Александр БУШКОВ.
   СТЕРВЯТНИК.

   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   Территория любви и криминала
   Профессионально мрачный гаишник - сущее олицетворение  мировой  скорби  и
патологического неверия в добродетель рода человеческого  -  прохаживался  в
сгущавшихся сумерках вокруг машины с таким видом, словно не сомневался,  что
она, во-первых, краденая;  во-вторых,  испускает  превышающее  все  мыслимые
нормы радиоактивное  излучение;  а  в-третьих,  именно  на  ней  и  скрылись
антиобщественные элементы, ограбившие третьего дня сберкассу на  Кутеванова.
Родион философски стоял на прежнем месте,  наученный  многолетним  опытом  с
поправкой на нынешние рыночные отношения. Ныть было бы унизительно, а качать
права - бесполезно.
   В конце концов сержант с тяжким  вздохом,  будто  сообщая  о  предстоящем
Апокалипсисе, молвил:
   - Покрышки у тебя, братан, ну совершенно лысые...
   - А откуда у  бедного  инженера  денежки  на  новые?  -  вздохнул  Родион
старательно, чтобы сразу обозначить рамки притязаний на его кошелек.
   - Оно, конечно... - согласился сержант. А дальше пошло по накатанной, вся
операция отняла с полминуты, и  Родион,  повторяя  про  себя  в  уме  слова,
которые прежде писали исключительно на заборах, а теперь без точек  помещают
в самых солидных изданиях, уселся за руль.
   - Сколько содрал, козел? - поинтересовался юный пассажир, он  же  кавалер
еще более  сопливой  блондиночки  в  сиреневой  куртке,  из-под  которой  не
виднелось и намека на юбку.
   - Полтинник, - сказал Родион, трогая машину.
   -  Каз-зел...  -  и  юнец,  уже  изрядно  поддавший,  принялся  нудно   и
многословно рассказывать то ли своей Джульетте, то ли  Родиону,  как  они  с
ребятами намедни подловили на темной окраине одного такого мусора и  прыгали
на нем, пока не надоело, а потом кинули его, падлу  позорную,  в  незакрытый
колодец теплотрассы, где он, надо полагать,  благополучно  и  помер.  Голову
можно прозакладывать против рублевой монетки, что  все  это  была  чистейшая
брехня. А может, и нет, чистейшая правда. Нынче никогда неизвестно. Не далее
как вчера, когда Родион ехал по бесконечному, как Галактика, проспекту имени
газеты "Шантарский рабочий"  и  дисциплинированно  притормозил  на  красный,
перед самым капотом пронесся взмыленный сопляк, лет этак  двенадцати,  а  за
ним наперерез движению промчался сверстник,  на  ходу  запихивая  патроны  в
барабан  нагана.  И  наган,  и  патроны,  насколько  Родион  мог  судить  по
армейскому  опыту,  были  боевыми.  Так  что  черт   их   поймет,   нынешних
тинейджеров...
   - Куда теперь? - спросил  он,  не  оборачиваясь.  За  его  спиной  отрок,
прикрякивая, сковыривал пластмассовую пробку  с  бутылки  портвейна,  а  его
подружка распечатывала шоколадку. "Уже вторая бутылка, - подумал  Родион,  -
ведь окосеют, голубочки, вытаскивать придется волоком..."
   - Куда теперь едем? - повторил он громче. За спиной булькало. Потом отрок
чуть заплетающимся языком спросил у подружки:
   - А может, к Нинке?
   - Прокол, - ответила она, не раздумывая. - У нее  роды  вернулись,  утром
говорила...
   - Нет, ну где ж нам тогда трахнуться? - печально возопил ее кавалер. - Мы
сегодня чего, так и разбежимся?
   - Ты мужик, ты и думай, - философски заявила подруга.
   - Думай... Э, шеф, давай на Карлы-Марлы, знаешь, где книжный магазин...
