искушения посмотреть на часы, зная, что на самом деле миновали минуты. И все же, когда он посчитал, что дело движется к рассвету и бросил взгляд на циферблат часов, висевших на стене, увидел, что маленькая стрелка находится возле цифры "4", а большая еще не дошла до двенадцати.
     - Роман, Роман, - вздохнул Богуславский, - неужели это наказание за мои прегрешения?
     С трудом он дождался рассвета и разбитый отправился в ванную. Кое-как приведя себя в порядок, он приготовил завтрак и стал ждать то ли телефонного звонка, то ли звонка в дверь, понимая, что если ничего не решится за сегодняшний день, то пять дней он может просто не прожить, снедаемый тревогой. А там...
     Андрей Петрович сидел на кухне и не мог оторвать от стола чашку с чаем. Лишь только он приподнимал ее, как тут же становилась видной предательская дрожь в руках. Напиток расплескивался, падая на белый пластик неровными пятнами.
     И вот, когда терпение академика находилось уже на пределе, в дверь позвонили. Коротко, так, словно бы звонок говорил: если не откроете сейчас, то и не надо. Андрей Петрович бросился в прихожую, рванул на себя дверь, ожидая увидеть Романа, сдерживая желание наброситься на него с упреками.
     Но его ждало разочарование: на пороге стоял невысокий японец в строгом костюме. Невыразительное лицо, стандартная оправа очков с идеально почищенными тонкими стеклами.
     - Здравствуйте, - заученно, словно бы начинал пересказывать приведенный в учебнике по русскому языку диалог, произнес японец.
     От этого "здравствуйте" Богуславского передернуло. В нем послышались знакомые нотки, нотки тех двух парней-сектантов, встреченных на остановке.
     - Здравствуйте.
     - Вы академик Богуславский? - с хитрым прищуром осведомился японец.
     - Да.
     - А я доктор Фудзимото из российско-японского университета.
     Он не спрашивал можно ли войти, всем своим видом показывая, если хотите, закройте дверь и я не буду вам надоедать.
     - У вас ко мне дело?
     Японец пожал плечами и добавил:
     - Чисто научное и немного личное.
     - Проходите, - рассеянно пробормотал Богуславский, впуская гостя в квартиру. У него из головы не выходил отъезд Романа.
     Когда японец стал снимать обувь, Богуславский возмутился:
     - Да что вы, проходите! Зачем?
     - И у вас так принято, и у нас так принято, - продолжая улыбаться, говорил японец, но все-таки, уступая настойчивости Богуславского, вновь завязал шнурки на ботинках.
     Старик и молодой мужчина устроились в гостиной в мягких старомодных креслах, поскрипывавших при каждом неосторожном движении пружинами и рассохшимся деревянным каркасом.
     - Слушаю вас, - напомнил Богуславский и только сейчас сообразил, что японец говорит по-русски.
     - Мы подбираем кадры для университета, - произнес доктор Фудзимото, хитро поглядывая на Богуславского, и сделал паузу.
     - Да, - Андрей Петрович не мог понять чего же от него хотят.
     А гость не спешил раскрывать карты.
     - Если бы вы согласились на сотрудничество с нами...
     Богуславский рассмеялся:
     - Я старик и все, что мог сделать в науке, уже сделал.
     - Нет, не скажите. Так не бывает, - японец покачал указательным пальцем перед самым своим носом.
     - В каком смысле?
     - Всегда найдется тема, которую ученому пришлось оставить по разным причинам: или нехватка денег, или потеря интереса руководства страны к проблеме... Всяк бывает.
     - Нет, к работе я уже не вернусь, - покачал головой Богуславский.
     - Жаль, конечно, - сказал японец. - Но в таком случае, не отказались бы вы дать нам пару конкретных консультаций?
     - Если смогу.
     - Если я правильно осведомлен, в свое время вы работали вместе с Аркадием Карповичем Петраковым?
     - Да.
     - Что вы можете о нем сказать?
     - " Как об ученом? - насторожился Богуславский, Петракова он недолюбливал.
     - И если можно, как о человеке, - улыбка японца сделалась еще шире.
     - Сперва как об ученом. Достаточно талантлив, честолюбив, хороший исполнитель. А что вас, собственно, интересует?
