нашли. Свидетели этим ублюдкам не нужны. Да и с Машей, когда натешатся вволю, поступят точно так же. Пусть потом следствие станет гадать, чьи это трупы нарисовались, да как тела оказались здесь, катались ли ребятки на крышах в поисках экстремальных наслаждений, или это бичи, повздорившие на узкой площадке товарного вагона и поскидывавшие друг друга...
     Значит, нельзя, ни в коем случае нельзя доводить дело до пересечения составом черты города...
     - Рябой лыбится, значит, не в обиде, - продолжал заливаться соловьем Ловкий. - Свяжем вас, чтоб не пылили. Потом соскочим на своей станции, а девочка вас распутает. Если захочет. И по-другому у нас с вами никак не выйдет.
     - Я согласен! - подобострастно воскликнул Карташ, продолжая работать образ полицая. Вскочил, вытянул перед собой руки, свел их вместе, сжал кулаки. - Вяжите. Баба все равно не наша маруха, приблудная она. Попросилась подкинуть, чтоб сэкономить на билете. Расплатиться натурой - оно ж дешевле, хе-хе... Вот и пусть расплачивается. А девка ладная, не пожалеете, мужики.
     Вяжите!
     Алексей поймал на себе удивленный взгляд Гриневскою Но удивление мало-помалу начинало сходить с лица - видимо, Таксист уяснял игру Карташа, да и вообще перспективы их нынешнего положения. Значит, можно надеяться, что Гриневский вступит без пагубных проволочек.
     Маша же как сидела на своем месте, сохраняя полное спокойствие, так и продолжала спокойствие сохранять. Умных и наблюдательных сия женская невозмутимость непременно насторожила бы. Но слишком уж эти захолустные отбросы уверены в своем численном превосходстве, слишком опьянило их оружие в руках...
     К Карташу направился Гусь, по пути он отчекрыжил от бабины (ее прихватили в дорогу для всяких вагонных хозяйственных нужд) длинный кусок капроновой веревки.
     - Давай сюда грабли, - Гусь подергал веревку, как бы проверяя на прочность.
     - На, - повернулся к нему Карташ.
     И когда Гусь приблизился вплотную, Алексей схватил его за рубашку и швырнул на Ловкого.
     Выстрел грохнул незамедлительно. С реакцией у Ловкого, вполне согласно с присвоенным ему Алексеем погонялом, оказался полный порядок - разве что пуля, предназначавшаяся Карташу, досталась дешевому баклану по кличке Гусь. Со свинцом в теле тот завалился на своего ловкого приятеля.
     А Алексей уже летел вперед, не заботясь о тылах.
     О тылах должен позаботиться Гриневский... Не должен подвести.
     Ловкий сбросил с себя обмякшего подельника, высвободил руку с пистолетом... Но со всем остальным опоздал. Алексей прижал его вооруженную кисть к полу.
     Ловкий нажал курок. И продолжал беспрерывно нажимать. Пули одна за другой уходили в стену вагона.
     И тогда Карташ, недолго думая, применил не слишком зрелищный, но действенный прием: сверху лбом в лобешник, одной из самых крепких в организме лобной костью в лобную кость противника. Глаза Ловкого заволокла поволока, как у боксера на ринге, пропустившего тяжелый акцентированный удар. Кисть, сжимавшая "тэтэшник", разжалась.
     Алексей не стал чудить и благородничать - дескать, офицерская честь не дозволяет добивать поверженного врага, а дозволяет лишь брать в плен и доставлять в расположение. Схватил пистолет с опустошенной обоймой и немного поработал им как кастетом. После чего вскочил на ноги.
     Картина открылась такая.
     Тихо стонал, ерзая по полу, раненый Гусь. Ловкий лежал бездвижно, разбросав руки и закатив глаза. А Гриневский катался по полу в обнимку с кабанистым Шаповалом, ввязавшись с ним в греко-римскую борьбу.
     Кабанчик-Шаповал трофейный "Глок" с предохранителя не снял (Карташ это видел, поэтому пистолет в жирных руках изначально не слишком волновал его), а сейчас оружие валялось метрах в трех от борющихся.
     Надо бы прийти Гриневскому на помощь.
     Но в схватку вписывался Рябой. Сей деревенский типаж не сразу кинулся в драку, а прежде схватил валявшуюся на угольной куче кувалду (сие орудие труда входит в обязательный комплект путешествующих в теплушке, ею разбивают большие, не пролезающие в топку куски угля) и попер на врагов своей кодлы, размахивая ею над головой как боевым молотом. "ТТ" разряжен, а до "Глока" Алексей добраться не успеет. Придется обойтись без огнестрельной помощи...
     Но помощь пришла. Маша - Рябой ее в расчет не брал, обогнул как неживой объект - сняла с обеденного ящика сковороду с недоеденной шамовкой и, неумело, по-женски размахнувшись, влепила Рябому по спине.
     Следовало бы, конечно, двинуть по балде, но и так вышло неплохо. Рябой охнул, выгнулся, повернулся, что-то нечленораздельно выкрикнув, и... открыл Карташу незащищенную спину. И уж никакая кувалда теперь ему не могла быть верной союзницей. Тем более, Карташ ее первым делом и выбил ударом ноги по запястью. А потом добавил кулаками и, наконец, пробил рябой, лупоглазой мордой лица доски ящика. Да так мордой лица в ящике и оставил.
     Поезд уже выехал за город. Это ж тебе не Москва, чтоб долго-предолго тащиться на фоне городских пейзажей.
     Алексей подобрал кувалду. С нею как-то быстрее получится закончить греко-римскую схватку Таксиста и толстого борца из вражеской команды. Но Гриневский, оказалось, уже и сам управился. Кабанчик с кликухой Шаповал лежал, уткнувшись лицом в пол, его рука была вывернута, как говорится, самым неестественным образом. Видимо, Гриневскому удалось провести болевой прием с последующим задержанием, вызывающим болевой шок и отключку сознания. Петр сейчас подошел к тому месту, где валялся так и не снятый с предохранителя "Глок".
     Ну, вот и все...
     - Леша! - крик Маши сзади.
     Карташ резко развернулся, напрягаясь мышцами, готовый к незамедлительному действию... Но действовать не потребовалось.
     Алексей успел увидеть, как подбегает к "теплушечному" проему и отчаянно, точно с обрыва в реку, бросается из вагона оживший Рябой.
     - Ишь ты, каскадер! Он подошел к проему, выглянул.
     Рябой катился по насыпи, по длинному склону из щебенки, переходящей внизу в твердую землю с редкой и чахлой травой. Должно очень сильно повезти, чтобы не переломаться до полной несклеиваемости.
     Хотя - дуракам везет...
     Алексей повернул голову посмотреть, что там впереди.
     А впереди приближался мост. Вот, наверное, то самое место, которое предназначалось им с Гриневским для вечного упокоя. Речушка, даже отсюда видно, мелкая и каменистая, а лететь до нее долгонько... Что ж, господа уголовнички, кто к нам с мостом придет, от моста и погибнет.
     - В темпе! - Карташ вернулся в вагон. - Придется немного поработать чистильщиками. Или лучше сказать, ассенизаторами.
     Три тела просвистело в пролеты моста, отправилось к месту последней отсидки, омываться прозрачными водами неизвестной речки.
     Когда все закончилось, Маша опустилась на первый попавшийся ящик, проговорила, нервно усмехнувшись:
     - Что-то везет нам, товарищи авантюристы, на уголовные элементы, непременно желающие нас убивать и насиловать.
     - Это не везение, товарищ барышня, - сказал Карташ, доставая сигареты. Он заметил, что пальцы слегка подрагивают. - Это - среда. - Он сильно, с удовольствием затянулся. - Среда, в которой мы с вами ныне обитаем. - В несколько тяг выкурив первую сигарету, прикурил от тлеющего окурка вторую. - Помню, ехал из Москвы в Шантарск. Нас в купе было трое, одно место пустовало. Трое мужиков. Кроме меня был интеллигент с непременной бородкой и очочками, его имя до сих пор отчего-то помню, приметное имечко Родион Раскатников, из командировки возвращался.
     И третий - высокий, плечистый мужик средних годов.
     Как водится, уговорили бутылочку коньяку, приступили к следующей, и, пока еще не дошла очередь до преферанса, ведем, значит, типичный для поездов и случайных попутчиков непринужденный разговор...
     Никто не перебивал его многословие. Он сейчас успокаивал нервы по-своему. И остальным нужно время прийти в себя. Гриневский тоже закурил, присев на ящик возле буржуйки.