   - Уж сколько ездим... - заметил Родион, сворачивая на Карла  Маркса.  Они
были  в  самом  начале  длиннющей  улицы,  нареченной   имечком   бородатого
основоположника,  по  слухам,  все   еще   живущего   в   сердцах   мирового
пролетариата, а книжный магазин находился  в  самом  конце.  Любопытно,  что
пьяный отрок использовал как ориентир и привязку именно книжный  магазин,  -
запало же в память...
   - Не скули, шеф,  держи...  -  в  пластмассовую  коробочку  возле  рычага
передач упала еще одна смятая полусотенная. - Ты давай крути бублик,  а  мое
дело - тебя заряжать... Юлька, поди-ка поближе...
   Довольно  долго  за  спиной  у  Родиона  продолжалась  энергичная  возня,
перемежавшаяся  звучным   чмоканьем,   шумными   глотками   из   бутылки   и
повизгиваньями - приличия ради, надо полагать. Он уверенно  вел  машину,  не
глядя в зеркальце заднего вида и не  особенно  сокрушаясь  душой  об  упадке
нынешних нравов, - частный извоз, пусть  даже  эпизодический,  очень  быстро
прививает  стоически-философский  взгляд  на  жизнь  и  приучает  ничему  не
удивляться.  По  сравнению  с  иными  эпизодами  извозчичьего  бытия  смачно
обжимавшаяся юная парочка  казалась  чуть  ли  не  ангелочками...  Да  и  не
полагалось ему выражать свое отношение к происходящему,  благо  в  коробочке
лежали  уже  три  смятые  полусотенные  -  унизительно  для  интеллигента  и
инженера, а ничего не поделаешь. Интересно, откуда у паршивца столько денег?
А откуда угодно...
   Брезгливость давно  притупилась,  хотя  интеллигентская  душа  по  старой
памяти беззвучно бунтовала. Некая заноза прочно сидела в подсознании,  и  он
боялся признаться  самому  себе,  что  она  называется  весьма  незатейливо.
Зависть. Эти, новые, пусть даже  от  горшка  два  вершка,  чувствовали  себя
хозяевами жизни - в этом-то все и дело, а вовсе не в деньгах, которых у  них
гораздо больше, и всегда будет гораздо больше...
   Свернув во двор у девятиэтажки с книжным  магазином  на  первом  этаже  -
магазин ухитрился уцелеть в нынешние печальные времена,  но  половину  зала,
как водится, отдал под ларек с китайским ширпотребом -  он  уже  думал,  что
отделался, наконец, от сопляков, избравших  его  машину  территорией  любви.
Рано радовался. кавалер, хоть и пьяный, проявил предусмотрительность:
   - Юлька, сиди здесь, - распорядился он, выбираясь из машины  с  некоторым
трудом. - Пойду на разведку, а то если  Катькина  бабка  тебя  увидит...  Ты
смотри, шеф, ее  до  меня  не  трахни...  -  и,  пошатываясь,  направился  к
единственному подъезду.
   - Веселый у тебя кавалер, - бросил Родион, выщелкивая из пачки сигарету.
   - Не хуже, чем у других, - отрезала соплюшка. - Кинь табачку, дядя. И  не
смотри ты на меня прокурорскими глазами... Что, в дочки  гожусь?  Вечно  вы,
старики, этот шлягер поете...
   - Годишься, пожалуй, - рассеянно сказал он. - Тебе сколько, шестнадцать?
   - Будет.
   - Значит, годишься.
   - Ага, а сядь к тебе  вечерком  в  одиночку,  сразу  на  остров  Кумышева
повезешь...
   - Иди ты, - сказал он беззлобно. - У меня дочке тринадцать,  почти  такая
же...
   - Значит, есть опыт, - усмехнулась соплюшка. - Уже  по  подъездам  стенки
спиной вытирает, а?
   - Вот это вряд ли.
   Она длинно глотнула из горлышка и фьгркнула:
   - Значит, будет. Надо жить, пока молодая, а то и  вспомнить  на  старости
лет нечего будет...
