ишком поздно. Он чересчур  долго
действовал так, словно был единственным живым актером  в  театре  теней.  Он
бежал из своей квартиры, но при этом даже не потрудился уничтожить или  хотя
бы спрятать свои запасы и "сувениры". Для него в них заключался если не весь
смысл жизни, то, по крайней мере, большая его часть; для  ищеек  они  станут
обыкновенными уликами, вещественными доказательствами по делу с многозначным
номером. Ищейки будут просто счастливы найти  неопровержимые  доказательства
его вины, которые он сам любезно предоставил в их  распоряжение.  Почему  он
это  сделал?  Ах,  если  бы  знать!  Скорее  всего,  потому,   что   никогда
по-настоящему не верил в возможность  разоблачения.  Бегство  из  дома  было
обыкновенной мерой предосторожности, предпринятой скорее для  проформы,  чем
по необходимости. Почему, ну  почему  он  был  таким  слепым,  самоуверенным
болваном?!
   Ответ лежал на поверхности. Он ничего не знал о белом ферзе и  действовал
так, словно его вовсе не было на доске. Но теперь все изменилось. Теперь  он
отлично представлял себе расстановку сил, сам по-прежнему оставаясь в  тени.
Белые готовы были поставить ему мат в два хода, но они об этом пока что даже
не подозревали. Они чувствовали за собой силу, как  раньше  чувствовал  свое
превосходство он сам, и это ощущение должно было их погубить,  как  едва  не
погубило его. Осторожно  двигаясь  в  тени,  можно  будет  переместиться  на
удобную позицию и оттуда  нанести  стремительный  удар.  Когда  белый  ферзь
покинет доску, на ней останется только растерявшееся стадо глупых деревяшек,
не представляющих никакой опасности и не являющихся реальной силой.
   Белым ферзем был Забродов. Возможно, момент для его ликвидации еще не был
упущен. Но сначала нужно сходить домой - к себе  домой,  а  не  в  тоскливую
берлогу, служившую ему убежищем в  последние  два  дня,  -  и  тщательнейшим
образом уничтожить все улики. После этого на  руках  у  ищеек  не  останется
ничего, кроме пустопорожней болтовни, на основании которой ни один  прокурор
не выдаст санкции на арест. Конечно, это нужно было  сделать  сразу  же,  но
лучше поздно, чем никогда!
   В последний момент он все-таки решил зайти на квартиру, которую снимал  в
соседнем доме. Подъезд здесь выходил на другую  сторону,  так  что  Коломиец
имел возможность войти в дом незаметно для своих  соседей  и  тех,  кто  мог
караулить его во дворе его дома.
   Он поднялся на шестой этаж, отпер дверь и первым делом сходил на кухню за
стоявшей в холодильнике бутылкой пива. Он понимал, что пить пиво в жару,  да
еще на голодный желудок - не лучший  способ  утоления  жажды  в  сложившейся
ситуации.  Но  внутри  у  него  все  пересохло  и  потрескалось,  словно  он
всухомятку сжевал килограмм соли, а при  мысли  о  том,  чтобы  выпить  воды
из-под крана, его начинало мутить  -  он  никогда  не  пил  эту  отраву,  не
подвергнув ее кипячению и фильтрации.
   После первых трех  глотков  жажда  немного  отступила.  Коломиец  закурил
сигарету и, поочередно  прикладываясь  к  бутылке  и  затягиваясь  ароматным
дымом, подошел к окну, выходившему во двор  его  дома.  Под  ногами  у  него
похрустывал мусор, раздавленные окурки прилипали к подошвам. Между  оконными
рамами  жужжала  и  билась  залетевшая  туда  крупная  муха,  обреченная  на
мучительную смерть в своей стеклянной тюрьме.
   Голова начала приятно  кружиться,  а  все  проблемы  как-то  съежились  и
отступили на второй план. Он добрых две минуты разглядывал  муху,  сравнивая
ее незавидную судьбу с тем положением, в котором оказался сам, и лишь  после
этого сосредоточился на том, что происходило во дворе.
   Адреналиновый взрыв разом вышиб из него весь хмель. Бутылка  выскользнула
из внезапно потерявших чувствительность пальцев, ударилась донышком о  носок
его ботинка, отскочила и с глухим рокотом покатилась по  полу,  оставляя  за
собой пенную пивную дорожку. Дрожащей рукой он поднес к губам  сигарету,  но
изжеванный фильтр почему-то ткнулся в  щеку.  Со  второй  попытки  он  попал
сигаретой в рот, но затянуться забыл.  Сигарета  медленно  тлела  у  него  в
зубах, дым разъедал глаза, но он даже не щурился, оцепенело наблюдая за тем,
как из его подъезда, переговариваясь и брезгливо кривя лица, выходят люди  в
милицейской форме.
   На стоянке перед  домом  стоял  зеленый  микроавтобус  "УАЗ",  сине-белая
патрульная машина и черная "Волга" со сверкающими хромированными  колпаками.
Вокруг них, покуривая, бродили водители в форме.  Какие-то  люди  грузили  в
микроавтобус большие картонные коробки, старательно отворачивая от них лица.
Тут же топтался пузатенький крепыш с профессиональной видеокамерой на плече,
фиксируя происходящее. Судя по наплечной кобуре, периодически мелькавшей под
распахнутыми полами его джинсовой куртки, это был не оператор С телевидения,
а еще один оперативник.
   - Не оператор, - не слыша собственного голоса, громко повторил  Коломиец.
- Оперативник. Всем все ясно?
   Вокруг  машин  толпились  любопытные.  Они  держались   на   почтительном
расстоянии, но и там  многие  из  них  время  от  времени  отворачивались  и
зажимали носы. "Что за черт,  -  подумал  Коломиец.  -  Неужели  холодильник
испортился? Пропало мясо. Все, все пропало... Странно, ведь  у  холодильника
еще не истек гарантийный срок..."
   Все было окончательно ясно, кроме одного: почему, черт побери, испортился
холодильник? На минуту это показалось  Коломийцу  по-настоящему  важным,  но
потом он понял, что теперь  ничто  на  свете  уже  не  имеет  значения.  Его
картины, его мебель, его коллекция ножей и другая  коллекция,  состоявшая  в
основном из внутренних органов, его запас  продовольствия,  его  сбережения,
спрятанные под отставшей половицей в спальне, - да что там, вся его жизнь! -
все, все теперь потеряло какое бы то ни было значение и представляло интерес
разве что для прокуратуры и суда.
   Ему показалось, что он уже умер и бесшумно парит в  ледяном  безвоздушном
пространстве, но тут из подъезда вышел Забродов, и Владимир Эдгарович  разом
обрел почву под ногами. Это было так, словно он и впрямь  упал  на  землю  с
приличной высоты; у него даже пятки заныли от удара, которого на самом  деле
не было.
   Это был он - плагиатор, самозванец, белый ферзь, спутавший все его  планы
и превративший наполненную  высшим  смыслом  жизнь  Владимира  Эдгаровича  в
непрерывное и бесцельное паническое бегство. Это был  шпик,  филер,  стукач,
фокстерьер на жалованье; это был  реальный  враг,  олицетворявший  все,  что
Коломиец так ненавидел в безликой людской толпе. О, у этого негодяя  имелось
собственное лицо, но это было лицо толпы, изменчивое и лживое.
   Окурок обжег ему губы. Коломиец выплюнул его на пол и  почувствовал,  что
во рту снова пересохло. Он с сожалением посмотрел на разлитое по полу пиво и
увидел свой окурок. Тот продолжал тлеть, лежа на пожелтевшем куске  газетной
бумаги. Под его горячим кончиком уже образовалось коричневое пятно,  которое
росло и темнело буквально на глазах, готовясь вспыхнуть.
   Коломиец зачарованно смотрел на пятно. Над  газетой  поднялась  тоненькая
струйка дыма, в середине  пятна  возникло  неровное  отверстие,  окаймленное
тончайшей  огненной  чертой,  которая  то  вспыхивала,  то  угасала  в  такт
неощутимым колебаниям воздуха  в  комнате.  Спустя  несколько  секунд  огонь
достаточно окреп для того, чтобы превратиться  из  ползучих  искр  в  чистое
пламя.  Потухший  окурок,  который  дал  ему  жизнь,   сморщенным   трупиком
провалился  в  прожженную  им  же  дыру.   Газета   вспыхнула   как   порох,
зашевелилась, съежилась и погасла, оставив после себя только  горку  черного
летучего пепла да полную комнату  отвратительно  вонявшего  паленой  бумагой
дыма.
   "Огонь, - подумал Коломиец.  -  Надо  же,  настоящий  огонь!  И  никакого
пожара. Ну а если даже и пожар, так что же? Говорят, огонь очищает. Кое-кому
в этом городе не мешало бы очиститься. Интересно, кому? Ну, об этом  не  так
уж трудно догадаться. Как это реально осуществить - вот вопрос, на который у
нас пока что нет ответа..."
   Он сел на скрипучую раскладушку, привалился спиной к стене,  закурил  еще
одну сигарету и стал думать, время от времени дуя на  ее  тлеющий  кончик  и
зачарованно  глядя  на  жаркий  оранжевый  уголек.  Его   бессвязные   мысли
превратились в четкий план раньше, чем сигарета  догорела  до  конца.  Тогда
Владимир Эдгарович вынул  бумажник,  пересчитал  наличность,  удовлетворенно
кивнул и решительно встал с раскладушки.
   Он снова был бодр, свеж и полон решимости. Пришла пора поставить на карту
все, что у него осталось, и дать последний бой.
   Он просто не мог исчезнуть,  не  поквитавшись  напоследок  с  Забродовым.
Белого ферзя необходимо смахнуть с доски  хотя  бы  в  самом  конце  партии.
Коломиец точно знал, что, если он этого не сделает, ему не будет покоя ни на
этом, ни на том свете.
 
*** 
 
   Илларион вышел из машины, чувствуя себя довольно глупо из-за  напяленного
прямо на голое тело  легкого  израильского  бронежилета.  Поверх  жилета  он
натянул майку, а поверх  майки  -  легкую  матерчатую  куртку.  Несмотря  на
поздний час, во всей этой сбруе  было  чертовски  жарко.  Илларион  потел  и
злился. Разумеется, если  бы  речь  шла  только  о  его  собственной  жизни,
подаренный сослуживцами бронежилет остался бы преспокойно висеть в шкафу. Но
у Коломийца появился заложник, и это в корне меняло  дело:  теперь  Илларион
просто не имел права рисковать.
   Ножа, которым обычно орудовал маньяк, Забродов не боялся. Но Коломиец мог
каким-то образом раздобыть огнестрельное оружие. Ведь рассчитывал же  он  на
что-то, вызывая Иллариона сюда! Имея деньги, купить ствол не так уж  сложно,
а с маленького расстояния попасть во взрослого мужчину еще проще, даже  если
ты подслеповат и стреляешь впервые  в  жизни.  "Только  бы  не  дробовик,  -
подумал Илларион", мягко ступая по асфальту тротуара. - Если крупной сечкой,
да в физиономию.., бр-р-р!"
   Он заметил, что крадется, и перешел на  нормальный  шаг.  Окна  магазина,
принадлежавшего Марату  Ивановичу  Пигулевскому,  были  непривычно  темны  и
безжизненны. В лавке не горело даже дежурное освещение, зато  тротуар  перед
магазином  буквально  купался  в  свете   люминесцентных   ламп   повышенной
интенсивности. В такой ситуации можно было с одинаковым успехом подползать к
дверям по-пластунски или рубить строевым шагом, разобравшись  в  колонну  по
шесть. Илларион выбрал золотую  середину  и  подошел  к  дверям  нормальной,
немного ленивой походкой усталого человека, которого на  ночь  глядя  против
его воли вытащили из дому и заставили заниматься черт знает чем.
   Наружная дверь магазина была приоткрыта  на  палец.  Илларион  недовольно
пожевал  губами,  дернул  плечом  и  решительно  распахнул   ее.   В   узком
застекленном  тамбуре  было  тихо  и  пусто.  Сквозь   отмытое   до   полной
прозрачности толстое стекло внутренней двери хорошо просматривался озаренный
проникавшим с улицы светом торговый зал. По углам лежали глухие черные тени;
стекло, фарфор и старая бронза таинственно поблескивали в полумраке.  Где-то
здесь, среди сокровищ Марата Ивановича, прятался каннибал.  Сумасшедший  или
нет, он выбрал самый верный способ выманить Забродова из дому.
   Положив ладонь на узорчатую литую бронзу дверной  ручки,  Илларион  криво
усмехнулся. Если бы Коломиец хотел просто убить его, он вполне мог  устроить
засаду где-нибудь возле его дома. Но он  вызвал  его  сюда,  на  нейтральную
территорию, предварительно обзаведясь заложником. Значит, предстояла беседа,
одна мысль о которой навевала на бывшего спецназовца жуткую скуку. Ну о чем,
в самом деле, ему было говорить с Коломийцем? Что  умного  мог  ему  сказать
этот  доморощенный  каннибал?  Тоска,  тоска...  Впрочем,  Илларион  отлично
сознавал, что разговор по душам даст Марату Ивановичу шанс остаться в живых.
   "Только бы не дробовик",  -  подумал  он  снова  и  решительно  распахнул
внутреннюю дверь тамбура.
   Наверху раздался глухой шум, и в то же мгновение на Забродова  с  тяжелым
плеском обрушилась волна  какой-то  жидкости.  Сорвавшееся  с  шаткой  опоры
жестяное ведро ударило его по плечу и с грохотом запрыгало по полу.
