воров...
Справился наконец с подпружиненной скобой и, не глядя, кинул кобуру подальше
на широкую постель. В конце концов он был  живым  человеком  и  тоже  жаждал
отвлечься от сложностей. И, снимая с нес платье, стягивая невесомые трусики,
боялся одного - вдруг запищит рация, случалось ей взвывать некстати...

   Глава девятнадцатая
   Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу...
   Он  сидел  в  уголке  аппаратной,  забившись  поглубже  меж  полированным
стеллажом и стеной, чтобы не торчать над душой  у  радиста.  Но  радист  все
равно то и дело оглядывался на него, виновато пожимал  плечами.  "Леший"  не
подал в девять утра "три  семерки".  Вообще  не  вышел  на  связь,  чего  не
случалось не только на памяти Данила, но к за все время существования левого
платинового прииска.
   "Заимка" молчала. Несмотря на то, что в дополнение к личной рации  Самура
там была запасная,  проверявшаяся  ежедневно.  Вызывать  их  самих  было  бы
бессмысленно, рация "заимки" никогда не работала на прием...
   Курил  он  уже  беспрестанно.  Конечно,  оставались  уютные  естественные
объяснения - землетрясение, паводок, приступ  скарлатины,  все  одновременно
отравились колбасой. Напал  снежный  человек  или  вылезший  из  речки  Беди
заблудившийся динозавр. Упал метеорит. Загорелась тайга. И прочее -  читайте
сборник "Антология таинственных случаев" с любой страницы...
   До половины десятого он старался  внушить  себе,  что  молчание  "Лешего"
никак не связано с последними событиями. Самур мог подвернуть ногу,  забредя
ненароком далеко от прииска, по глупой случайности не взял с  собой  оружия,
не смог выстрелом подать сигнал бедствия, и товарищи  по  работе  (никто  из
которых не имеет права лезть к рации в отсутствие бригадира) отправились его
искать...
   Одно немаловажное уточнение: Самур никогда не уходил с прииска.  А  в  те
дни, когда он уезжал в Шантарск, на рацию получал  право  сесть  доверенный.
Тот же доверенный, кстати, случись с Самуром что-то  непредвиденное,  просто
обязан был выйти на связь и дать "три девятки". У него был свой заместитель,
а у того - свой, и так далее, по цепочке...
   В десять Данил уже просто курил, не строя версий. Радист представления не
имел, отчего "три семерки" от "Лешего" так важны - он просто-напросто  знал,
что от абонента с этим позывным всегда, что ни день, поступают в девять утра
"три семерки". А сегодня их не поступило. Поневоле станешь дергаться...
   В  пять  минут  одиннадцатого  Данил  решительно  поднял  его  со   стула
повелительным жестом, сел, нацепил наушники и распорядился:
   - Вызывай "Марала".
   Радист, неуклюже изогнувшись рядом, принялся вызывать.
   "Марал", личный контакт Данила, год назад  осел  в  деревне  Чарушниково,
купил дом, выходивший тремя окнами на единственную  дорогу,  по  которой  из
села могли проехать машины к Беде, и занялся довольно нехитрым делом - сидел
и ждал. У моря погоды. Больше ничего в его обязанности  не  входило  -  жить
себе и немедленно сообщать,  если  в  окрестностях  начнется  подозрительное
шевеление, и в случае такового подать Самуру сигнал тревоги  по  "Всплеску",
крошке-рации одноразового действия. "Марал" был вертухаем  в  отставке,  всю
жизнь мечтал доживать  век  в  деревне  н  оттого  своими  обязанностями  не
тяготился ничуть (да к тому же из-за каких-то загадочных  свойств  организма
спал часа по три в сутки, чутко, как собака). Данил в свое время побывал там
и убедился, что дело у бывшего "сапога"  поставлено  на  совесть  -  поперек
узкой, стиснутой соснами однопутки тот положил  стокилограммовую  тракторную
борону, и при малейшем шевелении  около  нее  посторонних  во  дворе  оживал
злющий  цепной  кобель,  способный  лаем  поднять  мертвого.   Односельчане,
считавшие новопоселенца бывшим начальником охраны  какого-то  засекреченного
космодрома (Данил сам пустил эту  фишку,  выпив  с  мужиками  на  бревнах  у
магазина), отнеслись ко всему как к милому  безобидному  чудачеству  малость
свихнувшегося на строгой секретной работе мужика, прозвав  его  "комендантом
Беди". В деревне весьма терпимы к чудачествам, если только они безобидные. А
посторонние в ту сторону, к Беде, и не ездили - охотники и шишкобои привыкли
отправляться пешком, геологи давно не наведывались...