   - А старость когда наступает? - спросил он любопытства ради.
   - Ну, лет в двадцать пять...
   - Дура...
   - Ага,  все-таки  клеишься?  Намекаешь?  Родион  промолчал.  Из  подъезда
показался кавалер - насколько удалось рассмотреть в сумерках,  удрученный  и
злой.
   -  Туз-отказ,  Юлька!  -  рявкнул  он,  плюхаясь  на  сиденье  и   громко
выругавшись. - Мало того, что бабка Дома, еще и шнурки в стакане...
   - Нет, ну ты деловой, - Юлька с той же  капризной  интонацией,  не  меняя
тона, запустила  ничуть  не  уступавшую  по  богатству  красок  и  сложности
плетения матерную тираду. - Такой деловой, я прямо не могу...  Так  и  будем
кататься? Время поджимает, из меня мать  печенку  вынет  без  наркоза,  если
припрусь к полуночи...
   - Так до полуночи еще - что до Китая раком... Поехали к Витальке?
   - А если и там облом?
   - Ну ладно, - самым решительным тоном сказал кавалер. - Раз  пошла  такая
пьянка... Шеф, долгострой на пристани знаешь? Вот и лети туда, как  крылатая
ракета... - он опустил стекло и кинул наружу пустую бутылку.
   Она звонко разлетелась на асфальте в крошево, и Родион  побыстрее  рванул
машину, пока кто-нибудь не появился. В ящичек тем временем  упала  еще  одна
мятая полусотенная, а ломающийся басок, рисуясь, возгласил:
   - Лети, как Бэтман, с ветерком! Музыку давай, нынче я гуляю,  пра-азвенел
звонок...
   Юлька хихикала, словно ее щекотали, возня  прекратилась,  они  там  стали
откупоривать очередную бутылку.  Родион,  успевший  изучить  нехитрые  вкусы
клиентуры, сунул кассету в щель, и из динамиков рванулся  бодро-разболтанный
голос Новикова:
   - Шансоньетка - заведенная юла!
   Шансоньетка... Не до углей, не дотла
   Выгорает до окурочка, дурочка...
   Он и сам любил Новикова,  так  что  выкрутил  громкость  чуть  ли  не  на
максимум, улица Маркса, как всегда в эту пору,  уже  была  почти  пустынной,
машина летела в крайнем левом ряду, за спиной шумно  возились  и  целовались
взасос - и Родион с горечью осознал, что отвращение к  себе,  что  печально,
уже стало привычным, устоявшимся.
   - Куда теперь? - спросил он,  сворачивая  к  известному  всему  Шантарску
долгострою, похожему на кукурузный початок  зданию,  вот  уже  лет  шесть  с
завидной регулярностью  менявшему  то  хозяев,  то  подрядчиков,  да  так  и
оставшемуся недоделанным. Месяц назад в  свою  родную  Поднебесную  убрались
китайские строители, никак не  способные  привыкнуть  к  российскому  обычаю
задерживать зарплату, а турки, о которых с гордостью трепался по  телевизору
мэр, что-то не появлялись. Видимо, тоже прослышали о новых традициях касаемо
вознаграждения за труд и не  хотели  превращать  свою  жизнь  в  бесконечный
ленинский субботник...
   Отрок перегнулся к нему, в нос ударил густой запашок портвейна:
   - Давай вон туда, к забору... Ага. Глуши реактор. Юлия, я вас имею  честь
душевно пригласить отдаться...
   - Что, здесь? - в ее голосе Родион что-то не почуял особенного протеста.
   - А в лифте лучше было? Тут тебе и музыка играет, и вино под рукой...
   - А этот? - хихикнула Юлия.
   - А чего, пусть сидит, чего не видел? Дети,  что  ли?  Ему  по  должности
смущаться не полагается... лови купюру, шеф. Хочешь, иди погуляй, сопри  вон
унитаз для дома, для семьи, а хочешь, сиди  тихонечко  и  меняй  кассетки...
