины. Не побоялись самих нас. Просто молодцы, да и только. - И хорошо еще, что это была учебная тревога! - добавил Лефевр, улыбаясь. - Милости просим, заходите еще. Ответ банкира и нефтяника впервые прозвучал дружно и одинаково. 25 - Ну, теперь можно и день рождения идти отмечать, - промурлыкал Лефевр и потер руки. - Погоди, - сказал Маккавити. - Там гроза начинается, я пойду кабинет запру, а то сквозняк все бумаги в окно выдует. Без меня начнете - убью! - Маккавити понесся большими скачками к лифту. В лифте он приплясывал и напевал что-то простое, вроде: What is up and what is down, Who will buy, and who will sell? Heaven sometimes covers us, But sometimes it is hell. Гром грохотал, багровое солнце погружалось в жуткую дымку. Маккавити заскочил в туалет, проскользнул по кафелю, не переставая напевать, омочил руки в маленьком резервуарчике с жасминной водой, промчался по коридору - эх, как мы щас дернем, как мы сейчас выпьем, да как закусим! - в дембельском настроении влетел в дверь, вертясь, как волчок, и напоследок кинул беглый взгляд на экран установки. И помертвел. - Лефе-е-евр! - завопил он оглушительно. - А-а-а!!! Но Лефевр был внизу, далеко. Набирать телефон было слишком долго. Тогда Маккавити выхватил пистолет и пальнул в датчик сигнализации, висевший на потолке. В коридоре затопали, ворвались, забегали, навалились всем миром. - Что случилось-то? - спрашивали, вбегая. - Да на... мать их! - крикнул Маккавити. - Они нашли этого русского, понимаешь? Они за каким-то хреном оба вместе его нашли! Он на самом деле существовал, и вот теперь они его нашли, его и его хреново водяное топливо! Сирена выла оглушительно. Вбежал и Лефевр, а за ним - начальство; они сразу поняли, в чем дело, и отдали необходимые распоряжения. - Франческа, падла! - орал Маккавити, выпучивая глаза в ярости. - Ты понимаешь хоть, Лефевр, какая она сука! Она же действительно продалась, ты хоть понимаешь?! Они сговорились... с этим засранцем из банка Бакановиц... пока мы не смотрели в установку!! В дикой ярости Маккавити вцепился в стол, прокорябал на нем десять борозд и слизал с пальцев кровь и дерево. - Успокойся, - держали его за руки Лефевр и другие, - мы, конечно, оплошали, но все можно поправить... - Ничего нельзя поправить! - орал Маккавити, выпучивая глаза от ярости. - Вы, падлы, не п

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору