стоит встречаться с нами,  братьями  по  разуму.  Контакта  не
будет!
   Я пошел вдоль стены,  простукивая  ее  костяшками  пальцев  и  стараясь
уловить волны, исходящие из того пространства.
   Майор  фактически  признал,  что  в  бункере  есть  второй  вход.  Надо
пробиться вовнутрь.
   Эта процедура заняла еще минут пятнадцать.
   Спасение все не шло, а ногти я сломал. Хоть я  могу  сосредоточиться  и
ударить в нужную точку в нужный момент, мне не мешает иметь инструмент или
взрыв-пакет. Руки - хороший инструмент  для  игры  на  рояле,  но  не  для
проламывания бетонных стен.
   На  мое  счастье,  ставили  эту  стену  в  высшей   степени   халтурно,
стройбатовцы делали - а вы же знаете, какие они мастера!
   Я отыскал методом тыка самый слабый участок стены  и  смог  протолкнуть
внутрь висевшую на проржавевших палках арматуры глыбу рассыпчатого бетона.
   Потом прополз на ту сторону Тайны.
   Там тоже было темно.
   Но не так безнадежно темно, как в основном бункере.
   И когда я прошел ощупью метров пятьдесят, то увидел  вдали  свет  голой
лампочки.
   Я утроил осторожность.
   Там могла ждать опасность, засада, гибель...
   Впереди слышались голоса, придавленные низким потолком. Раздался звон.
   Я оказался в небольшом зале, заставленном ящиками.
   Ящики давали достаточное прикрытие.
   Наконец я смог выглянуть из-за последнего штабеля.
   При неярком свете  голых  ламп  несколько  человек  снимали  одинаковые
бутылки с не спеша плывущего транспортера и ставили в ящики.
   Я сунул руку в ящик рядом.
   Мне  досталась  бутылка   водки   "Максимовка".   Наклейка   изображала
обнаженную женщину в бане, создание руки народного художника Пластова.
   Конечно, можно было бы и посмеяться, но  этот  подпольный  заводик  был
достаточно осязаемым источником колоссальных доходов, и ради  него  вполне
можно разделаться и с неким Гариком, и с генералом  в  штатском,  заплатив
потом за их смерть по существующему курсу в соответствующей прокуратуре.
   Наверное, та же мысль пришла в голову  и  моему  отважному  дяде  Мише,
который в этот момент догнал меня.
   Его сопровождал полковник Овсепян, который почему-то повторял:
   - Ума не приложу... ума не приложу, как я упустил... ума не приложу.
   А я уже знал, что Овсепяна потому и послали  сюда,  что  на  него  была
надежда в управлении, без помощи и крыши которого полковнику никогда бы не
купить "мерседес" и не поддерживать деловые отношения в районе.
   Дядя Миша был согласен с моим диагнозом:
   - Им проще было бы с  нами  расправиться.  Два  лишних  трупа  в  такой
большой стране - разве это много?
   - А я? - спросил Овсепян.
   - С вами сложнее, - сердито ответил дядя Миша. - Вас пришлось  бы  тоже
убрать. Вы слишком много знаете. Как в старом шпионском фильме.
   - Я тоже  так  думаю,  -  печально  согласился  Овсепян.  Он  почему-то
погладил дядю Мишу пальцами по рукаву.
   - Но я вам крайне благодарен, - сказал дядя  Миша,  может  быть,  почти
искренне. - Вы так испугались за моего юного друга, когда  он  ринулся  за
любимой сумкой, что я понял - вам известна тайна страшного подземелья.
   - Я как раз намеревался вам сказать, - поспешил с ответом Овсепян. -  И
как только вы спросили... разве я чего-нибудь скрыл?
   - Лучше поздно, чем никогда.
   - И лучше войти в дверь, чем ломиться сквозь бетонную стенку, - добавил
я.
   - Без тебя мне было бы труднее отыскать этот  заводик,  -  сказал  дядя
Миша, и я понял, что в этой успешной операции моя роль так  незначительна,
что ею можно было бы пренебречь. Но  генерал  настолько  великодушен,  что
даже человеку-приманке говорит спасибо.
   Грузчики  восточного  типа,  которые  трудились  на  заводике,   весьма
удивились, увидев, как по проходу между ящиками шагают  неизвестные  люди,
включая армянского полковника. Но работать не прекратили.
   - Дурак Хромой застрелился, - сказал дядя Миша. - Это им и спутало  все
планы.
   - Это ужасно, просто ужасно, - сказал Овсепян.
   Он первым подошел к солдату, который стерег вход к Ал и-Бабе, и сказал:
   - Выпусти-ка нас.
   - Слушаюсь! - Солдат вскочил и нажал на что надо - ворота раскрылись.
   Он смотрел нам вслед. Грузчики тоже смотрели нам вслед.
   Мы вышли на высокий берег реки.
   Я вынул из сумки аппарат и сделал два удачных кадра.
   - Мы пойдем прямо на аэродром, - сказал дядя Миша.  Потом  обернулся  к
Овсепяну и предложил: - Если вам нужно, то оставайтесь.
   - Нет, это не по моему ведомству, - вежливо ответил Овсепян  вовсе  без
акцента. - Пускай военная прокуратура занимается.
   До аэродрома пришлось пройти километра три, но нас никто не  обогнал  и
не увидел.
   В самолете дядя Миша сказал:
   - Может, и лучше, что мы ничего не нашли.



6. ЛАВРЕНТИЙ БЕРИЯ

   В мире без времени нет автомобилей, и огонь  зажигается  нехотя,  горит
так, словно ему не хватает кислорода. А может, и в самом деле не хватает.
   Если ты простой человек, то ходи  пешком,  благо  что  никто  здесь  не
устает, никто не может проголодаться, испытать жажду или желание  заснуть.
Можно обойти за два-три года весь материк, такие попытки бывали, но  никто
из путешественников не возвратился назад.
   Чумазилла говорила, что есть мнение:  Земля  уже  не  круглая,  а  так,
дощечка в океане.
   Особы высокопоставленные - даже в  Чистилище  такие  водятся  -  ногами
ходить не любят. Для них есть два  вида  транспорта:  телеги  или  кареты,
запряженные велосипедистами, и портшезы - крытые носилки.
   У Лаврентия Павловича был  автомобиль  "паккард"  50-х  годов.  Спереди
сидел водитель,  он  командовал  четырьмя  велосипедистами,  а  на  заднем
сиденье располагался сам консул, порой он сажал к себе кого-то  из  нужных
людей, чтобы поговорить. Иногда с ним рядом ездил охранник.  Велосипедисты
набирались из бывших сотрудников органов и были вооружены хорошими боевыми
арбалетами. Лаврентий  Павлович  брал  охранника  лишь  в  крайне  опасном
случае.
   В тот день велосипедисты устали: четыре ездки из города  на  Взморье  -
любой завоет.
   Они вяло нажимали на педали, и Берия, хоть и очень спешил,  потому  что
им  владело  чувство  мести  и  оскорбленного  достоинства,   свойственное
проигравшему игроку, понимал,  что  ему  ничего  большего  из  "коней"  не
выжать. Хоть и сотрудники.
   В мире без времени  трудно  заставить  человека  делать  то,  что  тебе
хочется, а ему вовсе не нужно.
   Но методы есть.
   У всех сохранился страх перед болью.
   Память о боли.
   И ее можно возвратить. Об  этом  лучше  всех  знали  бывшие  сотрудники
Лаврентия Павловича, попавшие сюда в страхе перед своими бывшими коллегами
и жертвами. Неизвестно, кто страшнее. Пожалуй, свои.
   Наверное,  для  нормальной  жизни   четвертое   путешествие   Лаврентия
Павловича за один день - немыслимое предприятие.
   Но кто мерил день в мире без времени? Там никогда не наступает  ночь  и
никогда не встает солнце. Раз нет времени, то нет температуры, нет дождя и
снега, нет ветра и облаков. Если  бы  Лаврентий  Павлович  возил  с  собой
песочные часы,  они  могли  бы  рассказать  объективно,  сколько  миновало
отрезков времени. Они умеют мерить уровень воды в пересохшей речке.
   Лаврентий Павлович чувствовал, что устал. Устал от того,  что  не  имел
возможности прервать череду дел, интриг, споров и передвижений.
   Но отдыхать нельзя.
   Потому что каждое поражение  рождало  в  этой  удивительной  натуре  не
смятение и не упадок сил, а немедленное желание вновь ринуться в бой.
   Кто бы ни был врагом Берии, тот всегда проигрывал ему в беспощадности.
   Сейчас  Берия   был   разгромлен   собственными   союзниками,   которые
воспользовались его кратким отсутствием, чтобы не дать ему взойти на трон.
Но они не были беспощадны. Они полагали, что он смирится и будет  работать
вместе с ними, ибо это разумно. Правда, не первым, но оставим ему  силу  и
права второго.
   Глупцы, решившие, что  одолели  невысокого  плотного  плешивого  вождя,
который - ну что поделать - раздобыл в этом мире старую шляпу и носил  ее,
как носил на парадах, стоя рядом с Хозяином.
   Дважды велосипедисты останавливались и переводили дух.
   Берия не торопил их. Понимал, что они уже износились и следует поискать
им смену. К примеру, говорят, что где-то на берегу  Рижского  залива  есть
общество "Здоровое тело". Надо проверить.
   Затем мысли Берии перетекли в  иное  русло  -  к  делам  более  важным.
Во-первых, следовало решить, как избавиться от консулов - если они  сумели
объединиться и единогласно отвергнуть  его  кандидатуру,  значит,  будущее
ничего хорошего не сулит. Они его не только не выносят, они его заслуженно
боятся.  И  при  первой   же   возможности   постараются   убить.   Нельзя
поворачиваться к ним спиной. Ведь не будь они слюнтяями,  способными  лишь
говорить и готовыми тут же переложить грязную  работу  на  его  плечи,  то
давно бы убили. Нашли бы легальное основание... А у них даже  нет  палача.
Честное слово - на все государство нет палача! У Лаврентия Павловича  даже
среди велосипедистов по крайней мере три бывших исполнителя.
   Не  додумав  важную  мысль,  Берия  вдруг  спохватился:  кто  и  почему
подслушивал в ресторане на Взморье? Это люди изнутри или снаружи?  Разница
могла оказаться жизненно важной.
   Девицей он займется. Никуда она не денется.
   Сначала надо запустить основную машину.
   К счастью, жизнь подарила ему удивительных, исключительных агентов.
   Пока они у него в руках, пока они в безопасности - черта с два  консулы
посмеют поднять на него хвосты! Чаянов знает об агентах, но кто они - лишь
догадывается.
   И такие козыри всегда радуют.
   Не зря мы живем на свете, если еще можем вербовать и  держать  в  норме
таких людей!
   Ни в коем случае нельзя оставлять экипаж возле Шахматного клуба.
   Кто за ним следит, кто ему изменил, кому он случайно попался на глаза -
все приходится учитывать.
   Центральный шахматный клуб располагался в самой глубине Елагина острова
- никогда не догадаешься снаружи.
   У входа сохранилась вывеска "ЦПКиО им. С.М.Кирова".
   Для ленинградцев эта надпись легко расшифровывалась,  а  для  приезжих,
наверное, казалась египетскими иероглифами.
   Потому все, кто знал, называли парк Елагиным островом.
   Берия сошел на землю и велел велосипедистам ехать дальше.
   Они знали куда.
   Мостик через протоку был ветхим и опасным.  Кое-где  доски  пропали,  в
длинных дырах виднелась серая вода.
   В одном месте Лаврентию Павловичу пришлось замереть  и  потом  прыгнуть
вперед. Прыжок вряд ли был красивым. Главное - не  попасть  в  воду.  Даже
если и вылезешь, промокнешь до нитки, а здесь все так плохо сохнет!
   Лаврентий Павлович  пошел  по  дорожке  в  глубь  острова.  На  дорожке
валялись ветки, куски истлевшей  бумаги,  проржавевшие  консервные  банки,
подметка, рваная зеленая фуражка. Кое-где на голых  стволах  были  прибиты
картонные стрелки с надписью "ШК", что означало - Шахматный клуб.
   Сам клуб таился на поляне, между Елагиным дворцом и летним кафе.
   Это  была  истоптанная  поляна,  с  эстрадой,  длинными  скамейками   и
несколькими столами, видно, притащенными с  разных  концов  парка  или  из
других мест. Далеко не все столики  были  шахматными,  но  все  раскрашены
белыми и черными квадратиками.
   Это и был Центральный шахматный клуб.
   Людей там оказалось немного: был промежуток между большими турнирами, а
Лаврентий Павлович об этом знал, потому что не раз сюда заходил. Он  любил
поглядеть, как играют другие, но сам  не  садился:  не  хотел,  чтобы  его
обыгрывали.
   Шахматисты в основном сидели за столиками.
   Но не все.
   Некоторые  лежали  или  сидели  на  земле,  другие  разгуливали   между
столиками, наблюдая за игрой своих коллег либо просто беседуя.
   В сторонке, возле виселицы, на которой висел труп,  стояли  действующий
чемпион мира Эдик Мирзоян  и  главный  судья  федерации  Хлопский,  он  же
бессменный шахматный палач.
   К ним и направил свои шаги Лаврентий Павлович.
   По дороге он остановился у столика, за  которым  играли  Майоранский  и
Лядов. Они играли блиц, и их руки, совершив движение над доской, неслись к
кнопке шахматных часов, чтобы  остановить  бег  времени.  Шахматные  часы,
разумеется, не работали.
   Майоранский с Лядовым были так поглощены  партией,  которая  перешла  в
эндшпиль, что не заметили Лаврентия Павловича. Тот и не стал привлекать  к
себе внимания, а отошел к виселице,  чтобы  поздороваться  с  чемпионом  и
палачом.
   - В чем проблемы? - спросил он.
   Он не поздоровался, потому что в мире без времени редко здороваются, не
принято. Приветствие после разлуки тоже рождено  движением  времени.  Если
время стоит на месте, то нет расставаний и встреч.
   - Надо его снимать, - сказал Хлопский.
   Это был очень высокий мужчина, схожий по форме  с  веретеном,  так  как
шире всего он был в  бедрах.  Он  напоминал  также  скульптуры  египетских
фараонов периода вырождения династий: маленькая головка с  большой  нижней
челюстью,  округлый  животик,  широкие  бедра  и   ноги,   заканчивающиеся
маленькими ступнями.
   Оскар  Хлопский  в  шахматы  играл  плохо,  но  любил  игру  и  не  мог
представить себя вне ее. Поднимаясь по общественной лестнице, он стремился
наверх именно для того, чтобы на общественных  началах  занимать  места  в
шахматных федерациях. В той жизни он дорос до поста замминистра  топливной
промышленности и члена Московской шахматной федерации. Но  после  крушения
Хрущева потерял свой мирской пост, а затем его,  как  раз  под  новогоднюю
ночь, изгнали из федерации как  ненужного  более  функционера.  Вот  он  и
оказался в мире без времени. В нем  он  возвратился  в  федерацию,  больше
того, стал ее воссоздателем.
   Оскар Хлопский был одним из немногих  обитателей  Чистилища,  полностью
довольных своей судьбой и полагавших, что им в жизни повезло. Он не только
стал главным судьей федерации, но и видел  перед  собой  будущее,  лет  на
двести вперед, в котором он занимал бы тот же пост.
   Лаврентия Павловича Хлопский ценил, так как полагал в  нем  увлеченного
своим делом коллегу, который также всего  добился  именно  здесь.  Поэтому
радостно принялся объяснять чекисту, что же беспокоит верхушку  шахматного
истеблишмента.
   Повешенный возле шахматных столиков международный гроссмейстер  Кремерс
вот уже несколько дней как стал подавать признаки жизни. Следовало решить,
казнить ли его еще сильнее, как требует устав  шахматного  общества,  либо
объявить амнистию и оживить  без  всякой  надежды  на  то,  что  его  мозг
сохранил свои способности. Все-таки он уже месяц условно висит у эстрады.
   - А как проявляется? - спросил Лаврентий Павлович.
   - Посмотрите на пальцы, - сказал чемпион Мирзоян.
   Лаврентий Павлович  присмотрелся.  Чемпион  был  прав.  Примерно  через
минуту наблюдения за голубыми отекшими пальцами повешенного  Берия  уловил
легкую судорогу, движение ногтей.
   - И веки дрожат, - сказал Хлопский.
   - Понятно, - ответил Берия.
   Это и в самом деле была нелегкая проблема.
   В  мире  без   времени   человека   убить   нелегко.   Он   приобретает
дополнительные системы  прочности.  Не  раз  расстрелянные  из  пулеметов,
убитые ударом дубинки люди через некоторое время оживали, кто дома, а  кто
в могиле. Издавна уже было принято оставлять  мертвеца  на  некий  срок  в
морге, чтобы убедиться, умер ли он на самом деле.
   Но как оставишь в доме шахматиста? У шахматиста нет дома, нет крыши над
головой. Шахматист - одни из немногих здесь людей, у которого есть цель  в
жизни, есть друзья и спутники, соперники и враги.  Его  жизнь  куда  более
наполнена, чем жизнь иных обитателей гетто.  Шахматист,  нашедший  путь  к
игровой площадке,  остается  тут  до  смерти,  до  настоящего  перехода  в
небытие. И к тому есть различные пути.
   Например, ты можешь проиграть турнир, в котором ставка  -  твоя  жизнь.
Правда, такие турниры заканчиваются на небесах. Чаще всего когда речь идет
о чемпионском титуле.
   Кто-то сказал, что шахматные поединки подобны боям гладиаторов.
