пала  при
этом в осадок, я сразу не смог.
   -   Сантиссима   Тринидад!   -    пробормотала    она,    перекрестившись
по-католически, то есть обмахнувшись ладошкой в варежке. -  Ты  жив?  Я  так
боялась, такая стрельба была...
   - Это как раз не самое страшное, - заметил я, ничуть не покривив душой. -
Ты видела ИХ?
   - Нет, - сказала Лусия, - я никого не видела.  Я  прошла  метров  двести,
когда начали стрелять, а потом свернула в лес.
   - В лес? - переспросил я. - И куда же ты пошла?
   - Не знаю, - пожала плечами эта наивная девочка, -  куда-то  подальше  от
тропы. Куда деревья пускали...
   - И далеко ты так прошла?
   - Наверно, не очень. Шла час или больше, может быть.  Мне  очень  хочется
спать. И тогда хотелось, но я знала, что это нельзя, и шла. Потом вышла  вот
на эту тропу.
   Таким образом, мое предположение подтвердилось. Лусия свернула в тайгу, и
черные великаны прошли мимо, а я - тем более, поскольку  эта  бедняжка  была
уже далеко от тропы. Но, конечно, то, что она поперлась с тропы  в  лес,  не
представляя себе, что заплутать там и замерзнуть можно в два счета, восторга
у меня не вызвало. "Куда деревья пускали" шла, видите ли! Дурдом! Тут  можно
такой маршрут себе обеспечить, что и до весны не выйдешь... Впрочем,  может,
оно и к лучшему? Если б она этих ластоногих увидела, то могла  бы  и  копыта
откинуть.
   - Ты идти еще можешь? - спросил я, прекрасно зная ответ. Передо мной было
совершенно сонное существо. Возможно, Лусия смогла бы пройти еще  с  десяток
метров, но на большее рассчитывать не приходилось.
   В своих силах я тоже не был уверен. Лусия, при всей своей  миниатюрности,
в валенках и прочем снаряжении весила не меньше полета килограммов, и о том,
чтоб я, в умотанном состоянии, смог бы протащить ее хоть сотню метров, можно
было спокойно забыть.
   Я встал впереди нее  на  лыжню,  отстегнул  ремень  пулемета  от  верхней
антабки, взял пулемет под мышку, стволом вперед, свободный конец ремня подал
научной мышке.
   - Держи и старайся не отпускать. На буксире поедешь.
   - Хорошо, - ответила сеньорита Рохас голосом дистрофика. - Я попробую...
   Я двинул лыжи вперед, потянул Лусию за собой. Но не проехали мы и  десяти
метров, как знакомая волна удушающего страха накатила на меня из-за поворота
лыжни. Две огромные черные тени легли на  снег  поперек  просеки,  точнее  -
наискось. Трехметровые чудовища появились передо мной в каких-нибудь  десяти
метрах.
   - А! - коротко вскрикнула Лусия и повалилась набок, будто  в  нее  попала
пуля. Конечно, пулеметный ремень она выпустила из рук.
   На сей раз у меня было слишком мало патронов, чтобы экспериментировать  с
предупредительными выстрелами. Я прицелился в чудовищ из "ПК".
   Та-та! Та-та! - получились две короткие очереди, на два патрона каждая. С
интервалом в пару секунд, не больше.
   То, что произошло потом, было достойно  какого-нибудь  супербоевика  типа
"Звездных войн" или "Дня независимости". Советских или российских фильмов  с
такими эффектами я и вовсе не припомню.
   На   непроглядном    иссиня-черном    фоне    двух    гигантских    фигур
ослепительно-ярким, бело-голубым светом вспыхнули и погасли четыре  огромных
идеально правильных креста-плюса. Затем черные контуры пришельцев  мгновенно
и беззвучно распались на какие-то бесформенные  обломки.  Послышался  треск,
напоминающий звук сильного электрического  разряда,  полыхнуло  нечто  вроде
зеленого пламени, и в разные стороны,  по  каким-то  невероятно  причудливым
траекториям - кривым, спиральным, ломаным,  закрученным,  зигзагообразным  -
понеслись не менее  полутора  десятка  искрящихся  зеленоватых  образований.