   - Идиотская шутка, - отплевываясь, сказал Забродов и в тот же миг  понял,
что ни о каких шутках не может быть и речи: маслянистая дрянь,  которой  его
окатили, одуряюще пахла бензином.
   Собственно, это и был бензин.
   "Ловко, черт подери, - подумал Илларион. - Шутка действительно  дурацкая,
из репертуара пионерлагеря, но сработала как надо. К этому, если  честно,  я
не был готов. Это тебе не дробовик... Ну, и что же дальше?"
   В темном углу чиркнуло колесико зажигалки.  Вспыхнул  язычок  пламени,  и
сразу же загорелся длинный, скрученный из бумаги фитиль. Пляшущее  оранжевое
пламя высветило черепаший подбородок, темные очки и длинные волосы.
   - Только не надо пытаться бежать, - сказал Коломиец. - Наш общий знакомый
находится в таком же положении, как и вы, с той лишь  разницей,  что  он  не
может бегать.
   - Вот еще, - сказал Илларион, безуспешно пытаясь стереть  с  глаз  и  губ
вонючий бензин. - Вы странный человек. Если бы я вас боялся, я  бы  сюда  не
пришел. Марат Иванович, ты жив? - повысив голос, крикнул он в темноту.
   - Илларион? - послышалось в ответ со стороны кабинета.  -  Уходи  отсюда!
Этот человек сошел с ума.
   Голос у Марата Ивановича был испуганный, но не более того.
   - Вранье! - выкрикнул Коломиец. - Я нормальнее вас!
   Он поднес к пылающему фитилю новый бумажный жгут. Перед  тем  как  бумага
вспыхнула, Илларион успел разглядеть на ней отпечатанные архаичным латинским
шрифтом строки и понял,  что  Коломиец,  заготавливая  фитили,  не  особенно
церемонился с книгами. До поры до  времени  Илларион  решил  не  высказывать
своего отношения  к  подобному  варварству,  но  сделал  в  памяти  зарубку,
прибавив к длинному списку совершенных каннибалом преступлений еще одно.
   - Ладно, нормальный, - нарочито грубо сказал он, - куда прикажете?
   -  В  кабинет,  прошу  вас,  -  с  издевательской  вежливостью  пригласил
Коломиец. - Только сначала заприте дверь. Я не хочу, чтобы нашему  разговору
помешали. И имейте в виду, если вы привели с собой  группу  захвата,  вы  со
стариком умрете первыми.
   - Имейте в виду, - передразнивая его, сказал Илларион, - что если  бы  со
мной была группа захвата, вы давно валялись бы на полу с пулей  между  глаз.
Ваш факел отлично виден с улицы, и не нужно быть снайпером,  чтобы  вышибить
вам мозги. Вы об этом не подумали? Подумайте. Чего вы  добиваетесь?  Нелегал
из вас, простите, как из бутылки молоток. Допустим вы расправитесь со  мной.
Допустим даже, что вам  удастся  после  этого  выбраться  из  Москвы.  Ну  а
дальше-то что? Вы же добежите до первого милиционера, не дальше.
   - Там посмотрим, - сказал Коломиец. - Поджарить вас - это  само  по  себе
очень неплохо. Заприте дверь, я сказал!
   - Если бы вы знали, -  запирая  дверь,  со  вздохом  сказал  Илларион,  -
сколько раз меня пытались поджарить, вы бы  наверняка  попытались  придумать
что-нибудь пооригинальнее. Впрочем, измыслить способ, которым  меня  еще  не
пробовали прикончить, довольно сложно.
   - Странное заявление для историка литературы, - ядовито заметил Коломиец.
   - А мы вообще живем в довольно странном мире, - сказал Илларион.  -  Кого
тут только не встретишь! Историк литературы с бурным прошлым - это еще  что!
Я вот недавно познакомился с одним художником, который убивал и ел людей,  -
видимо, из чисто эстетических соображений, потому  что  выбирал  в  основном
молоденьких девушек. Кстати, я видел ваши картины. Хотите знать мое  мнение?
Вы дерьмовый художник, Коломиец.
   - Много вы понимаете,  -  возразил  Владимир  Эдгарович.  -  Пожалуйте  в
кабинет.
   Илларион пошел, куда было ведено. По дороге ему подумалось,  что  вывести
Коломийца из душевного равновесия, пожалуй, не так-то просто.