   Давно сказал.
   И шахматисты усвоили это правило.
   Эдик Мирзоян  за  свою  шахматную  карьеру  лишил  жизни  уже  шестерых
гроссмейстеров - своего рода рекорд.
   Нет, сам он никого не убивал. Его дело - выигрывать.
   А потом уж в дело вступали судьи.
   И зачастую на казнь претендента приходило больше зрителей, чем  на  сам
турнир. Правда, чаще зрители съезжались  к  началу  боя  и  оставались  до
казни.
   Как-то Лариса Рейснер попросила Лаврентия Павловича как отвечающего  за
безопасность в столице запретить эти страшные поединки.
   - Ты не права, Лариса, - ответил Берия. - Борьба  за  шахматную  корону
пожирает  всего  человека,  настоящий  гроссмейстер  не  мыслит  себя  без
шахматных побед. Скажи мне, чем шахматист может быть награжден? В чем  его
слава или гибель?
   - Они могут встретиться вновь.
   - Чепуха. Это было хорошо, когда в шахматы приезжали играть  из  других
стран или континентов, когда шахматисты получали громадные деньги и должны
были придумать, на что их истратить. На что победитель  истратит  гонорар?
На новое одеяло, чтобы мягче лежать у столика? Они  страшно  надоели  друг
другу. И возможность с помощью игры, своего ума, своего таланта избавиться
от надоевшего конкурента - разве это не счастье?
   - Вы монстр, Лаврентий Павлович, - сказала Лариса.
   - Значит, они - монстры. Я ни с кем не играю на жизнь.
   ...Берия стоял под виселицей и смотрел, как оживает, цепляется за крохи
жизни отвисевший свое Кремерс.
   - Может быть, вернем его? - вдруг спросил Мирзоян.
   - И тогда вы лишитесь славного трофея, - сказал Хлопский. - Я лично  за
то, чтобы историческая справедливость восторжествовала.
   - Ах, как мне все это надоело, - вздохнул Мирзоян, или  Дюка,  как  его
звали коллеги.
   - Я за стремянкой пошел, - сказал главный судья.
   - Какие у вас  творческие  планы?  -  спросил  Берия.  -  Будем  ли  мы
свидетелями новых достижений?
   Мирзоян не ответил. Он стоял, запрокинув голову и  вглядываясь  в  лицо
повешенного соперника.
   - Мне интересно смотреть на убийц, - сказал Берия. - А у вас  такая  же
психология?
   - Молчи, палач! - ответил Мирзоян, он не смотрел на Берию.
   - Когда-то, а значит - скоро, придет молодой волк и тебя сожрет.
   - Этого не будет. Я навечно останусь молодым. Самым  молодым  чемпионом
мира, понял, мент поганый?
   Слово "мент" пришло в язык позже, чем Берия ушел из мира. Поэтому он не
понял его, но ощутил оскорбительность.
   - Я дождусь, когда тебя тоже повесят... чемпион! -  в  сердцах  ответил
Берия. Хотя давал себе слово - забудь о мести!  Это  самый  непродуктивный
способ сводить счеты с жизнью.
   Берия отошел к Майоранскому и Лядову. Они продолжали играть, не обращая
внимания на разговоры у виселицы.
   - Отойдем, - предложил он, - погуляем?
   Его агентам не  хотелось  прерывать  партию.  Они  относились  к  числу
истинных рыцарей шахматной игры, им она не  надоедала,  и  им  неинтересны
были корыстные и тщеславные расчеты великих шахматистов. После  того  как,
намаявшись в Чистилище, они отыскали для себя  шахматный  угол,  их  жизнь
приобрела новый смысл. Они даже не заметили,  что  эту  жизнь  им  устроил
Лаврентий Павлович, который провел с ними беседы, долгие, за ненадобностью
торопиться, душевные, вытащил из них все, вплоть до  мелких  слабостей,  и
обнаружил  общую  для  Лядова  и  Майоранского  страсть  к  шахматам.  Это
позволило ему отправить их в шахматный лепрозорий, подальше от  любопытных
глаз. Ну кто будет искать агентов Берии среди шахматистов? Какой  прок  от
шахматиста, который лишь об одном мечтает  -  чтобы  его  не  трогали,  не
выгнали с площадки.
   - Сейчас, - сказал Майоранский, - у меня проходная пешка.
   И продолжал метаться руками: кнопка  на  часах  -  фигура  -  кнопка  -
фигура...
   Пешка не прошла в ферзи. Лядов нашел опровержение на мастерском