Женщин  посадили  в  УАЗик  подполковника,  он  махнул  рукой  своему
водителю, дескать, гони отсюда быстрее, вези их куда-нибудь  поскорее  и
подальше. УАЗик резко рванул с места.
   Солдаты  быстро  загрузились  в  автобус.  На  привокзальной  площади
остались четверо - майор, два сержанта и подполковник в плащ-палатке.
   Руки он спрятал в  прорехи  и  поэтому  выглядел  немного  несуразно,
словно был инвалидом.
   - Ты сейчас куда, Иван Ильич? - спросил он у Грушина.
   - Домой пойду, помоюсь, побреюсь, приведу себя в порядок. А утром - в
часть.
   - Хорошо. И вы, ребята, давайте по домам.
   Уж извините, что не подвез.
   - Ничего, нам  тут  недалеко,  через  десять  минут  дома,  -  сказал
Сапожников. - Разрешите идти, товарищ подполковник?
   - Идите, ребята.
   - Мы завтра утром тоже приходим?
   - Нет, не  завтра,  уже  сегодня.  Часикам  к  двенадцати.  Отдохните
немного.
   Привокзальная площадь опустела, как пустеет театральная сцена,  когда
уходят откланявшиеся актеры. Черный пес с обрубленным хвостом наи скосок
перебежал площадь, остановился на том месте,  где  недавно  стоял  майор
Грушин, сел, задрал голову  в  светлое  предрассветное  небо  и  громко,
пронзительно заскулил.

Глава 3

   Подполковник Кабанов, заместитель командира бригады по воспитательной
работе, не был особенно обременен служебными обязанностями.
   Поэтому командир бригады и поручил ему  решить  вопрос  с  городскими
властями о месте захоронения.
   В Ельске было два кладбища - старое и  новое.  На  старом  уже  давно
никого не хоронили.
   Оно уцелело чудом: лишь  благодаря  тому,  что  на  нем  были  могилы
известных революционеров.
   Известных, естественно, в местном масштабе, но  за  неимением  других
героев в Ельске в советские времена чтили и  этих.  Также  на  нем  были
похоронены два Героя Советского Союза и три  Героя  Соцтруда.  Новое  же
кладбище располагалось на другом берегу реки Липы, неподалеку от бывшего
мужского монастыря.
   Подполковник Кабанов уже в восемь утра ждал мэра  у  бывшего  райкома
партии, на котором теперь трепыхался мокрый от ночного  дождя  триколор.
Сменить герб на стене над входом в здание так и не  удосужились,  старый
советский  герб  старательно  закрыли  нарисованным  на  листе  толстого
металла двуглавым орлом. Краска на орле кое-где уже облупилась.
   Видный седоголовый мэр легко сбежал с трех ступенек низкого крыльца и
крепко пожал подполковнику Кабанову руку.
   - Хорошо, Виталий Алексеевич, что ты с машиной, а то у  меня  бензина
нет, - пожаловался мэр  Цветков.  -  Да  и  бюджетникам  платить  нечем,
сказали недавно, что скоро начнут бастовать.
   Иван  Иванович  Цветков  говорил  так,  словно  подполковник  приехал
просить у него денег, а он действовал на опережение. Из кармана помятого
пиджака мэра торчали три авторучки - две золотистые,  одна  серебристая.
Ни одна из трех ручек не писала. Без приглашения мэр Цветков забрался на
переднее  сиденье  командирского   УАЗика.   Подполковнику   ничего   не
оставалось, как устроиться на заднем сиденье.
   - Я план кладбища взял,  -  мэр  вытащил  из  кармана  в  восемь  раз
переложенный затертый лист толстой бумаги и принялся его разглаживать на
приборной панели, закрывая обзор водителю. - К ракетчикам  давай,  -  он
командовал шофером так, словно это был его личный водитель.
   УАЗик помчался по городу. На мосту пришлось сбавить скорость.
   Делая  вид,  что  не  замечает,  как  часто  машину  подбрасывает  на
выбоинах, Цветков, улыбаясь, озирался по сторонам:
   - Красота-то у нас здесь какая! И старина!
   Весна  в  права  скоро  войдет,  все  зазеленеет,  сирень   зацветет,
черемухаПодполковник Кабанов поморщился.  Напоминание  о  том,  что  все
зазеленеет, привело его в легкое содрогание. "Зеленка в горах пойдет,  -
подумал он. - Нашел, дурак, чему радоваться!"
   Мэра он недолюбливал, хотя толком и не знал за что.  Мэр  делал  все,
что от него зависело.