     - Поговорили за футбол, обсудили женщин, разговор зашел о драках, - продолжал свой рассказ Алексей. - Очкарик на эту тему особо не распространялся - ясно, что сказать-то по большому счету и нечего, интеллигент и драка суть две вещи несовместные, а вот этот высокий-плечистый говорит, что вот, мол, ему никогда в жизни не доводилось драться по-настоящему. Я бы, говорит, и полез вступаться за женскую честь, и разнимать дерущихся, век воли не видать, не побоялся бы превосходящих гопницких сил. Я, говорит, и силушкой не обижен, и каратэ занимался, и общеразвивающими видами спорта, до сих пор в тренажерный зал хожу, в бассейны всякие, форму поддерживаю. Но вот не попадал и не попадаю в ситуации, когда вопросы решают кулаки...
     - Звиздел, - убежденно сказал Гриневский. - Просто проходил мимо, отворачивался, закрывал глаза.
     - Думаю, не врал, - покачал головой Карташ. - Школу он, выяснилось, посещал элитарную, срочную в армии не служил, окончил престижный ВУЗ, потом, опять же благодаря большим родителям, пристроился отнюдь не на завод. По улицам он, считай, не ходит, из машины в подъезд, из подъезда в машину. Рестораны посещает те, где собирается приличная публика, отдыхать ездит на дорогие курорты. Среда, короче, обитания у него такая - исключающая эксцессы, подобные нашему нынешнему, и вообще исключающая мордобой и поножовщину. В общем, к чему я сказываю эту байку? К тому, что среда обитания определяет ваши встречи и расставания. Ну, а у нас с вами, граждане, среда обитания отныне и надолго волчья. Мы с вами - маленькая такая... не скажу семейка, скажу стайка волков, живущая в диком лесу по законам джунглей. Стая, которую гонят и преследуют: охотники всех мастей, более многочисленные волчьи стаи, даже нейтральный селянин нет-нет да и вызверится на нас. Среда обитания, ничего не попишешь. Так что следует и в дальнейшем быть готовым к подобным встречам на тропе...
     Поезд стал заметно скидывать ход.
     - Неужто еще один город, - Гриневский выглянул из вагона. - Нет, разъезд какой-то...
     Товарняк по своему обыкновению встал на разъезде"
     Вокруг выжженная солнцем степь, три железнодорожные колеи, два домика, рабочий и жилой. Кто-то живет свою жизнь в таком вот добровольном изгнании. Как тут не вспомнить пушкинского "Станционного смотрителя", которого когда-то проходили в школе?..
     Может, их поезд никого пропускать и не будет, просто постоит для порядка минуту-другую, машинист свяжется с диспетчерской службой, нет ли препятствий для продолжения движения. Нет - так зажжется "зеленый", и снова колеса заведут свой "тук-тук-тук".
     - Ну-ка, ну-ка! - вдруг весело сообщил Гриневский.
     - Брезент над нашей турбиной зашевелился. А-а! Я так и думал! Вот и Цыган, которого разыскивали наши друзья. Сюда чапает. Тебя Цыганом кличут?
     - Он самый, - сверкнула внизу белозубая улыбка. Можно к вам на огонек?
     - Да уж лезь, что теперь! - смилостивился Петр.
     Их новый гость и вправду был похож на цыгана. Невысокий, сухопарый, загорелый до черноты, словно его передержали в коптильне. Возраст неопределим, плюс-минус двадцать лет. Из вещей у него наблюдался только вещмешок, старый добрый солдатский сидор, а одет он был в джинсу и темную рубаху. И чем он точно не страдал, так это церемонностью и стеснительностью.
     - Ребята, голоден, как черт, пожевать чего-нибудь не найдется? - заявил, едва забрался в "теплушку". Голос его оказался неожиданно густым, баритонистым, как у оперного певца. - И водички бы, а то моя вся потом вышла под толстой тряпкой.
     - Если разобраться, ты нам кругом по жизни должен, - сказал Гриневский, без неприязни разглядывая визитера, - а вместо того, чтоб отдавать, ты наши харчи уничтожать собрался. Ладно уж... Нам, чувствую, не скоро жрать захочется. Иди бери любую консерву, отрезай хлеба и рубай. Вода в чайнике, чайник на печке.
     Через пять минут мимо промчался встречный товарняк, и их состав тоже покинул разъезд, бодро двинулся прежним маршрутом к казахстанской границе.