     - Его деловые качества.
     - Если ждать от него концептуальных разработок, то ничего не получится, обещать наобещает, но не сделает. Может, я говорю слишком резко?
     - Нет, что вы, меня интересует именно ваше личное мнение. Официальные характеристики и рекомендации в вашей стране так похожи одна на другую, что не поймешь, представляют ли человека к ордену или характеризуют как работника.
     - Он способен организовать дело, но только в рамках чужой идеи.
     - Вашей идеи? - без тени иронии поинтересовался японец.
     - В свое время было именно так.
     - Если не секрет, какова была тема исследований?
     - Как раз секрет, - усмехнулся Богуславский.
     - Ну что ж, секрет - дело святое, - на слове "святое" японец сделал ударение. - А что вы можете сказать о нем, как о человеке? Не бойтесь, будьте откровенны, ваших слов я передавать ему не стану.
     - Все, что я сейчас скажу вам, доктор Фудзимото, я в свое время высказал ему в глаза. Но, думаю, это не помогло ему исправиться. Сложный человек - это не всегда еще сложный работник.
     - Я это понимаю, поэтому и спрашиваю.
     - Но на сегодня мне трудно дать вам рекомендацию или наоборот делать предостережение, - Богуславский замялся, не зная, как именно охарактеризовать то, что он собирается сказать о Петракове.
     - Отрицательную рекомендацию, - напомнил японец.
     - Нет-нет, я не об этом. Каждого человека можно использовать достаточно эффективно, главное, суметь заинтересовать его в результатах работы.
     - С этим у доктора Петракова, уверен, проблем не будет.
     - Да, он корыстолюбив, - усмехнулся Богуславский и только сейчас заметил, что японец смотрит на записку, оставленную Романом на столе.
     Андрей Петрович взял лист, сложил его пополам и опустил в карман домашней куртки.
     - Вы уже разговаривали с ним?
     - С Аркадием Карповичем? - словно бы речь могла идти о ком-то другом, переспросил японец.
     - Конечно.
     - Да-да, он оставил у меня двойственное впечатление.
     - А какое именно, можно узнать?
     - С одной стороны, он стремится к работе, а с другой, он, как мне кажется, не совсем уверенно владеет темой.
     - А какую тему вы ему предложили? - забеспокоился Богуславский.
     - Он занимался ею в конце шестидесятых годов вместе с вами, - не моргнув глазом, отвечал японец, - "Выборочное действие вирусов на насекомых".
     Богуславский настороженно молчал.
     - Да-да, именно эта тема, которой вы занимались с ним или, правильнее будет сказать, с вами.
     - Я не хотел бы говорить на эту тему. Извините, но у меня много дел, - Богуславский поднялся, давая понять японцу, что разговор окончен.
     Японец же тем временем продолжал сидеть с портфелем на коленях и хитро улыбался.
     - Прошло много лет и мне нечего добавить, - все еще соблюдал приличия Богуславский.
     - Меня сейчас не Петраков интересует, меня интересуете вы, - и японец указал пальцем на Богуславского.
     - Не понял...
     - Записка лежит у вас в кармане и с самого утра она не дает вам покоя.
     - Что вы имеете в виду?
     - Записка, написанная вашим внуком Романом. Хотите я ее процитирую?
     - Вы прочитали ее, когда она лежала на столе?
     - Нет, он написал ее при мне, можете в этом не сомневаться.
     - Где он? - выкрикнул Богуславский, чувствуя, как темнеет у него в глазах.
     - Да не волнуйтесь вы так! С ним все в порядке, никто его не похищал. Он сам, абсолютно добровольно, принял на себя кое-какие обязательства. Вы же сами внушали ему приверженность к религии.
     - Кто вы такой?
     - Я назвался, доктор Фудзимото, представитель российско-японского университета. Вы умный человек, и я умный человек и не будем дурачить друг друга. Вы прекрасно знаете цену религиозным сектам и я знаю им цену.
     - Где он?