   Но что он мог сделать? Два завода, имеющиеся в  городе,  давно  слыли
банкротами, хотя до сего времени кое-как работали. Не выбросишь же людей
на улицу?
   Перспективу моста замыкал бывший монастырь.
   Асфальт на мосту был неровный, но надежность конструкций  ни  у  кого
сомнений не вызывала. Ракетчики, расположившиеся в монастыре,  время  от
времени прогоняли по нему свои тягачи. Мост дрожал, вздыхал, но  тяжесть
выдерживал.
   - Хорошо раньше строили, - сказал мэр. -  Монастырю  вот  уже  двести
лет, а издалека смотрится как новый.
   Отсюда   уже   можно   было   рассмотреть   колючую    проволоку    и
предупредительные знаки. Монастырь был выбелен, знаки покрашены. На фоне
серо-желтой  травы  это  были  единственные  яркие  пятна,  привлекавшие
взгляд.  За  монастырскими  башнями  и  колокольнями  виднелись  антенны
локаторов, серые и мрачные, похожие на протертые пятки шерстяных носков.
   Крестов на монастырских башнях не было,  их  сбросили  оттуда  еще  в
двадцать пятом году. Снеели бы и сам монастырь,  не  расположись  в  нем
военная часть. Вначале там стоял кавалерийский полк, потом, после войны,
его сменили артиллеристы, на смену им пришли ракетчики.
   Святодуховский монастырь в городе Ельске  славился  на  весь  военный
округ огромными крысами, населявшими казематы.  Ракетчики  освоили  лишь
верхнюю часть культового комплекса и цоколь,  а  в  глубокие  подземелья
соваться боялись.
   Поговаривали, что там могилы монахов, но никто этих могил  не  видел.
Еще при кавалеристах забетонировали все  ходы  в  подземелье,  но  крысы
спокойно шастали туда и обратно по одним только им известным лазам.
   До семьдесят пятого года крысы и  военные  сосуществовали  достаточно
мирно.  Иногда  ракетчики  давали  крысам  "прикурить",  вытравливая   и
выкуривая мерзких  грызунов  из  подземелья.  Иногда  крысы  давали  бой
ракетчикам, но никогда  эта  война  не  велась  на  полное  уничтожение,
поскольку ракетчики понимали, что уничтожить крыс можно  лишь  вместе  с
монастырем. В свою очередь, наверное,  и  крысы  понимали,  что  военных
можно извести только вместе со зданием.
   Но в семьдесят пятом  году  произошло  событие,  потрясшее  командира
бригады до глубины  души.  Огромная  монастырская  крыса  с  обрубленным
хвостом, которую  солдаты  за  черный  цвет  шерсти  прозвали  Батюшкой,
настолько уверовала в свою безнаказанность, что на рассвете  подобралась
к задремавшему на посту у знамени части часовому и укусила его за ногу.
   Перепуганный часовой, не понимая, что происходит, истошно закричал  и
открыл пальбу.  Крысу,  естественно,  не  убил,  Батюшка  ушел  живым  и
невредимым, попробовав человеческой крови.
   А вот солдату досталось. Ему еще повезло, что он не прострелил знамя,
а лишь разбил два стекла в окнах и изрешетил стены. Несмотря на  то  что
он отстоял честь знамени, ему впаяли  десять  суток  гауптвахты  и  кучу
нестерпимо болезненных уколов в живот. Это наказание придумал  начальник
санчасти, и возразить ему было нечего.
   Поймать Батюшку и проверить, не болен ли он бешенством, не мог никто.
После  этого  инцидента   военные   умельцы   смастерили   из   толстого
авиационного плексигласа  купол,  похожий  на  надутый  презерватив.  Со
временем купол помутнел, и теперь через него  с  трудом  просматривалось
багряное знамя части.
   Обо всем этом, проезжая по мосту,  вспомнил  подполковник  Кабанов  и
решил, что, в общем-то, неплохо то, что бригада спецназа разместилась на
другом конце города  в  относительно  новых  зданиях,  где  нет  ужасных
смердящих подземелий, населенных огромными крысами.  О  том,  что  крысы
огромные, подполковник Кабанов знал  не  понаслышке.  Иногда  ракетчикам
удавалось поймать в капкан нерасторопную монастырскую  крысу,  жирную  и
сильную, с лоснящимся мехом.
   И тогда ракетчики демонстрировали их  любопытным:  крысы  по  размеру
были чуть меньше котов, а зубы имели, как сапожные  гвозди,  неровные  и
острые.
   Проезжая рядом  с  монастырем,  подполковник  Кабанов  вспомнил,  что
предыдущий командир ракетной части решил извести ужасных крыс и придумал
оригинальный способ - за убитую крысу накидывал к  отпуску  одни  сутки.
