. несколько раз скрывались у него  прежде,  а
потому Прохор боится, что они, будучи арестованными, расскажут большевикам о
том, что он уже давно был их укрывателем. Однако перевозить нас на тот берег
он под всякими предлогами отказывается. Главный из них состоит  в  том,  что
его лодка прохудилась, а за  паклей  для  конопатки  надо  идти  к  здешнему
председателю  сельского  совета,  который  является   ярым   большевиком   и
непременно спросит, зачем  это  Прохору  понадобилось  ремонтировать  лодку.
Кроме того, у Прохора хозяйство меньше, и наличие лишних  лошадей  его  явно
стесняет. К тому же его младший сын, судя по всему, не очень  одобряет  наше
присутствие. Вот он-то, пожалуй, вполне может донести на нас председателю, у
которого под рукой человек 20 "самооборонцев" и два милиционера, вооруженных
винтовками. Они изображают по ночам нечто вроде  пародии  на  патрулирование
села. Разумеется, серьезной боевой силы "самооборонцы" не представляют,  ибо
это либо старики, либо подростки, не проходившие никакого военного обучения.
Милиционеры - из бывших солдат германской  войны  -  более  опасны  во  всех
отношениях,  по  крайней  мере,  стрелять  умеют.  Все  же  вместе,  да  еще
руководимые фанатичным большевиком в лице председателя сельского совета, они
вполне  способны  справиться  с  нами,  особенно,  если  каким-либо  образом
захватят врасплох.  С  другой  стороны,  нам,  возможно,  удалось  бы  легко
распугать всю эту "самооборону", если б оказалось  возможным  быстро  и  без
шума ликвидировать председателя и милиционеров.  Корнила,  разумеется,  хоть
сейчас готов пойти ва-банк, но Н. и В.,  понимая,  что  риск  тут  весьма  и
весьма большой, возражают против этого. У меня нет устоявшегося м
   нения по этому вопросу. Иногда кажется, что  дерзость  могла  бы  в  этой
ситуации оказаться оправданной, а иногда я больше склоняюсь к мнению агентов
Краевского.
   20 сентября 1919 года.
   Вчера случилось то, что должно  было  случиться.  Сейчас  трудно  понять,
донес ли на нас Прохор или председатель с милиционерами сами разведали  наше
присутствие  в  Л.  Они  почти  застали  нас  врасплох,  если  б   один   из
"самооборонцев", вероятно, какой-то старик, воевавший еще  под  Плевной  или
Геок-Тепе, не закашлялся. Впрочем, надо  отдать  должное  председателю  -  с
точки зрения полицейской тактики, он действовал очень грамотно. Изба Прохора
была окружена по всем правилам,  причем  перед  рассветом,  когда  мы,  даже
проснувшись, находились  в  ослабленном  состоянии.  При  этом  уходить  нам
пришлось уже при свете - как назло, в этот день дожди прекратились и  настал
вполне приятный солнечный осенний денек. Но нам, естественно, это радости не
доставило. Если бы "самооборонцы" были хоть немного научены  целиться  и  не
палили в белый свет как в копеечку, ни один из нас не ушел бы живым.  Однако
все же мне и Корниле удалось  вырваться  целехонькими.  Увы,  несчастный  Н.
получил тяжелое ранение в спину и скорее всего  обречен,  а  В.,  пораженный
пулей, упал с лошади и  достался  неприятелям,  так  что  судьба  его,  надо
полагать, незавидна. Лошадь его,  однако,  нас  догнала  и  нам  удалось  ее
поймать. Таким образом, в конском составе мы, по иронии  судьбы,  потерь  не
имели.
   Сейчас мы смогли найти приют в лесной избушке, от которой, по словам  Н.,
значительно ближе до болотного хутора Трофима, нежели до реки. Корнила, явно
упавший духом  -  это  свойство  души  людей  подобного  склада,  -  всерьез
предложил вернуться на хутор и дожидаться  там  прихода  наших  войск,  а  в
случае, если до зимы этого не произойдет, перейти реку по льду.
   Бедняга Н. держится молодцом. Я не  большой  специалист  в  медицине,  но
догадываюсь, что страдания, которые он испытывает, ужасны. Пуля ударила  ему
в спину выше пояса, повредила многие  внутренние  органы  и  вылетела  через
живот. Н. часто впадает в бред, теряет сознание, у него начинаются  какие-то
воспалительные процессы, его мучит постоянная жажда. Однако,  едва  придя  в
себя, он с упорством, достойным восхищения, пытается продиктовать  мне  свое
донесение в контрразведку. К сожалению,  большая  часть  этих  сведений  уже
"несомненно" устарела, но я все же старательно записываю их, ибо это  своего
рода последний долг перед умирающим.