     - Не в Евангелии ли сказано: "Оставь отца и мать своих и следуй за мной". Если вы, Андрей Петрович, поведете себя правильно и согласитесь на сотрудничество, я обещаю вам, что Роман, а он не глупый парень, со временем разуверится в секте, вернется, так сказать, в лоно истинной церкви и в лоно семьи. Если же нет, то вряд ли вы его больше увидите.
     - Да я сейчас... - закричал Богуславский.
     - Что? - спросил доктор Фудзимото. - Что вы можете сделать? Звоните в милицию, в ФСБ.
     Звоните! - японец поднялся, прошел к серванту и взял в руки телефонный аппарат с длинным проводом, поднес его Богуславскому. - И что вы им скажете?
     Рука академика бессильно опустилась.
     - Что вам надо?
     - Сотрудничество. Вы владеете темой и можете повторить успех двадцатипятилетней давности.
     - Не стану.
     - И зря, - пожал плечами японец. - Вам, наверное, приходилось слышать о коллективных самоубийствах сектантов, о человеческих жертвоприношениях? К тому же учтите, люди идут на это абсолютно добровольно.
     - Идите вон!
     - Нет, - покачал головой доктор Фудзимото, - я посижу здесь. Мне Романа жалко. Думаю, недолго мне придется сидеть. Вам некуда больше деваться и вы согласитесь.
     - Вон! - взревел Богуславский, бросаясь на визитера, забывая о том, что он старик, сил у которого еле хватает на то, чтобы передвигать собственное немощное тело.
     Он наткнулся на выставленную вперед ладонь японца.
     - Успокойтесь и подумайте. Подумайте хорошенько, чтобы потом не жалеть об упущенной возможности.

Глава 14

     Роман Богуславский ни словом не обмолвился деду о том, что посещает собрания секты. Он знал отношение Андрея Петровича к альтернативным христианскому учениям, но, как человек молодой, предполагал, что за новыми направлениями будущее, а традиционная церковь доживает последние годы и уйдет вместе со старшим поколением вместе со свечами, ризами священников, иконами И старославянскими песнопениями. Он не осуждал деда, церковь с золочеными куполами - для стариков, а тусовки - для него самого.
     Не один раз побывав в Америке, он имел возможность убедиться в правильности своих рассуждений, как говорится, воочию.
     Решение уйти из дому пришло к нему, конечно же, не сразу. Навсегда оставлять деда он не собирался, знал, старик не переживет этого. Не раз на собраниях ему приходилось видеть, как люди, входившие в секту, передавали в общий фонд деньги, машины, недвижимость. Случалось и так, что продавали квартиры и целые семьи уезжали в Прибайкалье. Там, если верить проповеднику, являвшемуся представителем верховного учителя - гуру, в лесах располагалось несколько деревень, сплошь населенных сектантами.
     Дома стоили там недешево, как средняя московская квартира. Строили их сами сектанты и продавали вновь прибывшим. Ни видеозаписей, ни фотографий этих деревень на собраниях никогда не показывали. Они были чем-то вроде легенды, чем-то вроде рая, о котором вспоминают лишь шепотом, наверное, потому, что он даруется человеку лишь после смерти.
     Учение секты не отличалось оригинальностью.
     Из всего святого писания в тоненькие брошюрки выбирались только те цитаты, которые были на руку руководителям. В основном, они касались бессребреничества и необходимости жертвовать всем ради веры. Зато уже от себя гуру через своих наместников обещал всем непременное спасение, а остальным, пусть даже искренне верующим в Бога, но не входящим в секту, и не желавшим перебираться из Москвы в Прибайкалье, обещал вечное забвение.
     На первые собрания Роман ходил чисто из любопытства, так же, как и его дед, столкнувшись с сектантами на улице и заведя с ними душеспасительную беседу. Он-то собирался переубедить их, а они надеялись переубедить его. И как ни странно, победили не разум и не логика, а дремучее мракобесие. Победила вера тех, для кого христианство сводилось к двум-трем сомнительным постулатам. Но зато тем сильнее эти постулаты сидели у них в голове.
     Придя на собрание, Роман увидел искренние взгляды верующих, проникся незатейливыми песнопениями и даже восхитился проповедником.
     Тот говорил доходчивее, чем ведущие программ популярной радио музыки. Подкупал и восточный колорит богослужения. Курились благовония, во время молитв все садились на пол, сложив ноги по-турецки.