Поначалу дело пошло. Крысиные хвосты солдаты приносили на плац.  Хвостов
было много, солдаты старались.
   И только через два месяца,  когда  крыс  меньше  не  стало,  командир
понял, что способ неэффективен, потому что  крысы  размножаются  намного
быстрее, чем их убивают, а увеличение  отпусков  солдат  лишь  подрывает
боеготовность подразделения.
   - Приехали, Виталий  Алексеевич,  -  подруливая  к  новому  кладбищу,
сказал мэр, поворачивая седую голову.
   Машина  остановилась  на  краю  кладбища,  которое   совсем   недавно
расширили, прирезав  к  нему  кусок  пустыря.  Со  стороны  города  -  с
парадного фасада - кладбище имело бетонный забор и  арку  входа,  дальше
шло что-то среднее между тюремной оградой  или  же  оградой  полигона  -
деревянные столбы и колючая проволока.
   Подполковнику  предстояло  сделать  выбор,  в  каком   именно   месте
похоронить погибших бойцов. О том, что хоронить их  нужно  всех  вместе,
уже договорились с родственниками, - как-никак, похороны проводились  за
счет МВД.
   Мэр и подполковник Кабанов  ступили  на  грязную  землю.  Под  ногами
чавкала вода.
   - Здесь хоронить нельзя, - покачал головой  подполковник  Кабанов,  -
река по весне разливается, подтапливает.
   На старой части кладбища, в низине, серебрилась вода, из-под  которой
торчали кресты и ветхие оградки старых могил.
   - Выше надо, - запрокинув голову, сказал мэр, с отвращением чувствуя,
как его ноги вязнут в раскисшей земле.
   Вновь отведенная территория в основном лежала  на  низком  берегу,  и
лишь самый угол кладбища прихватывал двойной холм,  на  большей  вершине
которого виднелись три березки.
   - А что, Иван Иванович, если похороним там, наверху, под березками?
   - Можно и под березками, воля  ваша,  -  согласился  мэр.  -  Извини,
Виталий Алексеевич, чувствую, четырьмя гробами мы не  обойдемся,  а  там
места много. Дорожку к могилам проложим, песочком посыплем...
   Выложить дорожку плиткой или заасфальтировать ее мэр обещать не стал.
Подполковник Кабанов и не просил: асфальта не хватало даже на то,  чтобы
подлатать площадь перед мэрией.
   По раскисшей земле, перепачкав ботинки, подполковник и мэр  добрались
до холма, взобрались по  довольно  крутому  откосу  и  остановились  под
березами. Место было красивое: отсюда открывалась чудесная  панорама  на
монастырь, реку и город.
   - Зазеленеет  -  красота-то  какая  будет!  -  вздохнул  мэр.  -  Все
зацветет, люди будут сюда приходить, цветы  приносить.  Школьники  опять
же... Мы их обяжем за могилами ухаживать, как-никак, своих хороним,  все
ребята-то местные.
   Подполковник несколько раз сильно ударил по  земле  твердым  каблуком
ботинка. Земля была мягкой, но не от влаги.
   - Песочек вроде внизу. Это хорошо, сухо.
   - Еще бы, на холме сухо. Скажи своим ребятам, пусть тут  копают.  Сам
уж реши, влево или вправо расширяться. Но дорожка, наверное, от кладбища
пойдет наискосок. Красивая аллейка получится, деревья посадим,  цветы  -
все сделаем.
   Сирень, черемуха, пчелы жужжать станут,  птички  петь.  Хорошо  здесь
будет нашим ребятам лежать, спокойно, - и мэр посмотрел на часы, у ,.
   Цветков сбросил напыщенность и  из  официального  чиновника  сделался
совсем домашним человеком. Он по-бабьи подался к подполковнику и шепотом
поинтересовался, словно на продуваемом  ветром  холме  их  мог  услышать
кто-то посторонний:
   - Как их  поубивало?  Наверное,  врут  по  телевизору,  больше  наших
убивают? Победим мы этих чеченцев когда-нибудь или нет? Россия, конечно,
должна быть большой и сильной, мы своей земли никому ни пяди отдавать не
должны, - шептал мэр, глядя на заросший серой травой бесхозный  пустырь.
- Это же наша, исконно русская земля, там наши  деды  и  прадеды  головы
сложили, как же мы ее мусульманам отдадим?
   Подполковник вздохнул. Он сам знал немногим больше мэра.
   - В засаду они попали. В горах.., ночь, темно, кто ж там разберет?
   - Сколько чеченцев было?