Точнее не скажешь, именно "образований", потому что  определить  более-менее
конкретно, на что эти самые "разлетайки" походили, было очень трудно. Не  то
шарики,  не  то  ежики,  не  то  скомканные  мочалки  из  каких-то   зеленых
искроподобных зеленых нитей. Две штуки, как мне показалось, вонзились в снег
и бесследно ушли в землю. Остальные уносились так  быстро,  что  разглядеть,
куда какой  полетел,  мне  не  удалось.  Тем  более  три  подобные  фигулины
прошуршали над головой всего в полуметре, обдав на мгновение жаром. Я думаю,
если б один такой шарик долбанул меня в брюхо, то прожег бы насквозь  вместе
с бронежилетом и одеждой, потому что позже я обнаружил на  шлеме  термически
проплавленную борозду.
   Обломки пришельцев, мягко и бесшумно упавшие на снег поперек лыжни (будто
были сделаны из ваты или губчатой резины), тут же с шипением запылали  синим
пламенем. Шипел, должно быть, таявший и тут  же  испарявшийся  снег.  Секунд
десять - и они начисто исчезли.
   Сказать, что я обалдел - значит,  ничего  не  сказать.  Я  от  всех  этих
фейерверков впал в самое натуральное оцепенение. Рукой-ногой  пошевелить  не
мог, глазами моргнуть, языком пошевелить. Не от страха, а от  неожиданности.
Ничего подобного я не мог  предвидеть.  Мне  ведь  не  очень  верилось,  что
надпиленные пули лучше обычных. Обычных я извел больше двух сотен  и  ничего
не добился, а тут р-раз - и вдрызг!
   Когда оцепенение сошло, я первым  делом  посмотрел  назад,  где  все  еще
лежала в отключке Лусия. Даже забеспокоился - не пришибло ли ее  чем-нибудь,
хотя помнил, что "ежики зеленые" пролетели выше меня и  никак  не  могли  ее
зацепить. Кстати, вспомнил, что и "ежиков", и "кресты  белые"  видел  в  том
самом сне, где Майк Атвуд попал на борт "летающей тарелки".
   Никаких внешних повреждений на Лусии я не обнаружил, а  после  того,  как
похлопал ее варежкой по щекам и приложил снег ко лбу, окончательно убедился,
что она жива. Просто сомлела с перепугу.
   - Где эти, страшные? - спросила она, едва открыв глаза.  На  этот  вопрос
ответить было не так-то просто. Я  не  мог  бодренько  доложить,  что,  мол,
благодаря моим решительным и  умелым  действиям  успешно  пресечена  попытка
нарушения суверенитета России и мирового  сообщества  со  стороны  проклятых
инопланетных агрессоров. Во-первых, у меня еще язык толком не ворочался.
   Во-вторых, я был вовсе не уверен, что "агрессоры" уничтожены.  В-третьих,
не считал возможным назвать их  "агрессорами".  И  правда  ведь,  ни  одного
враждебного действия против землян эти два трехметровых типа не предприняли.
   - Там. - Я указал на лужу, которая быстро остывала и с  краев  уже  стала
затягиваться ледком.
   И это был весьма оптимистический ответ.  То,  что  лужа  образовалась  на
месте  сгоревших  без  остатка   обломков,   сомнению   не   подлежало.   Но
разлетевшиеся в разные стороны "ежи  зеленые"  запросто  могли  быть  самими
пришельцами в чистом виде, тогда как черные человекообразные фигуры -  всего
лишь защитными скафандрами.
   - Сантиссима Тринидад! - пробормотала Лусия. - Это было так  ужасно...  У
меня почти остановилось сердце.
   Я на всякий случай снял с ее руки перчатку,  пощупал  запястье:  нет,  до
остановки сердца еще далеко. Пульс был учащенный.
   Лусия встала на ноги, и я  помог  ей  нацепить  свалившиеся  лыжи.  Потом
сказал:
   - Надо идти.
   Лусия изобразила что-то похожее на утвердительный кивок.  Она  напоминала
человека, которого только что вынули из-под развалин разбомбленного дома или
откопали из-под снежной лавины. На ее лице проглядывала некая отстраненность
от жизни, точнее, невозвращенность к жизни. Должно быть, не имея возможности
в отличие от меня хоть как-то повлиять на события" она перепугалась  намного
сильнее и уверовала в неизбежную гибель, а потому уже чувствовала себя одной
ногой на том свете. Теперь же, когда выяснилось, что гибель отодвинулась  на
неопределенный срок, Лусия медленно возвращалась во вменяемое состояние. Тем
не менее это оказалось очень  полезным.  На  какое-то  время  она  полностью
потеряла волю  и,  точь-в-точь  как  те,  кому  вкалывали  "Зомби-7",  стала
абсолютно исполнительным субъектом.