     Эта искренность, открытость друг для друга увлекла Романа. Такое ему не приходилось видеть и ощущать в церкви. Там каждый приходил со своей болью, со своим взглядом на мир и оставался закрытым для соседей, открываясь только священнику на исповеди. А здесь все исповедовались друг другу, и отпущение грехов происходило автоматически, стоило лишь в них покаяться "брату во Христе и Учителю".
     В его личную жизнь поначалу никто не лез.
     Но Романа привели в секту, ясное дело, не случайно. Он подходил туда по всем параметрам. Установка для молодых людей, занимавшихся вербовкой, была проста: выбирать тех, кто хорошо одет, тех, кто следит за своим внешним видом, интеллигентных. С ними легче вести спор. Такие не откажутся от разговора, согласятся прийти даже чисто из приличия.
     - Поскольку наше учение единственно верное, - убеждал вербовщиков проповедник, столичный наместник руководителя секты, - то рано или поздно извращенцы веры сдадутся в своей ереси. Нам не нужны бомжи и малоимущие. Эти идут к вере за деньгами, за благосостоянием.
     Только обеспеченный человек может быть искренним в своей вере и убеждениях. Нельзя пожертвовать тем, чего не имеешь.
     На Романа, как на потенциального члена секты, указал сам проповедник. Он три дня дежурил с вербовщиками на улице, пока наконец не заприметил Романа Богуславского на троллейбусной остановке. Проповедник указал на него пальцем и шепнул вербовщикам:
     - Вот этого нужно уговорить во что бы то ни стало. Не получится за один день, отыщите его завтра. Не получится завтра, обрабатывайте его хоть всю неделю. Приведите его к вере.
     Сказал и ушел. А вербовщики принялись за: дело. И Богуславский-младший согласился прийти на собрание, скорее, ради любопытства.
     Первый месяц он все еще сохранял скептицизм в душе, наблюдая за происходящим как бы со стороны, чужими глазами, различал искренность и притворство, веру и ее симуляцию. Но потом произошло то, чего он никак не ожидал...
     Роман уже терял интерес, когда возле него на полу во время молитвы оказалась девушка. Они сидели совсем рядом, касаясь друг друга коленями. Курились благовония, звучала заунывная музыка, которую часто можно услышать в подземных переходах, где всегда рядом с книжными лотками, с лотками, на которых торгуют моющими средствами, найдется и столик, где в изобилии разложена так называемая изотерическая литература, а словоохотливый продавец объяснит, что лучшей духовной музыки, чем мантры тибетских лам в мире не существует. И странным образом попытается связать христианские традиции с откровениями тибетских мудрецов.
     Девушка сидела, прикрыв глаза. Тонкая струйка дыма, текущая от ароматической палочки, напоминающей миниатюрную копию камыша, извиваясь, ползла в полутемном воздухе и затем, словно специально для молодых людей, разделившись надвое, окутывала и Романа, и незнакомую ему девушку.
     В запахе дыма чувствовались и ароматы детства, так пах пирог с корицей и маком, которые любила печь бабушка, и таким же запомнились запах аира в болоте неподалеку о дачи, и аромат свежескошенной травы. От него кружилась голова, и мир казался лучше, чем есть на самом деле.
     - А сейчас я научу вас управлять своим телом, - гремел в микрофон проповедник, вышагивая по сцене в дурацком лиловом балахоне, с которым так не вязались узкие черные очки. - Тело - лишь материя, пыль и грязь, ваше сознание - дух, часть божественного. И оно не должно подчиняться мирскому, суетному, нужно только найти ключ, который подходил бы к вашему телу. А поскольку люди разные, как замки, то и ключ у каждого свой. Вы найдете его с моей и божьей помощью, я вам это обещаю. Закройте глаза, задумайтесь. Но задумайтесь ни о чем, ведь слова - это всего лишь шелуха наших истинных мыслей. Мысли бесплотны. Думайте, думайте ни о чем.