   22 сентября 1919 года.
   Вчера Н. скончался после мучительной агонии.  Он  неоднократно  требовал,
чтобы я или Корнила прекратили его мучения выстрелом. Увы, ни у меня,  ни  у
Корнилы рука на это не поднялась, и наш мученик отошел в лучший из  миров  в
тот час, когда это было предопределено Всевышним. К несчастью, в избушке  не
нашлось ничего, чем можно было  бы  вырыть  могилу,  и  мы  принуждены  были
утопить тело в небольшом болотце поблизости от избы.
   Сегодня к нашей  избушке  вышли  трое  мужиков,  вооруженных  винтовками.
Корнила узнал в одном из крестьян своего земляка-марьяновца, который  пропал
без вести после боя 25 августа, когда был убит Федор.  Остальные  двое  были
также повстанцами, но принадлежавшими к другим отрядам. К  идее  пробираться
за реку и далее - за фронт они отнеслись более чем  прохладно.  А  вот  идея
присоединиться к Трофиму и переждать там по меньшей мере до холодов  или  до
прихода наших войск была встречена ими с восторгом. Подозреваю,  что  Трофим
аналогичного восторга не проявит, ибо наш уход, как известно,  позволял  ему
сэкономить значительные  запасы.  А  возвращение  вместо  четверых  "едоков"
пятерых, надо думать, его весьма расстроит.
   Тем не менее я вынужден буду примкнуть к большинству. В одиночку  у  меня
мало шансов проскочить. Я слабо знаю  местность,  не  имею  добрых  знакомых
среди населения, но вместе с тем не прошло и месяца с тех пор, как  Ермолаев
провез меня по Уезду в качестве пленника, и много шансов,  что  меня  узнает
кто-либо из тех, кто пожелает проявить лояльность к краснюкам".
   На этом дневник Евстратова заканчивался,  но  следом  за  его  последними
строками на тех же листах, вырванных из  старой  конторской  книги,  другим,
корявым почерком было выведено:
   "Совершенно секретно.
   Весьма срочно.
   Председателю Губернской Ч.К. т. ПРИСТЯЖНОВУ К. Л. (лично в руки)
   ПРЕПРОВОЖДЕНИЕ
   При  сем  препровождаются  документы,  изъятые   23   сентября   с.г.   у
уничтоженных и захваченных бандитских элементов, совершивших подлый налет на
автомобиль председателя губревкома т. ЕРМОЛАЕВА, как-то:
   1. Дневник записок капитана белой армии ЕВСТРАТОВА  (бывший  руководитель
августовского  мятежа  в  губернии,  опознан  свидетелями,   убит   в   ходе
преследования после налета на автомобиль).
   2. ..."
   Что еще собирался препроводить в Губчека  автор  этой  записки,  осталось
недописанным, а само "Препровождение" было крест-накрест перечеркнуто, то ли
потому что товарищу подсказали: мол, оно  составлено  не  по  форме,  то  ли
потому,  что  он  сам  сообразил:  нельзя  писать  препровождение  на  самом
документе.
   Имелось еще несколько  бумажек,  которые  Никита  наверняка  с  интересом
прочитал бы, но в это время со двора донесся шум автомобильного мотора.
   Запихнув бумаги в рюкзачок, Никита,  аккуратно  отогнув  уголок  гардины,
выглянул во двор и увидел, как к парадному крыльцу дачи подъезжает  красивый
японский джип "Мицубиси-Паджеро", а из него выходят четверо крупных ребят  в
кожаных куртках.
   Никита воспринял их появление не то чтобы совсем спокойно, но без дрожи в
коленках - это точно. В принципе он прекрасно понимал, что, возможно,  видит
свою приближающуюся смерть. Точно так  же,  как  в  Чечне  не  раз  чуял  ее
приближение по звуку шагов. Особенно  тогда,  в  том  самом  первом  бою,  в
подъезде. Но там  при  нем  был  автомат  а  здесь  только  его  "коллекция"
пистолетов. И одет он был не по-боевому - в махровый халат  на  голое  тело.
Черт его помнит, куда одежда задевалась...  Да  и  не  успеть  ему  одеться.
Люська уже встретила этих ребят, не иначе как  это  те  самые,  которым  она
звонила. Может быть, вообще все тихо обойдется?