   Именно  вследствие  этого  она,  не  сказав  ни  слова  против,  послушно
зашаркала по снегу, обходя лужу. И позже, когда мы, миновав проталину, пошли
в прежнем направлении по лыжне, ни разу не пискнула насчет своей  усталости,
а сосредоточенно передвигала ноги, хотя ей это стоило немалых усилий.
   Я не был убежден, что мы  сможем  пройти  несколько  километров,  которые
оставались до заимки. Хотя и не в такой степени, как Лусия, но я тоже сильно
устал. И мало было шансов, что появится какое-нибудь  третье  или  четвертое
дыхание.
   Однако километр мы с ней прошли. А потом еще сто пятьдесят девять метров.
   Почему так точно? Потому что именно через 1159 метров мы оказались  рядом
с охотничьей избушкой.

ИЗБУШКА, ИЗБУШКА...

   В отличие от той липовой избушки,  которая  мне  привиделась  по  милости
"Черного  камня"  и  которая  показалась  именно  избушкой,  эту   мы   едва
разглядели.
   То, что мы увидели, было похоже на большущий сугроб, наметенный  на  кучу
бурелома.
   Лыжня, проторенная уже после пурги,  шла  мимо  нее.  И  никаких  следов,
свидетельствовавших о том, что кто-либо эту избушку посещал, по крайней мере
в последние несколько недель. Полянка,  на  которой  располагалась  избушка,
была совсем маленькая  и  являлась  скорее  расширением  тропы-просеки,  чем
самостоятельным образованием.
   Найти тут людей было нереально. Ясно, что ни Генка, ни Женька, ни Максим,
ни тем более сам старший Лисов давненько тут не бывали, если бывали  вообще.
Тем не менее, если тут имелась печка и хоть небольшой запас дров, можно было
дожить до утра.
   Для начала мы попробовали вычислить, где же тут дверь. Избушка  была  так
заметена снегом, что лишь  с  одной  стороны  из-под  сугробов  проглядывали
бревна.
   Со всех прочих сугробы, наметенные  у  стен,  и  пласты  снега  на  крыше
полностью срослись.
   На той стороне, где из-под  сугробов  просматривались  бревна,  двери  не
оказалось, только застекленное малюсенькое окошко. Эта стена была торцевая.
   Чтобы добраться до длинной стены, мне пришлось забрать у Лусии одну  лыжу
и поработать ей как лопатой. Сил было немного, работалось медленно,  зато  я
неплохо согрелся. На наше счастье, дверь оказалась не так далеко от угла,  и
прокопал я не больше двух метров, прежде чем до нее добрался.
   Дверь  крепко  примерзла,  и  мне  пришлось  немало  поколотить  по   ней
прикладом, чтобы вышибить лед из пазов,  щелей  и  из-под  петель.  Конечно,
никто эту дверь не запирал на ключ. Ее  просто  заложили  деревянным  брусом
снаружи, чтоб медведь не пролез.
   - Это чье? - спросила Лусия. - Мы нарушаем частное владение?
   Все-таки трудно объяснить западному человеку (а бабе тем  более),  что  в
России встречаются неприватизированные жилые площади. Даже замерзая и валясь
с ног от  усталости,  воспитанная  на  традициях  правовой  демократии  дама
беспокоилась, не посадят ли ее за покушение на частную собственность.
   - У нас форс-мажорные обстоятельства. - Сам не понимаю, как  я  припомнил
сей юридический термин, не говоря уже о том, к месту ли  его  употребил.  Но
Лусию это, кажется, убедило в правомерности наших действий.
   Мне же уголовно-правовые аспекты сейчас были  до  лампочки.  Меня  больше
интересовало, есть ли в избе исправная  печка  и  хоть  что-нибудь  горючее,
кроме стен  и  потолка.  В  противном  случае  изба  из  убежища  от  холода
превращалась в холодильник, где останавливаться  на  ночлег  было  не  менее
опасно, чем на свежем воздухе.
   Выбив брус,  которым  была  заложена  дверь,  я  отворил  ее  и  посветил
фонариком. Впереди оказалось  нечто  вроде  маленького  тамбура  площадью  в
половину квадратного метра, за которым оказалась еще одна дверь,  задвинутая
на железный  засов,  кованный,  должно  быть,  деревенским  кузнецом.  Засов
немного проржавел, но, постучав по нему прикладом, удалось его разболтать  и
отодвинуть. И внешняя, и внутренняя двери были обиты  войлоком.  Внешняя  со
стороны тамбура, а внутренняя с обеих сторон.
   Луч моего  фонарика  озарил  мрачноватое  и  тесное  помещение,  четверть
которого занимала кирпичная  печка  с  чугунной  плитой  о  двух  конфорках.