   В наушниках затрещало.
   - "Марал", говорит "Марал".
   - Это Кирилл, - сказал Данил.
   После короткого молчания поинтересовались:
   - Начальник, точно вы?
   - Лампадка у тебя белая, с красными точками, - сказал Данил.
   - Точно, - хехекнул "Марал". - Что стряслось?
   - У вас спокойно?
   - Спокойней некуда. Даже ветра нету. Борона как валялась, так и валяется,
Левко дрыхнет в конуре, а по небу ничего не жужжало...  У  соседа  с  нашего
конца "Ниву" угнали, так и не нашли пока, но это ж не по  вашей  части...  А
так все тихо.
   - Посматривай, - сказал Данил.
   - А что такое?
   - Молчат.
   - Ох, ни хрена... Начальник, тишина была полная.
   - Все равно посматривай, - сказал Данил. - И если хоть что-то непривычное
нарисуется, дай знать. Конец.
   Он вернул радисту наушники, освободил стул и вновь перебрался за стеллаж.
Истреблял одну "Опалину"  за  другой.  А  еще  минут  через  двадцать  дверь
аппаратной распахнулась, на пороге встала Митрадора:
   - Данила Петрович!
   Он вышел в коридор, ощущая некоторую невесомость в коленках.
   - Звонил Самур, он на "пятерке".
   - Что еще?
   - Все. Сказал, немедленно...
   Данил заглянул в аппаратную, бросил радисту:
   - Все дела побоку, сиди на волне "Марала", -  и  направился  к  лестнице,
приказав Митрадоре через плечо: - Дежурный экипаж за мной...
   "Пятерка" означала однокомнатную  квартирку  километрах  в  трех  отсюда,
"лежку" Самура на самый крайний случай.  О  чем,  кроме  него,  знал  только
Данил.
   Его ребятки, тоже ставшие за последние дни чуточку  нервными,  посылались
из "Волги", моментально взяв его в кольцо, отпугивая редких прохожих хмурыми
взглядами. На лестнице он их опередил,  прыжками  взбежал  на  третий  этаж,
позвонил - дилин-дин, дилин.
   Самур  открыл  моментально,  водимо,  так  и  стоял  у  глазка.  Он   был
ненормально бледен, отчего волосы и усы выглядели вовсе уж антрацитовыми,  и
почему-то казался  располневшим.  Данил  кивнул  своим,  чтобы  остались  на
площадке, прошел в комнату. Постель с кровати сорвана,  валяются  изодранные
на ленты простыни и еще какие-то тряпки в  бурых,  залубеневших  пятнах,  на
столе - откупоренная, но непочатая  бутылка  коньяка,  тут  же  "Стечкин"  с
глушителем и патроны россыпью.
   Данил взял пистолет, нюхнул - кисло шибало гарью...
   - Садись, - сказал Самур, вошел следом как-то скособочась, прижимая левую
руку к боку. Тяжело упал на стул. - Налей мне, пожалуйста. Промедол  прошел,
а сил нету...
   - Тебя что, ранили? - Данил оглянулся на жуткие тряпки.  -  Где  телефон?
Сейчас вс„ оформим...
   - Сиди, Барс. Поздно. Налей мне. У пророка ничего не сказано про  коньяк,
его можно... - он зажмурился и выцедил полстакана, как воду. Шумно выдохнул,
передернулся всем телом. - Поздно, две пули, буду умирать...
   - Ты...
   - Молчи, да! - Самур оскалился, как зверь. -  Ты  мужчина,  нет?  Я  тебе
сват-брат, да? Сиди, слушай! Совсем времени нет, я чую, у нас в семье всегда
чуяли, дедушка Гафур... - он прикрыл глаза, залопотал на каком-то непонятном
языке, опомнился. - Никого больше нет, Барс. Налетели  до  рассвета,  в  час
волка, собаки не лаяли, их, я думаю, положили из бесшумок,  Салих  стоял  на
карауле, а тревоги не поднял,  значит,  его  тоже,  сразу...  Барс,  они  не
требовали сдаться, не кричали про руки вверх, они убивали всех...
   - Кто? Сколько их было?