Юлия, любовь моя на всю сегодняшнюю пятницу... - и в следующий миг затрещали
застежки-липучки ее курточки.
   - Эй! - сказал Родион громко. -  Я  на  этом  собачьем  ветру  гулять  не
собираюсь...
   - Ну, тогда сиди и учись... - придушенным голосом бросил отрок. -  Только
помолчи, кайф влюбленным не ломай...
   Нет,  такого   с   ним   еще   не   случалось   в   многотрудной   работе
незарегистрированного  частного  извозчика...  Он  пропустил  момент,  когда
следовало, плюнув на все и забрав ключ зажигания, вылезти из машины - не  до
утра же будут блудить... Отчего-то выходить теперь казалось  еще  стыднее  и
унизительнее, чем оставаться на месте.  Родион,  ругаясь  про  себя,  сидел,
вжавшись в сиденье, избегая смотреть в зеркальце заднего вида. В машине было
темно, они остановились вдали от фонарей -  сопляк,  хоть  и  пьяный,  место
выбрал с умом, и за спиной  Родиона  совершенно  непринужденно,  словно  его
здесь и не было, разворачивалось нехитрое действо: ритмичная возня, стоны  и
оханье,   прекрасно   знакомое   каждому   взрослому   мужику    с    опытом
чмоканье-хлюпанье...
   Странно, но он не испытывал ни малейшего возбуждения,  хотя  чуть  ли  не
рядом с ним громко колыхались слившиеся  тела  и  запах  секса  в  салоне  с
наглухо задраенными окнами становился все сильнее. Отвращение к ним, к себе,
к окружающей жизни превозмогало все  остальные  эмоции.  Наверное,  в  таком
состоянии люди способны убить: он вдруг представил свою  Зойку,  Зайчика  на
заднем сиденье наемной машины, в руках пьяного  сопляка...  В  виски  словно
вонзились тонкие иглы, Родион едва не взвыл  от  безнадежности,  повторял  в
уме, словно испортившийся патефон:
   "С ней такого не будет, с моей дочкой ни за что такого  не  будет,  пусть
жизнь теперь другая, Зойка все равно вырастет лучше и чище, с ней такого  не
будет..." Тяжелый запах словно пропитал его всего, и  он,  скрипнув  зубами,
сунул в рот сигарету, щелкнул  зажигалкой.  Что  на  заднем  сиденье  прошло
совершенно  незамеченным,  там  как  ни  в  чем   не   бывало   продолжались
самозабвенные оханья и стенанья, порой непонятно чьи  ноги  задевали  спинки
передних сидений, рядом с ним, поверх  мятых  купюр,  шлепнулась  в  коробку
черная туфелька. Докурив, он протянул руку  и  сменил  доигравшую  до  конца
кассету. Теперь в салоне хрипло надрывалась Люба Успенская:
   - А я сяду в кабриолет
   и уеду куда-нибудь,
   ты проснешься - меня здесь нет...
   Он  любил  и  эту  песню,  но  боялся,  что  отныне  она   всегда   будет
ассоциироваться с воспоминаниями об очередном унижении.
   "Собственно говоря, никто тебя не унижает, - подумал он. - Им и в  голову
не приходит, что они тебя унижают,  чего  же  ты  воешь  на  Луну?"  Но  эти
утешительные мысли помогали плохо.  Бессильное  отвращение  к  самому  себе,
смешанное с этим проклятым запахом, проникало под череп, во все поры.
   Он не сразу и сообразил, что сзади давно уже стоит  тишина.  Потом  снова
забулькало, щелкнула зажигалка, на миг озарив салон трепещущим сиянием.
   - Командир! - подал  голос  вовсе  уж  рассолодевший  сопляк.  -  Местами
поменяться не хочешь?
   - Что? - он не сразу и сообразил.