   Шаги забухали на лестнице, потом в  коридоре.  Дверь  отворилась.  Первой
вошла Люська, должно быть, убежденная, что в нее Никита стрелять не будет. А
за Люськой - невероятно, но факт! - вошел человек очень знакомый, и  даже  в
чем-то родной. Правда, теперь в нем было  не  86  килограммов,  а  несколько
побольше. Должно быть, отъелся, накачался после госпиталя. Никита  вообще-то
даже глазам не поверил, думал, померещилось. Но этот человек узнал его сразу
и сказал:
   - Бляха-муха! Братан!
   - Федя? - Никита еще плохо понимал, чего надо ждать от  появления  своего
однополчанина, то ли хорошего, то ли плохого.
   Трое остальных недоуменно поглядели на Мингазова, который в этой  славной
когорте явно играл основную роль.
   - Знакомого встретил, Газпром? -  спросил  один  из  них,  со  шрамом  на
верхней губе.
   - Не то слово, блин!  -  сказал  Федя,  которому  в  этой  компании  дали
кликуху, проистекающую не от имени, а от фамилии. - Это, мужики, тот  самый,
который меня на плечах вытащил. Я его должен до самой смерти поить.
   - Зачем же до смерти? - сказал Никита. - Я жить хочу.
   Мужики засмеялись, напряженность в лицах сошла.
   - Ну, тогда, может, со встречи? - произнес тот, у которого  был  шрам  на
губе, и щелкнул пальцем по кадыку.
   - Нет, - покачал  головой  Федя,  -  тут  дело  сложное,  поллитра  может
помешать немного. Надо будет много мозгами работать, братаны.
   - Мне бы одеться... - скромно заметил Никита. - А то у меня под халатом -
только собственная шерсть, и то в малом количестве...
   Все посмотрели на Люську, как бы требуя объяснений.
   - Сожгла я все, - произнесла та, -  и  белье,  и  куртку,  и  ботинки.  В
камине. Его в этом могли видеть, опять же он там натоптал... Мелочь  и  все,
что в карманах было, - вот. Все вынула.
   И она подала Никите его обтрюханный дерматиновый бумажник.
   НЕКЛЕВЫЙ РАСКЛАД
   Никита, Люська и Фарид-Федя сидели в мужской курилке на первом этаже.
   Ветров хорошо понимал, что на Федину благодарность за давнишнее  спасение
жизни ему не стоит надеяться как на панацею от всех бед. Мир, с  которым  он
сейчас начал общаться, был очень непредсказуем и мог чем  угодно  огорошить.
Потому что в нем собрались люди с разными биографиями, с разными понятиями о
жизни. Одни придумали для себя какой-то кодекс чести, другие  довольствуются
тем, что не запрещает воровской обычай, а третьим, по большому счету, вообще
никаких тормозов по жизни нет. Даже в отношении, условно говоря, "своих".  А
Никита тут чужой по всем статьям. Его появление тут, у Люськи,  уже  создало
проблемы, о которых он даже  догадываться  не  может.  Да  и  Люська  небось
слабовато представляет, что из  всего  этого  может  получиться.  А  Федя  -
по-здешнему, Газпром - тоже не Бог весть кто. Наверняка, если  ему  поставят
вопрос ребром: или - или, он все-таки выберет свою жизнь, а не жизнь  своего
грозненского спасителя.
   Взамен махрового халата на голое тело Люська разыскала для Никиты трусы и
майку, которые относительно подходили по размеру, джинсы, которые при хорошо
затянутом ремне не сваливались, и кроссовки, которые были на размер  больше,
чем надо, но на шерстяном носке не болтались (носки Люська тоже  откопала  в
бывшем балясинском шмотье). Байковая  рубаха,  которая,  по  словам  Люськи,
покойному Вальте была два года как мала, сидела на Никите мешком,  но  и  на
том спасибо. Сидеть в курилке и говорить о жизни можно и в обносках.
   Фарид про себя и свое социальное положение ничего  не  поведал.  Он  лишь
внимательно слушал то, что рассказывали Никита и Люська.  Не  перебивал,  не
вмешивался, не поддакивал - только слушал, и понять по лицу, верит он или не
верит, одобряет или не одобряет, было очень сложно.  Хотя  сугубо  восточных
черт во внешности у него было не так уж много - половина граждан с фамилиями
Иванов, Петров и Сидоров намного скуластей,  да  и  по-русски  Федя  говорил
скорее с поволжским, чем с татарским акцентом - все-таки какая-то  азиатская
непроницаемость ощущалась, давала о себе знать.