   - Все в камуфляже, в масках... - Самур снова закрыл глаза. - Мы стреляли,
только они убивали одного за другим, одного за другим, мы были как овчарки у
стада, а они, как волки, они пришли, чтоб убивать без разговоров...  Человек
пятнадцать. У них ни один ствол  не  стрелял  громко,  все  были  бесшумные,
совсем как у нас, ни одного выстрела не было громкого... Это не власти,  это
абреки. Нет больше Шадизаровых, только маленькие, там, в  ауле...  Все  было
бесшумно, понимаешь? Только раненые стонали, кричали, у нас и у  них...  Они
своих добили потом, еще раньше,  чем  наших.  Я  видел...  Всех  Шадизаровых
убили, Барс. А я убежал, когда никого уже не осталось. Я не  трус,  слышишь?
Не трус! Нужно было рассказать...
   - Да конечно, - тихо сказал Данил. - Никто и не  говорит,  что  ты  трус,
никто... Значит, это ты взял "Ниву" в деревне?
   - Я. Собака у них  не  гавкала,  взял  еще  рубашки  с  веревки,  отъехал
подальше, порвал, завязался... Они гнались сначала по лесу,  я  спрятался  в
темноте, мимо проскочили... У нас у всех одежда была темная, так  в  старину
заведено, ночью не видно, если что... Вот и получилось - если что...  Откуда
знаешь про "Ниву"? Я ее бросил за квартал отсюда.
   - Знаю, - отмахнулся Данил.
   - Ты умный... У тебя кто-то в деревне?
   - Да. Но ничего он не заметил.
   - Он бы не услышал, - сказал Самур, чуть покачиваясь  всем  телом.  -  Ни
одного выстрела не было громкого... Налей еще. Все сказал, можно теперь. Они
не власть, Барс, так и скажи Ивану. Скажи, я ничего не мог  сделать,  ты  бы
тоже не сделал ничего.
   - В деревне все было спокойно?
   - Ни одна собака не брехала, только когда я  шел...  Они  пришли  тайгой,
если и была машина, оставили далеко. Барс, запомни, мусульманина  хоронят  в
тот же день... У есть мусульманское кладбище, отвези ночью, закопай...
   - Не дури, - сказал Данил. - Сейчас оформим все...
   - Ты всегда был умный, а теперь глупый. Меня еще утром  убили,  я  только
погодил  умирать,  пока  недоделаю  дела,  потому  что  мы  -  Шадизаровы...
Прадедушка грабил вашу почту... При царе Александре... Почитай потом  коран,
хоть суру... Мусульманину не  нужен  гроб,  заверни  в  белую  материю...  И
почитай хоть суру, может, подо мной мост  и  не  рухнет...  -  он  склонился
вперед, оперся на стол грудью. - Горы, горы, горы... Меня еще утром убили, а
ты не понимаешь... Похорони до полночи, постарайся...
   Данил встал, огляделся в поисках телефона. Не было никакого риска, имелся
эскулап и на такой вариант...
   За его спиной шумно упало тело, опрокинулся стул, посыпались  патроны  со
стола, раскатились, стуча.
   Самур, откинув левую руку и  подобрав  под  себя  правую,  лежал  посреди
комнаты. Данил перевернул его. Из-под незастегнутой рубашки выпирали  полосы
туго намотанной простыни, на боку и на животе  слева  все  еще  расплывались
темно-алые пятна. Пульс не прощупывался, как ни .старался Данил.  На  груди,
пониже  ключиц,  виднелась  наколка  -  какая-то   фраза   арабской   вязью.
Приложенное к губам зеркальце осталось незамутненным - пожалуй, он и в самом
деле был убит там, в тайге, лишь долг и честь - что там под этим ни  понимай
- гнали его сто пятьдесят километров. Люди иногда  умирают  не  раньше,  чем
успеют доделать дело, какие бы законы ни были писаны природой на сей счет...
   Данил налил себе коньяку и медленно выпил. Глядя на лежащего,  в  который
раз спрашивал себя - должно ведь быть что-то еще? Помимо денег, которые тебе
так и не пригодятся, помимо обязанности складывать  самородок  к  самородку,
помимо необходимости соблюдать правила игры? Должно быть что-то  еще,  иначе
отчего люди совершают гораздо больше того, что от них требуется, и не спешат
выставлять за это писаный счет?
   Он аккуратно стер свои отпечатки со всего, к  чему  притрагивался,  нашел
ключи, осмотрел замок,  убедившись,  что  сможет  без  проблем  открыть  его
снаружи, когда понадобится, и вышел к торчавшим на площадке ребятам. Бросил,
ни на кого не глядя:
   - Пошли...