   - К девочке не хочешь, говорю? А то она не кончила, грустит...
   - Ой, противный... - послышался деланно застенчивый девичий голосок.
   - А что? Должен я заботиться о  любимой  женщине,  чтоб  словила  оргазм?
Греби сюда, шеф, а она потом сравнит... Может, с тобой тусоваться  и  будет,
а, Юльк?
   - Ой, противный...
   - А домой не пора? - спросил Родион, едва сдерживаясь, чтобы не  выкинуть
обоих из машины.
   - И правда, пора, - озабоченно подала голос  Юлька.  -  Капитан,  у  тебя
носовой платок есть? Подтереть тут...
   Родион, пошарив по карманам, сунул назад платок, не оборачиваясь. Сказал:
   - Выкинь потом.
   И, не дожидаясь ценных указаний, медленно тронул машину.
   "Единичка" была ровесницей  этой  беспутной  Юлечки,  даже,  пожалуй,  на
несколько месяцев постарше - но все еще тянула, хоть и проржавела  насквозь.
Починка и уход - это у него, без лишнего  хвастовства,  неплохо  получалось,
если повезет, можно проездить еще пару лет...
   Оказывается, разгульные малолетние любовнички жили в одном  доме.  Родион
лишний раз убедился, что "женщина" -  понятие,  от  возраста  не  зависящее.
Велев ему остановиться в отдалении от  подъезда,  соплюшка  привела  себя  в
порядок, попросила зажечь свет. полюбовалась на себя в зеркальце:
   - Ну как, капитан, насчет невинности?
   - Сойдешь  -  бросил  он  неприязненно.  Теперь  она  глядела  совершенно
невинной  и  благонравной  школьницей  -  в  старые  времена,  повязав  алый
пионерский галстучек, ее вполне можно было выпускать  с  букетом  цветов  на
трибуну очередного съезда.
   - То-то, - сказала она удовлетворенно, звонко шлепнула по рукам кавалера.
- Убери лапы, я уже  в  образе...  Пошли?  Только  если  в  подъезде  лапать
полезешь - коленкой по яйцам  врежу,  сразу  предупреждаю.  Что  мне,  опять
красоту наводить? Пока, драйвер!
   Они вывалились из машины, пересмеиваясь и похохатывая, пошли к  подъезду.
Родион, вытащив из бардачка тряпку, распахнув все дверцы,  принялся  яростно
драить заднее сиденье, брезгливо передернувшись всем  телом,  когда  мякотью
большого пальца въехал в липкое пятно. Закурил и долго стоял на ветру, чтобы
машина проветрилась как следует. Машинально прикинул:  двадцать  с  грузина,
десятка с девушки в кожанке, двести пятьдесят от загулявшего сопляка,  минус
полсотни гаишнику... Совсем неплохо.
   От запаха так и не удалось избавиться, и он до половины приспустил стекло
со своей стороны, прибавил  газу.  Ехал  по  длинной,  неосвещенной  трассе,
ведущей из микрорайона Полярного к центру, где гаишники появлялись только  в
светлое время, так что можно было и поднажать.
   Человека,  шагнувшего  на  асфальт  от  бетонной   коробочки   автобусной
остановки, он заметил  издали.  Сбавил  скорость,  зорко  вглядываясь.  Нет,
один-одинешенек, никого рядом нет, и  никто  не  прячется  за  остановкой...
Место было не то чтобы криминогенное,  но  крайне  специфическое:  метрах  в
пятистах отсюда, в поле,  стояли  три  семиэтажки  -  бывшие  общежития  его
родного "Шантар-маша", с  полгода  назад  переданные  на  баланс  городу.  И
городские власти, по слезной просьбе УВД стремясь  разгрузить  переполненные
колонии, где уже нераз случались бунты, передали дома под новую зону  общего
режима.
   Родион, притормаживая, опустил руку в  левый  карман  куртки  и  стиснул;
газовый баллончик. Защита была слабенькая, но все же спасла  однажды,  когда
тот сопляк  попытался  накинуть  ему  на  шею  петлю  из  куска  телефонного
кабеля...