     - Секу, как напряжно пришлось вам с моими знакомцами. Лады, заметано, договорюсь с людьми, чтобы на обратном пути вам в вагон забросили магарыч-проставу за понесенные неудобства, - говорил Цыган с набитым ртом.
     - А такого, как ты, чую, через пару дней шукать надо уже где-нибудь под Мурманском или в Калининграде, хмыкнул Гриневский.
     - Ага, все так и есть, - Цыган управился с баночкой тушенки в два счета и, видимо, по бродяжьей привычке приученный к тому, чтоб ничего не пропадало, насадил на вилку кусок хлеба и вытер им жир со стенок банки.
     Запивая хавку чаем, не без гордости поведал:
     - Я один из последних доподлинных бичей в Расейской стране. Прошу не путать с бомжами. Я - убежденный бродяга, представитель славного и, увы, вымирающего племени. Но не грязный помоешник, не попрошайка и не охотник за пустыми бутылками.
     - Да никто и не путает, - успокоил его Гриневский. Ты лучше расскажи, в чем ты разошелся с местной криминальной интеллигенцией?
     - С этими баранами? Они, вишь ты, вдруг решили, что заплатили несколько больше, чем следовало. Правда, когда они это уразумели, меня с ними рядом уже не было. Но они парни шустрые, бросились вдогонку, тем более - куда я тут мог податься кроме как на железку?
     Вишь ты, чуть не догнали, собаки.
     - И что ты им продавал? - не удержала любопытства Маша.
     - Да мелочь всякую, - Цыган состроил хитрую гримасу, и на его лице проступило множество мелких и крупных морщин. - Там куплю, здесь продам, этим на хлеб-соль зарабатываю. Чего ж мне не продавать, когда кличка не зряшная людьми дадена, я ведь и вправду наполовину цыган.
     - А на другую половину? - Маша склонила голову набок и прищурилась.
     - А черт его знает! рассмеялся Цыган.
     По тому, как ушел он от разговора о товаре, проданном им банде Ловкого, у Карташа возникло подозрение, что без наркоты в этой истории не обошлось. Ну и пусть ее, еще не хватало в чужие заморочки вникать, когда своих выше Гималаев.
     - Я вам не надоем, не беспокойтесь, - разговорился сытый, опившийся чаем Цыган. - Перед казахской границей сойду, мне как-то привычнее кордоны пересекать пешедралом. Оно же, и неприятных вопросов избегаешь. Где, дескать, твоя виза-шмиза, где заполненная декларация - или хотя бы незаполненная?
     - Там все так строго? - удивился Карташ. И несколько напрягся. - Я слыхал, что эта граница чисто условная, как и киргизская.
     - Да, все так, справедливые слова, - закивал Цыган. Но, во-первых, нет-нет да и явятся местные погранцы, как черти из бутылки, чего-то шукать принимаются, это значит, у них объявили очередную кампанию по борьбе с чем-то неположенным. А во-вторых, дельце у меня небольшое имеется в приграничной земле, старых знакомых повидать надо.
     - И что-то им продать? - с невинным видом полюбопытствовала Маша.
     - Не угадали, красавица моя. Наоборот. Кое-что взять хочу, - Цыган еще отхлебнул чаю и вдруг неожиданно выдал:
     - Значит, в Туркмению путь держим?
     - С чего ты взял? - быстро спросил Гриневский, он враз подобрался, даже чуть подался вперед.
     - Я ж не первый год по железным тропинам раскатываю, кой-чего усвоил, - Цыган сделал вид, что не заметил смятения, вызванного его вопросом. - Надпись мелом сами у себя на борту видали? Сзади, там где сцепка с платформой. "Ту" намалевано и еще какие-то цифирки. Короче, обозначен пункт назначения. Страна буковками, цифирками станция. Я, кстати, немножко с туркменами якшаюсь. Бывает, заезжаю туда. Но далеко не забираюсь. Около границы мелькаю, чтоб в случае чего сразу обратно в Киргизию махануть, которая, как и Казахстан, считай что почти Расея. А Туркмения... это, скажем так, место непростое. Так вот...
     Он еще хлебнул чаю, по-крестьянски огладил лицо ладонью.
     - Не знаю, пригодится не пригодится, но за угощение и прочее должен же чем-то отблагодарить. Дам одну наводочку. Так, на случай чего. Но прежде я вам байку одну расскажу, не против?
     Алексей пожал плечами, Маша промолчала, Гриневский сказал: "Валяй".