   - Полчаса назад проперли, - докладывал "Марал". - Борону отволокли  сами,
у них там было шестерок до едрени матери. Значит, так: грузовик  с  медведем
на дверцах, внутренние войска, полный  кузов  лысопогонников.  Две  штатских
"Волги", в одной маячила папаха, вторая сплошь с цивильными. Два "Уазика"  в
ментовской раскраске. Еще грузовик, номер военный,  никаких  эмблем.  И  два
"Уаза"-фургонетки, новенькие, темно-красные.  Участковый  с  ними  на  своем
драндулете, суетился, словно шило в жопе. Над тайгой  мотается  вертушка.  В
эфире жуткая суетня, - он явственно  хихикнул.  -  Деревня  на  ушах  стоит,
кто-то даже про летающую тарелку болтает...
   - Все?
   - Нового ничего пока.
   - Отключайся и сиди тихонечко, - сказал Данил. - В случае чего ты у нас -
радиолюбитель зарегистрированный, на это и бей. Конец связи.
   Еще через полтора часа на основе радиоперехватов и  вспугнутых  с  гнезда
информаторов из соответствующих структур  картина  нарисовалась  более-менее
полная. Почти. Упомянутые  структуры  получили  сведения,  что  в  тайге,  в
четырех километрах от деревни Чарушниково, произошла нехилая  перестрелка  с
широким применением автоматического оружия. Отправленный на  рекогносцировку
участковый узрел такое, что орал потом в телефонную трубку, словно на другую
планету пытался докричаться. Два десятка  трупов,  автоматы  с  глушителями,
импортные рации дальнего действия, два сожженных ненашенских джипа,  мертвые
волкодавы,  головешки  барака,  просыпанные,  в  спешке,   очевидно,   зерна
самородной платины, настоящий прииск, обустроенный не хуже, чем это  сделало
бы государство с его возможностями... Участковый  клянется  и  божится,  что
принимал   тамошний   табор   за   мирных   геологов.   На   Бедю    выехала
суперпредставительная команда из самых первых лиц,  отмеченных  лампасами  и
погонами без просветов, зато с  большенькими  звездами.  Чуть  позже  Данилу
сообщили, что по  тому  же  маршруту  проследовал  вертолет  с  заместителем
губернатора, а на полосе готовится к взлету еще  один,  и  в  него  грузятся
военные.
   Словом, провал был полный, была  "заимка"  -  и  нету.  Каретников  исчез
где-то в городе, а следом  разлетелись  и  особо  доверенные  его  штабисты.
Кузьмич, как доложили, все  еще  пребывал  в  верхах,  совместно  с  прочими
народными избранниками решая в  областной  Думе  чрезвычайно  животрепещущий
вопрос о финансировании  очередного  Всесибирского  фестиваля  симфонической
музыки и балета.
   Еще через час выяснили, что утечка информации  пока  что  определенно  не
планируется - пресс-служба  УВД  пребывает  в  состоянии  покоя,  журналисты
погрязли в текущих делах. Намерения властей предержащих еще  не  поддавались
анализу и толкованию по нехватке информации, однако Данил  не  сомневался  в
одном: неизвестные, напавшие на прииск,  ничуть  не  заботились  о  "языке",
вовсе даже наоборот. Правда, оптимизма это не прибавляло:  на  мертвых,  как
широко известно, можно валить все, что твоя душенька пожелает, оправдываться
они не в состоянии. Пессимистично глядя на вещи, можно ожидать чего  угодно:
от вороха интеркрайтовских бланков, живописно разбросанных на  пожарище,  до
появления Лжесамура, красочно излагавшего бы по телевидению,  как  нехороший
человек Лалетин держал его прикованным к тачке и заставлял  копать  платину,
угрожая зарезать любимого дедушку.
   Впрочем, это уже перебор. Как-никак мы в своем поместье, и не найдут  они
концов, ручаться можно - но прииск потерян, судьба месячной добычи подернута
туманом...
   В восемь вечера Данилу позвонил Кузьмич,  велел  не  дергаться,  прилежно
собирать информацию без лишней суеты, а завтра быть в готовности чуть  свет.
Голос у него был самый обычный - но что-то чересчур  много  металла  в  нем,
совершенно спокойные люди так не держатся... ...Кладбище это,  расположенное
километрах в десяти от  города,  у  ведущего  на  глухие  севера  Кучумского
тракта, в народе исстари именовалось "татарским". Хоронить  здесь  перестали
еще перед Отечественной. Нынешние  шантарские  мусульмане,  два  года  назад
отстроившие мечеть, открыли новое, на  западной  окраине  города.  Этого,  в
общем, тоже не забывали -  но  большинство  памятников  или  уже  лежали  на
заросшей высоченным бурьяном земле, или покосились, готовые  рухнуть.  Иному
несведущему могло  показаться,  что  нога  человека  здесь  не  ступала  лет
пятьдесят,  однако  Данил-то  знал:  по  мусульманским  обычаям  запрещалось
выправлять надгробья, что бы с ними ни происходило потом, они, раз  навсегда
поставленные, отныне - в руке Аллаха...