   Мужчина, подняв с асфальта  небольшую  сумку,  неторопливо  направился  к
правой передней дверце. Еще издали, осклабясь, крикнул:
   - Да не верти ты  башкой,  братила,  один  я  тут!  -  приоткрыв  дверцу,
просунул голову в маленькой черной кепке: - До жэдэ вокзала забросишь?
   - Садись, - мотнул головой Родион.
   Нежданный пассажир неторопливо устроился рядом  с  ним,  кинул  сумку  на
заднее сиденье. Родион покосился на него - коротко стриженный, худое лицо со
втянутыми щеками, скуластое и меченное  некоей  инакостью,  одет  неожиданно
прилично: и джинсы не из дешевых, и куртка гораздо лучше, хотя и  у  Родиона
не из дешевых, Ликин подарок на день рожденья...
   Машина тронулась. Чернявый шумно повел носом:
   - Благоухание. Тебе что,  какая-то  чмара  натурой  платила?  -  Он  даже
причмокнул: - Ой, приятный запашок...
   - Да сели тут... - сказал Родион. - Влюбленные без хаты.
   - Ага, понятно. А ты, значит, доцент, сеанец ловил?
   - Я не доцент...
   - Без разницы,  -  отмахнулся  чернявый,  закурил.  -  Главное,  из  тебя
интеллигент маячит,  что  милицейская  мигалка  во  мраке...  От  безденежья
подался в кучера, а?
   - Да вообще-то... - сказал Родион нейтральным  тоном.  -  А  вы,  значит,
оттуда?
   - А как ты угадал, доцент? - деланно удивился чернявый. - Ты не бойся, не
буду я тебя резать и грабить, не тот ты карасик,  а  если  присмотреться,  и
вовсе не карасик...
   - За что чалился? - спросил Родион.
   - Ого, какие  ты  слова  выучил...  За  скверные  спортивные  результаты,
доцент, скажу тебе, как на исповеди. Все, понимаешь ли успели разбежаться, а
я не разбежался, вот мне судейская коллегия за  последнее  место  в  беге  и
влепила от всей своей сучьей души... Такие пироги - Он  потянулся  и  вполне
нормальным уже голосом сказал: - Ничего, сейчас сяду на крокодила, как белый
человек, а если проводничка попадется понимающая, будет совсем  прекрасно...
Выпить ничего нет? У меня капуста есть, не сомневайся, подсобрали кенты...
   - Да нет, не держу...
   - Оно и видно - любитель... Что, зарплату задержали за  полгода,  баба  с
короедами на шее? И хорошо хоть, машина пока тянет?
   - Ну да, - сказал Родион. Рассказывать, как все обстоит на самом деле, он
не собирался - было бы еще унизительнее, наверняка...
   - Эх, жвачные... - беззлобно  сказал  чернявый,  глубоко  затягиваясь.  В
полумраке его длинное костистое лицо  из-за  глубоких  теней  и  впалых  щек
казалось похожим на череп. - Нет, я бы от такого расклада сдох, посади  меня
на твое место. Зуб даю.
   - А что делать? - пожал плечами Родион.
   - Воровать, - веско сказал чернявый. - Как говорил  товарищ  Емелька,  не
тот, что корешился со щукой, а тот, что Пугачев, лучше  полста  лет  прожить
орлом, чем три сотни вороном... Проходил в школе такую книжку, а? То-то.
   - А потом  -  туда?  -  Родион  дернул  головой  назад.  Чернявый  понял.
Поморщился:
   - Ну и что? Если есть в хребтине железо, ты и  там  живешь  орлом,  а  не
рогометом, или, уж берем крайний случай,  козлом...  Главное,  доцент,  жить
так, чтобы сам себя уважал. Усек?
   Он говорил веско,  с  едва  уловимой  ноткой  брезглив