Жестяная труба была накрепко вмазана в кирпичи и, судя  по  всему,  выходила
куда-то на крышу. Дрова были сложены у глухой стены, сразу за печкой, их там
было, на мой непросвещенный взгляд, примерно два кубометра.
   На плите стояли черный от копоти,  но  вполне  пригодный  к  употреблению
жестяной чайник и вместительная кастрюля, тоже  вся  закопченная  с  внешней
стороны, но внутри чистая и не ржавая. В кастрюле  лежало  пять  алюминиевых
мисок, столько же ложек и кружек, а также половник.
   В простенках по обе стороны от того самого окошка, которое мы откопали на
торцевой стене избушки, висели самодельные шкафчики. Один  из  них  содержал
два увесистых, по два  кило  примерно,  мешочка  с  крупой.  На  одном  было
химическим карандашом написано "Пшено", на другом  -  "Рис".  В  облупленной
жестяной  банке  лежало  двадцать  кубиков  пиленого  сахара,  а  в  другой,
поменьше, находилось  граммов  сто  чая.  В  другом  шкафчике  съестного  не
оказалось, тут хранился охотничий НЗ: штук  двадцать  гильз  16-го  и  12-го
калибров, плотно закупоренная банка с черным порохом и мешочки  с  надписями
все тем же химическим карандашом:
   "8", "3", "00", "Жаканы".
   Остальную обстановку избушки составляли одноярусные дощатые нары  три  на
два метра, застланные сенными тюфяками, сшитыми  из  брезента,  и  настоящей
медвежьей шкурой, некрашеный, но крепко сколоченный стол и пара табуреток.
   В общем, если как следует натопить, то до утра условия жизни  можно  было
назвать комфортными. Но вот в том, что удастся растопить печку, у меня  были
немалые сомнения.
   Я сомневался насчет  трубы.  Пласт  снега  на  крыше  избушки  был  очень
толстый, и труба на его поверхности не  просматривалась.  Ее  могло  наглухо
забить спрессовавшимся снегом, а то и  льдом,  который  очень  трудно  будет
пробить. Его и не растопишь. Если просто разжечь  огонь  в  топке,  тяги  не
будет и весь дым попрет в комнату. И тепла не прибудет, и от угара  сдохнуть
можно.
   Поэтому я, усадив Лусию на нары,  вновь  вышел  на  воздух  и  попробовал
взобраться на крышу. Это удалось, хотя и не сразу. По крыше я  не  ходил,  а
ползал, потому что не знал, насколько прочны  доски.  Продавить  их  мне  не
хотелось, на них и так лежала немалая снежная тяжесть. Все, однако, обошлось
благополучно. И крышу  я  не  продавил,  и  трубу  нашел,  и  она  оказалась
незабитой.
   На ее верхний обрез был приклепан жестяной конус-искрогаситель, благодаря
которому снег только облепил трубу со всех сторон, но внутрь почти не попал.
Во всяком случае, никакой плотной пробки в трубе не было. Очистив верх трубы
от снега, я слез вниз, вернулся в избу и стал штурмовым ножом колоть лучинки
для растопки.
   Печка не подвела. Дым пошел туда, куда надо, то есть в трубу, а не в щели
между кольцами конфорок и не через заслонку топки. Кирпичи нагрелись,  плита
тоже, и температура в  избушке  начала  помаленьку  подниматься.  Уже  через
полчаса стало чувствоваться, что мы находимся в тепле, а не в холодильнике.
   Пора было подумать и об ужине. Хотя, пожалуй, наш поздний ужин можно было
считать ранним завтраком  -  был  уже  второй  час  ночи.  Вскрыв  трофейную
тушенку, я прямо в банке поставил ее на плиту, сало стало таять, и  по  избе
поплыл довольно вкусный духан. Чайник я набил снегом,  на  плите  он  быстро
растопился, и образовавшаяся водичка закипела, долго ждать не заставила. Чай
я заваривал прямо в кружках, засыпав в обе по щепоточке.  Не  хотелось  быть
щедрым на халяву.
   Нам ведь тут и оставить взамен нечего...
   Лусия, пока я возился, находилась в состоянии полудремы. Теперь ей  можно
было дать поспать, но я предпочел ее разбудить и пригласить к  столу.  Блюдо
было занятное, немного экзотическое: тушенка с накрошенными и размоченными в
кипятке ржаными сухарями. На второе - по бутерброду из пайкового  печенья  с
салом. На третье - чай с  шоколадом  из  наших  аварийных  запасов.  Сахара,
предназначенного для посетителей, решили пока не касаться. Шоколад  портится
быстрее.