     - Старая такая цыганская притча. А говорится в ней о том, как остановился табор на ночлег у заброшенной деревни. А на краю деревни часовня стояла, и возле нее росла кривая береза. Заснул табор, а одного цыгана кто-то тормошит. Цыган просыпается и видит - старичок перед ним беленький и махонький. "Иди, - говорит старичок цыгану, - к часовне. Там под кривой березой зарыто полное сапожное голенище золота. Клад этот на тебя записан, выкапывай его". И пропал старичок, растаял в воздухе. Утром цыган рассказал обо всем своей родне, а родня его высмеяла. Мол, меньше пей на ночь каберне, не пляши так долго у степных костров. И цыган не пошел ни к какой кривой березе. Тронулся табор в путь. На следующей стоянке вновь явился нашему цыгану давешний старичок. "Возвращайся, - говорит, - клад еще ждет тебя". И опять все повторилось. Опять наутро высмеяла цыгана родня. А через год проезжал табор вновь по тем же местам. Остановился, как и в прошлый раз, на ночлег у заброшенной деревни. И вот цыган наш увидел часовенку, припомнил старичка и подумал: а пойду-ка я проверю, чтоб больше не мерещилось. Втихаря отправился к кривой березе, стал копать землю и выкопал голенище сапога, тряханул его - и полетели на землю глиняные черепки. "Права была родня", - вздохнул цыган. "Нет, вдруг слышит он голос. - И родня не права, и ты опоздал". Это появился прямо из воздуха тот самый старичок. И дальше говорит: "Всякому кладу свой срок положен. Не взял его, когда тот сам в руки просился, на себя пеняй". И вновь пропал старичок, но на этот раз уже навсегда. Вот такая притча.
     Рассказчик достал из кармана застиранной рубахи пачку "Примы".
     - А к чему я ту притчу рассказал, и сам не знаю. Вдруг, подумалось, кстати придется и лишней не будет. Может, на какое раздумие наведет, например, на такое, что к каждому такой старичок хоть раз в жизни да приходит. Обязательно. И вот тут важно, во-первых, разглядеть свою удачу, не принять ее за морок, за наваждение, а разглядев, не убояться поступка, - Цыган выпустил ядовитую струю табачного дыма. - Но на поступок, скажу вам я, достыта наглядевшийся на всяких людей, отважится лишь один из легиона.
     Расползавшиеся по вагону струи едкого дыма отбили у Карташа желание закурить самому.
     - Вот я уже немало прожил, а еще больше повидал.
     Про многое и спрашивать у людей не приходится, сам все вижу. Глядеть не интересно... А вот у вас крайне любопытная компания. На трезубец похожая. Все три зубца вроде бы и порознь, а в цель бьют одновременно и вместе... - Он вдруг цепко глянул на Гриневского. - Ты, братишка, давно откинулся? Или... не откидывался вовсе? Да ты очами так свирепо не зыркай! Я и сам, было дело, у Хозяина отдыхал, после чего вольный ветер полюбил пуще прежнего. Хотя... человек везде выжить может, было бы желание выживать.
     Он загасил окурок, помолчал; глядя на пролетающую за вагонами степь.
     - Ну а теперь, как обещал, кину наводочку. Я сказал, что наполовину цыган. Поэтому в таборах меня почитают за своего, тем более и цыганским наречием немного владею. А таборы есть повсюду. Нет земли без цыган.
     И в Средней Азии цыгане тоже живут. Сами себя называют мугати. Есть мугати самарканди, то есть самаркандские цыгане, есть мугати ашхабади и так далее.
     Если что... если припечет, подавайтесь в ближайший табор. И там скажите любому хлопцу: дескать, привет вам, ромалы, от Пашки-Пальчика. Кланяться, мол, Пашка велел, жив-здоров, чего и вам желает. Должны помочь...
     Скоро подъезжаем, - Цыган показал на проплывающий в вагонном проеме пейзаж - косогор, поросший какими-то желтыми чахлыми кустиками, под ним - мутно-серая россыпь камней. - Я, наверное, по всей расейской железке окрестности выучил до последнего куста.
     Сейчас будет подъем в гору, поезд сбросит километров до десяти, удобно будет сходить.
     Цыган подвинул к себе сидор, хозяйственно проверил, надежно ли затянута горловина.
     - А напоследок я вам, ребята, скажу, чтоб не думали - вот, небось, бродяга бесприютный, скиталец горемычный, Каж