   "Ниссан" свернул с тракта  в  совершеннейшем  мраке,  покатил  к  ограде,
увенчанной по углам  потускневшими  полумесяцами.  Все  трое  были  в  очках
ночного видения - прямоугольные коробочки с двумя  окулярами  пристегнуты  к
затылку   широкими   "шлейками"   -   и   оттого   мир    вокруг    выглядел
мрачно-сумеречным, полным всевозможных оттенков  серого,  резких  полутонов,
словно бы напрочь чужим уголком иномерного пространства. Оттого  и  потайные
похороны казались чем-то чуточку нереальным...
   Данил загнал машину в ворота, поставил так, чтобы ограда  ее  прикрывала.
Наблюдать за ними, правда, было некому - движения на тракте почти  нет,  как
обычно в эту пору, только однажды навстречу  пронеслась  издали  ослеплявшая
фарами легковушка. Импортные "совиные глазки"  моментально  накрылись  бы  -
сильный луч света мгновенно и бесповоротно выводит из строя фотокатод  -  но
их  снаряжение  было  отечественным.  Не  из  патриотизма,  а  оттого,   что
полуголодные научные головы где-то на Урале выдумали ночные гляделки, света,
пусть от прожектора, ничуть не боявшиеся.
   Данил шагал впереди, неся лопаты. Кондрат  и  дядя  Миша  волокли  следом
длинный, смутно белевший в темноте  сверток.  Покосившиеся  каменные  доски,
закругленные сверху, обелиски с  полуосыпавшейся  золоченой  вязью,  шарами,
увенчанными полумесяцами, истлевшие доски, неожиданная надпись  на  русском:
"О Аллах, суди Равиля не по его делам, а по милосердию твоему".
   Пока те двое копали, Данил прохаживался вокруг, время от  времени  трогая
рукоятку "Беретты" на поясе. У него редко выпадали случаи, когда  общение  с
представителями власти оказалось бы столь неприятным, буде таковые нагрянут.
Вполне вероятно, Кузьмич не одобрил бы, из очень гнилой ситуации пришлось бы
потом вытаскивать - но он должен сделать все именно так, как Самур и просил.
Иначе окончательно превратимся в волчью стаю, обреченную в любой  момент  на
отстрел с вертолетов.
   Ходили слухи, что на заброшенные кладбища вокруг города начали собираться
местные  сатанисты,  неведомо  откуда  вынырнувшие  с  началом  перестройки,
Мазуркевич говорил, что у них лежит рапорт ППС о распятой на кресте собаке с
выколотыми глазами - но то, правда, было на православном, а  сюда  вроде  бы
полезть не должны... Еще трижды по тракту проносились  огни,  два  раза  это
были трейлеры, один раз - мотоцикл.
   Все. Дядя Миша, тихонько поругиваясь и утирая ползущий из-под "коробочки"
пот, тронул его за рукав. Данил обернулся, подошел. Яма тщательно  забросана
вровень с землей, прикрыта трухлявыми досками из кучи поблизости. Что ж, все
лучше, чем у иных, о которых неизвестно даже, какой смертью они погибли,  не
говоря уж о могилах... "Стечкин" с глушителем давно разобран  на  детали,  а
детали, упакованные в мятые консервные банки, покоятся в дюжине урн по  всем
концам города. Квартира старательно почищена. Все концы оборвались...
   Он сходил к машине, принес толстую книгу, сказал негромко:
   - Хотите, ждите в машине...
   Кондрат, пожав плечами, ушел к "Ниссану",  а  дядя  Миша  остался,  стоял
рядом, сдернув "очки" и слушал, как Данил негромко читает из Корана:
   - Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
   Клянусь утром и ночью, когда она густеет!
   Не покинул тебя твои Господь и не возненавидел.
   Ведь последнее для тебя - лучше, чем первое.
   Ведь даст тебе твои Господь, и ты будешь доволен.
   Разве не нашел Он тебя сиротой - и приютил?
   И нашел тебя заблудшим - и направил на путь?
   И нашел тебя бедным - и обогатил?
   И вот сироту ты не притесняй,
   а просящего не отгоняй,