   Спирт я покамест трогать не стал, хотя соблазн слегка  согреться  изнутри
был. Однако я решил, что слишком  взбадриваться  не  стоит.  И  не  хотелось
дурить себе голову - мало ли какие еще сюрпризы преподнесет "Черный камень".
Они, эти сюрпризы, и на трезвую башку меня едва не умучили, а уж  на  пьяную
голову и вовсе без  крыши  останешься.  Наконец,  стояла  чисто  техническая
проблема - разбавлять или не разбавлять. Разбавишь кипяченой водой  -  бурда
получится, не разбавишь - глотку сжечь можно. Ну его  к  бесу!  Трезвость  -
норма жизни.
   После того как трапеза была завершена, встал вопрос о ночлеге. Я  пощупал
тюфяки, лежащие на нарах: они были сыроваты. Их следовало чуточку подсушить.
У меня в хозяйстве  остался  довольно  длинный  кусок  стропы  от  паралета,
который удалось привязать к двум полусогнутым гвоздям-крючкам. Они,  видимо,
и прежде  служили  для  бельевой  веревки.  Пять  тюфяков  сразу  стропа  не
выдержала бы, но два - вполне  потянула.  Конечно,  запашок  от  просыхающих
тюфяков пошел не лучший.
   Однако на разморенную Лусию он не производил впечатления.
   По мере того как прогревалась  печка,  в  избе  становилось  тепло,  даже
жарко.
   - Лучше маленький Ташкент, чем большая  Сибирь,  -  сказал  я,  стаскивая
комбинезон вместе с валенками. Валенки я надел обратно - температура пола не
располагала к ходьбе босиком. Но бушлат и ватные штаны снял  -  упревать  не
хотелось. Остался в свитере и джинсах - для спанья на  тюфяке  без  простыни
этого было вполне достаточно. Лусия готова  была  заснуть  в  чем  была,  но
комбинезон и верхнюю одежду, то  есть  стеганое  утепление,  я  ее  заставил
снять.
   Тюфяки высохли, и мы постелили их.  Улеглись  не  головой  к  стене,  как
предусматривалось  конструкцией  нар,  рассчитанных"  на   пятерых   мужиков
среднего роста, а  ногами  к  печке,  вдоль  длинной  стороны.  Из  стеганок
соорудили изголовья, а укрылись шкурой медведя.
   Перед тем как заснуть, я развесил на веревку комбезы, пододвинул  валенки
к печке. Убедился, что дровишки прогорели и угарных  головешек  не  имеется,
открыл заслонку и задвинул вьюшку печи. Внешнюю дверь заложил брусом, а  для
туалетных надобностей между двумя дверьми поставил помойное ведро  -  ничего
удобнее не нашлось.
   Лишь после этого, уже в третьем часу ночи, я залез под шкуру,  где  мирно
посапывала, улегшись на бочок, Лусия. Никаких  гнусных  мыслей  в  отношении
научной мышки у меня не было и  не  могло  быть.  Голова  как  бухнулась  на
подушку, так и прилипла к ней намертво. Организм не собирался мучиться дурью
и пренебрегать своим правом на отдых. Я заснул без задних ног.
   Сколько времени мне удалось продрыхать без сновидений - черт его знает.
   Скорее всего часа три-четыре. Все это время вырезано из  памяти  начисто.
Но ближе к рассвету в моей голове принялись бродить сперва  не  очень  ясные
тени, потом стали проглядывать какие-то  конкретные,  не  всегда  узнаваемые
физиономии, предметы и ландшафты. Все это перетасовывалось по несколько раз.
После чего промелькнули знакомые по прежним снам  и  пограничным  состояниям
отрывки из жизни людей, волею судеб оставивших куски своей памяти у  меня  в
голове. Браун все никак не мог получить свой парашют от  разгильдяя  Суинга,
негритенок Мануэль нырял с горящего фрегата, чтобы  подогнать  к  его  борту
перевернутую шлюпку,  капитан  О`Брайен  держал  на  ладони  четыре  перстня
Аль-Мохадов, донья Мерседес каялась в грехах, Майкл Атвуд  переживал  кошмар
подземного потопа, Вася Лопухин размышлял о возможности  приема  Петра  I  в
члены ВЛКСМ. Все это быстро проскакивало перед глазами и  исчезало.  Но  вот
мельтешня образов и смена декораций закончилась.

СИБИРСКИЙ СОН ДМИТРИЯ БАРИНОВА

   В качестве основного места действия установился странно знакомый интерьер
- некое помещение, похож