   Никита рассказал о себе ровно столько же, сколько и Люське, не вдаваясь в
подробности насчет тех бумаг, что прибрал у Сережки  Корнеева.  Потому  что,
хотя и знал прекрасно, никто не помешает ребятам Фарида порыться в рюкзачке,
раскрывать все свои карты не  торопился.  Доберутся,  спросят  -  расскажет,
деваться будет некуда. А пока не спрашивают - зачем соваться? Тем более  что
Никита был уже довольно твердо убежден: и исчезновение  Ермолаева,  и  визит
старшего  Корнеева,  и  ночной  набег  младшего  -  вещи  взаимосвязанные  и
нанизанные на один стержень - на клад Федьки Бузуна,  который  обнаружил  78
лет назад капитан Евстратов и оставил об этом  упоминание  во  второй  части
своего дневника, хранившегося, как выяснилось, у  Василия  Михайловича.  То,
что младший Корнеев был бандитом, у Никиты не вызывало сомнений. И если  его
"уазка" действительно находилась вчерашним утром у дома Ермолаева, то именно
на ней, меньше чем за полчаса до прихода Никиты, Сергей мог увезти  старика.
Куда-нибудь в такое место, где 80-летний Ермолаев мог рассказать о том,  где
он спрятал вторую часть дневника Евстратова...
   А теперь эта очень ценная  для  любителей  халявного  богатства  тетрадка
лежит в Никитином рюкзачке. Поделись этим сведением с  Федей  -  глядишь,  и
минуты лишней не проживешь.
   Последняя часть Никитиного рассказа, связанная с инцидентом на  свалочной
дороге и приездом в Ново-Сосновку, активно  комментировалась  и  дополнялась
Люськой.
   - Все? - спросил Мингазов, дослушав их совместные объяснения.
   - По-моему, все... - кивнул Никита.
   - Некл„вый расклад получается, кореш... - вздохнул Федя. - Юрик -  крутая
фигура вообще-то. То, что Люська ему шьет подставу, - очень похоже на  дело.
Но в нашей конторе - говорила она тебе или нет, не  знаю  -  у  Юрика  много
четких друганов. Хорошо, что она на меня выскочила, а не на Кузю  или  Веню.
Они уже сейчас землю роют - где Юрик? И наверно, если у них сваты в  ментуре
есть,  уже  докопались.  Есть  еще  Альбина,  которая  вполне  может  Люське
припомнить. А кроме вас двоих - свидетелей ноль. Люська без Вальти -  только
не обижайся! - пустое место. Ты - чувак со стороны, тебя никто  не  знает  и
знать не захочет. Но и это  не  самое  главное.  Главное  в  том,  что  наша
контора, то есть "Прибой", стоит  под  большим  паханом.  Вальтя  был,  если
по-армейски, вроде капитана. А над капитанами  -  майоры  есть,  полковники,
генералы. Так и тут. Если его завалили - стало быть, тот, самый большой, это
дело разрешил. А Юрик - человеком этого пахана был.  Возможно,  ты,  Люська,
дурика сгоняла, когда ему не дала. Он бы тебе упасть не дал...
   - Пусть его черви жрут, сучьего потроха! - заорала Люська.
   - Ладно, не кипешись, уже все уплыло. Юрика не вынешь, надо уже от  этого
плясать. Но будет эта пляска очень хреновая. Потому что, пока Вальтя  был  в
"Прибое", верхний, все его друзьями были. Тот же Юрик, к примеру. А  сколько
их останется после завтрашних похорон - не знаю. Потому что определять,  кто
вместо Вальти станет править, - будут не у нас. И на сто процентов, что тот,
кого назначат, не из Вальтиных друзей вырастет. Не затем его мочили. И  если
завтра на похоронах из его корефанов будет человек пять, то это еще ничего.
   - А ты будешь? - спросил Никита.
   - Я - буду, - твердо ответил Фарид, - но я -  совсем  маленький  человек.
Пешка. Мне, если на то пошло, даже того, что я тебе сейчас по дружбе сказал,
- знать не положено. Наше дело - на стрелки ездить, долги вышибать, кое-кому
мозги прочищать. Одним словом, руками работать. А говорить и думать - другие
люди должны, умные, усек?
   - Усек, - кивнул Никита, - ну, а из таких  умных  кто-нибудь  порадуется,
что Юрика не будет?