   Коломиец вошел следом, включил свет  и  снял  темные  очки.  Он  зачем-то
подышал на стекла, потер их о лацкан своего замшевого пиджака и спрятал очки
в нагрудный карман. Глаза  у  него  были  маленькие,  глубоко  посаженные  и
какие-то тусклые, словно две оловянные пуговицы.
   Марат Иванович сидел  в  своем  кресле,  привязанный  к  нему  шнуром  от
электроплитки и собственным брючным ремнем. Илларион сразу увидел,  что  эти
путы способны удержать на месте разве что напуганного старика. Впрочем, даже
такая предосторожность была излишней: и сам  Пигулевский,  и  все,  что  его
окружало, было обильно полито бензином. В углу валялась  пустая  пластиковая
канистра.
   Марат Иванович грустно посмотрел на Иллариона. С его волос капал  бензин,
стекая по щекам, забираясь в глаза  и  обильно  смачивая  губы.  Пигулевский
тряхнул головой, сплюнул дрянь и вымученно улыбнулся Забродову.
   - Ничего, Марат Иванович, - сказал ему Илларион и непринужденно уселся  в
свободное  кресло.  -  Как-нибудь  прорвемся.  Извини,   что   так   неловко
получилось. Убытки я тебе возмещу, клянусь.
   - Сомневаюсь, что у вас будет возможность это сделать, - сказал от дверей
Коломиец. - Просто не успеете.
   Илларион повернулся к нему и удивленно поднял брови.
   - Вы еще здесь? Слушайте,  какого  черта?  Бегите,  спасайтесь!  А  вдруг
получится? Вы уже доказали, что способны меня  перехитрить.  Может,  хватит?
Помните песню: "Может быть, пора угомониться..."? Вы и  так  отняли  у  меня
кучу времени. Вы мне надоели,  Коломиец,  можете  вы  это  понять?  Вы  меня
раздражаете. Я терпеть  не  могу,  когда  убивают  людей,  уродуют  книги  и
поливают  бензином  меня  и  моих  знакомых.  Что  вы  вытворяете?   А   еще
интеллигентный человек! Ступайте, ступайте! У нас с Маратом Ивановичем  куча
дел.  Надо  здесь  прибраться,  принять  душ,  постирать  одежду...   Идите,
Коломиец. Обещаю, что не стану за вами гоняться.
   Марат Иванович выслушал эту ленивую и одновременно раздраженную тираду  с
округлившимися  от  удивления  глазами.  Он  явно  не  имел   ни   малейшего
представления о том, кем на самом деле был его знакомый  Владимир  Эдгарович
Коломиец.
   - Какое благородство! - воскликнул Коломиец. - Ну а я обещаю, что  живыми
вы отсюда не выйдете. Вы оба, я ясно выразился? Вы, Забродов, разрушили  мою
жизнь, а этот старый негодяй вам помог. Для начала я сожгу вас живьем, а там
посмотрим.
   - Вы слишком много болтаете, - сказал Илларион. - Имейте в  виду,  что  я
умею терпеть боль. Это, конечно,  будет  очень  больно,  но,  прежде  чем  я
потеряю сознание, я успею до вас добраться. А тогда я  вас  уже  не  выпущу,
даже не надейтесь.
   Говоря, он шарил глазами по захламленному столу  Пигулевского  и  наконец
нашел то, что искал. Это  был  дешевый  и,  по  мнению  Иллариона,  довольно
безвкусный ножик для разрезания бумаги, выполненный в форме стилета с  узким
плоским лезвием из дрянного мягкого железа  и  оловянной,  раскрашенной  под
бронзу  рукояткой  в  форме  обнаженной  женской  фигуры.  Присутствие  этой
безвкусной поделки на рабочем столе антиквара Пигулевского  всегда  удивляло
Иллариона и даже смешило. Ножик подарила Марату Ивановичу внучка,  и  он  со
старческой сентиментальностью держал его на виду, чем, по мнению  Иллариона,
наносил ощутимый вред своей репутации.
   Забродов с  самым  непринужденным  видом  протянул  руку  и  взял  ножик.
Хромированное лезвие гнулось, как  алюминиевая  проволока,  и  было  начисто
лишено упругости,  а  неудобная  рукоятка  казалась  чересчур  тяжелой.  Эта
безделушка ни в коем случае не  могла  считаться  оружием,  однако  Коломиец
насторожился.
   - Немедленно бросьте нож! - почти взвизгнул он и торопливо  поджег  новый
бумажный фитиль. - Сейчас же бросьте его на пол, пока я не бросил это в вас!
   И он тряхнул пылающим бумажным жгутом.
   - Черта с два, - сказал Илларион и принялся чистить ногти тупым  кончиком
ножа. - Давайте,