     И как ни странно, у Романа это получилось. Он прикрыл глаза и увидел сменяющиеся геометрические фигуры. Ему казалось, что это дым, который он только что созерцал, приобретает идеальные формы. Единственное, что он продолжал чувствовать, так это тепло, исходящее от бедра девушки, сидящей рядом с ним. Второго своего соседа Богуславский-младший не замечал напрочь.
     - Думайте, думайте ни о чем, - кричал проповедник.
     А затем резко, словно сержант, отдающий приказ, взвизгнул:
     - А теперь считайте! Считайте до пятидесяти, но медленно. Раз, два, три...
     После цифры десять он замолчал, отбивая темп ногтем по сеточке микрофона.
     Казалось, что в небольшом зале стучит чье-то огромное сердце. Чье? Кто его знает. Может, это отзывалась сущность сердец всех тех, кто собрался под одной крышей.
     - Тридцать, тридцать один...
     И вот, когда до пятидесяти оставалось совсем немного, послышался сдавленный крик-шепот проповедника с восточным лицом:
     - На счет пятьдесят плотно сожмите веки и ваше сознание само подскажет вам ключ. Это слово золотом вспыхнет в темноте, в которой вы пребываете. Это будет святое откровение.
     - Пятьдесят, - досчитал Роман и, повинуясь проповеднику, плотно сжал веки.
     "Мадонна" - прозвучало у него в голове отстранение и холодно.
     - Мадонна, - повторил он и тут же вздрогнул от резкого крика проповедника:
     - А теперь расслабились. Повторять и повторять про себя ключ, который указан вам небом.
     - Мадонна, - шептал парень.
     - Этот ключ входит в замочную скважину вашей души и открывает ее. Чувствуете, как оживает заржавевший, не используемый вами всю жизнь замок? Чувствуете? - гремел усиленный динамиками голос.
     Роман чувствовал это.
     - Все, ваши души раскрыты, они нараспашку, я вижу. И моими глазами видит Бог, видит все, что делается в них. Теперь и вы можете туда заглянуть. Теперь любой - я, вы сами, ваш сосед - способен приказывать вашему телу.
     - Не верю, - только и успел подумать Роман, как тут же услышал:
     "Не верите? Но так же говорил Фома Неверующий, когда хотел вложить палец в Христову рану. Откройте глаза".
     Роман поднял веки. И даже слабый свет, горевший в зале, больно резанул по зрачкам. Он увидел, что его руки вытянуты перед ним, хотя до этого ощущал, что они лежат на коленях. Девушка, сидевшая рядом с ним, тоже держала руки вытянутыми перед собой. Их пальцы соприкасались.
     "Мадонна", - промелькнуло в голове.
     Лишь секунд через пять реальность стыковалась с тем, что Роман ощущал. Так бывает, когда долго кружишься, и, лотом, остановившись, видишь, как мир продолжает кружиться, хоть ты и стоишь на месте. Он ощущал, как подрагивает мизинец девушки, ощущал краем пальца глянцевый, накрашенный темно-вишневым лаком ноготь соседки.
     "Мадонна".
     - Теперь можете опустить руки, - проповедник щелкнул ногтем по микрофону и руки собравшихся сами собой упали.
     Этот гипнотический трюк не удался лишь с тремя сектантами. Они продолжали сидеть так же, как вначале молитвы-медитации и чувствовали себя неловко, словно бы совершили что-то недозволенное. На них и обратил свое внимание проповедник.
     - Вы, - обратился он к ним, - не сумели подобрать ключ. Он возник перед вами, но вы его не увидели. Значит, еще не до конца прониклись верой, ваши глаза спят, - бросив беглый взгляд на Романа, он спустился со сцены и занялся неудачниками. - Все остальные свободны, - бросил он через плечо, как бросает режиссер съемочной группе, заканчивая рабочий день.
     Все различие заключалось в том, что режиссер обычно говорит после таких слов еще и "спасибо", а проповедник посчитал это излишним.
     "Мадонна, Мадонна", - отбивался в голове такт беззвучной мелодии.
     Девушка принялась собираться, складывала книжки, обязательные для всех сектантов, в небольшой кожаный рюкзак. Молнию заело и она никак не могла ее застегнуть.
     На помощь пришел Роман. Неполадка оказалась незначительной, просто подкладка попала под бегунок и не давала ему спокойно двигаться.
     В