   - Быстро соображаешь! - хмыкнул Газпром. - Будут такие, но  не  каждый  в
этом сознаться рискнет. Причем не только среди  тех,  кто  четко  за  Вальтю
держался. Понимаешь, братан,  там  на  ихнем  этаже  свои  разборки,  как  в
коммуналке. И мне сдается, что Юрика ковали на место Вальти. Не  то  что  он
сразу после похорон возбухнет - а вот еще через пару лет,  после  того,  как
еще одного-двух завалили бы, он на это кресло мог дозреть.  И  я  знаю,  кто
сейчас порадуется от души, хотя и в тряпочку. Несмотря на то, что  Вальтиной
смерти тоже безмерно рады. Но в твоем  деле  они,  по-моему,  не  помощники.
Наоборот, им твой  переход  в  жмурики  большое  облегчение  сделает.  Если,
конечно вычислят, что это ты сделал. Тогда с них все подозрения спадут.
   - Но пока-то они под подозрением?
   - Ясное дело. Они сейчас сами начнут суетиться,  вспоминать,  что  и  про
кого Юрик мог настучать. Жуткое дело! Пара трупов еще будет, точно скажу. Но
если ты к ним сейчас пойдешь душу изливать - твой труп первым станет.
   - Да что ты все пугаешь да пугаешь! - взъярилась Люська. -  Ты  придумай,
чем помочь можно!
   - Ты-то себе запросто сможешь помочь, - осклабился Федя. -  Не  обижайся,
конечно, но трахать тебя мало кто откажется. Если ты завтра,  на  похоронах,
прислонишься к Вене или Кузе, порыдаешь в жилеточку, а потом позволишь  себя
утешить - считай, что все проблемы  сняла.  А  вот  за  Никиту  этим  ты  не
заплатишь.
   - Хам ты, однако! - обиделась Люська.
   - Не заводитесь вы, а? - вмешался Никита.  -  Давай  подумаем,  можно  ли
найти у вас человека, который поймет, что я этого Юрика случайно застрелил?
   - Не, братан, - усмехнулся Федя. - Случайно ты шмальнул или  нет  -  кому
какое дело? Есть труп. И отвечать надо. Машина Юрика здесь, в гараже  стоит.
Ее вчера на въезде в поселок охрана видела. Заметили тебя за рулем или нет -
не знаю. То, что Людмила твои шмотки спалила, честь ей и слава, но теперь на
тебе Вальтины надеты, а это тоже не здорово. Потому что ясно, что ты на даче
у Люськи был.
   - Получается, что мне надо брать пистолет и поскорее застреливаться, пока
не зарезали, - заметил Никита.
   - Есть в этом мире человек, которому все по фигу и здешний Хрестный в том
числе...
   - Это еще кто?
   - Это пахан, который  надо  всеми  стоит.  Кликуха  такая.  Но  это  тебе
неважно. Тебе важно, что есть в нашей  области  система,  которая  Хрестного
знать не хочет и через хрен кидает повсеместно, где только получается. Между
прочим, если говорить всерьез,  то  мы  здесь  сейчас  находимся  у  нее  на
территории.
   - Ты Светку-Булочку имеешь в виду? - проворчала Люська. - Ты думаешь, что
Булочка нас от Хрестного прикроет? - недоверчиво скривилась Люська.
   - Если захочет  -  прикроет...  -  Федя  перешел  на  шепот.  -  Но  сами
понимаете, если что - я ничего не говорил. Иначе мне секир-башка будет.
   - А почему ты в этом уверен? - спросил Никита.
   - Потому что у нее с Юриком старые счеты. Сам лично присутствовал,  когда
Юрик вылетал из ее казино "Пан Квинта". Нам тамошние вышибалы  очень  нехило
морду начистили. А недели через две около этого же  казино  взлетел  Светкин
"Мерседес". Водила угробился, в  заведении  все  стекла  повыбило.  Персонал
почти весь изрезанный  ходил,  многим  швы  накладывать  пришлось,  одну  из
барменш  прилично  об  стойку   приложило,   месяц   от   сотрясения   мозга
вылеживалась. Посетителей, правда, еще не было, а то б еще море крови было.
   - А сама?
   - Самой, говорят, повезло. Была на  кухне  -  у  ней  там  ресторан  типа
пиццерии имеется, -  поэтому  ее  даже  не  задело.  Но  влетело  ей  это  -
будь-будь! "Мерс", свежак с наворотами, под сто тыщ баксов,  на  ремонт,  на
похороны, на лечение - еще под двести.
   - Значит, если я приду к этой самой Свете-Булочке и  скажу,  что  я  убил
Юрика, то она меня прикроет?
   - Конечно!
   - А не может она меня, к примеру, обменять на свое спокойствие? Взять  да
и отдать Хрестному: на, дескать, вот этот твоего грохнул.
   Газпром развел руками:
   - Все может быть. На раз не угадаешь.