   - Ребята говорят, огонь был шквальный, перекрестный, - и подполковник
Кабанов махнул рукой. - Со всех сторон стреляли.
   - Наши-то как, дали им прикурить?
   - Дали, - не очень убежденно ответил подполковник.
   - Скольких положили?
   - Кто ж посчитает? Трупы чеченцы с собой унесли, у  них  положено  до
заката солнца хоронить.
   - И мы своих забрали, - сказал мэр и, поняв, что большего не  узнает,
достал платок, высморкался, потер заслезившиеся от ветра глаза  и  зябко
повел плечами. Было холодно, хотя и пригревало солнце.
   Через  час  к  кладбищу  подъехал  "Урал",  тот  самый,  на   котором
перевозили гробы. Из кузова не спеша  выбрались  солдаты,  а  из  кабины
выскочили два прапорщика в краповых беретах.
   У солдат в  руках  были  новенькие  лопаты,  с  которыми  они  понуро
потянулись  на  холм.  Им  предстояло  выкопать  четыре  ямы.  Прапорщик
разметил могилы, посоветовался  с  другим  прапорщиком.  Тот  пригнулся,
посмотрел, ровно ли вбиты  колышки  и,  не  найдя,  к  чему  придраться,
сказал:
   - Лады, ребята, копайте. Копайте, как для себя.
   Прапорщик взял лопату и сам принялся срезать дерн. Вскоре на  вершине
холма зажелтели заметные издалека четыре желтых холмика.
   Фигура согбенной женщины в черном платке, сидевшей на скамейке  возле
свежей могилы в старой части кладбища, терялась  на  фоне  безрадостного
пейзажа. Ее пальцы нервно теребили мокрый  носовой  платок,  на  бледных
щеках поблескивали капли. Но это были уже не слезы, а капли дождя.
   - Папа, я спешила, поверь! Раньше нельзя было приехать, никак нельзя.
Ты уж меня прости. Ты понимаешь, там идет война. Вот  мама  меня  всегда
понимала... - глядя на фарфоровый медальон на гранитной плите,  говорила
молодая женщина.
   У свежего деревянного креста стояла фотография в металлической  рамке
- пожилой мужчина с грустным взглядом смотрел  на  дочь.  Казалось,  его
тонкие губы произносят: "Зачем ты приехала? Мне уже ничем не поможешь. Я
тебя понимаю, дочь, и, поверь, обиды на тебя  не  держу,  если  бы  мог,
дождался".
   Алла опоздала на похороны отца ровно на три  дня,  хотя  спешила  изо
всех сил. Ее отца похоронили друзья и соседи, об этом  свидетельствовали
надписи на черных лентах венков с искусственными  цветами.  Живыми  были
лишь те шесть гвоздик, которые принесла  с  собой  дочь,  приехавшая  из
Чечни. Казалось бы, двадцатый век,  телеграф,  телефон,  почта,  поезда,
самолеты. Но о болезни отца она узнала слишком поздно, даже на  похороны
не успела.
   Ее  отец  по  врачам  ходить  не  любил.  Простудился  и  думал,  все
обойдется: чай с медом, отвар из трав... Но простуда оказалась коварной.
Двухстороннее  воспаление  легких,  температура  под  сорок.  Когда  его
положили в больницу, было уже поздно. У родителей Алла была единственной
дочерью, и отец с матерью отдали ей все. Она закончила школу  с  золотой
медалью, оказалась в Питере, училась в университете, где и познакомилась
со своим  будущим  мужем,  чеченцем,  студентом  медицинского  института
Руманом Будаевым. Руман и  Алла  с  первой  встречи  почувствовали,  что
созданы друг для друга. Они даже не задумывались о  том,  насколько  они
разные - разные религии, разное воспитание.
   После завершения учебы они оказались в  Грозном.  Руман  был  детским
врачом, Алла - учительницей. В те времена никто и не думал  о  войне,  о
том, что огромная империя начнет распадаться  на  куски,  как  сгнившее,
обветшавшее лоскутное одеяло.
   Еще в Грозном у Аллы и Румана родились трое детей -  девочка  и  двое
мальчиков-близнецов. Когда жить в Грозном стало невыносимо, Руман забрал
жену и детей и перебрался в поселок, где жили  его  родители  и  братья.
Алла понимала, что в душе родственники и односельчане упрекают  ее  мужа
за то, что тот взял в жены русскую, но вслух никто об этом  не  говорил,
потому что ни в чем другом упрекнуть Аллу было невозможно.
   Она с неподдельным почтением относилась к  родителям  мужа,  страстно
любила детей и, возможно, еще больше любила своего мужа.
   Со временем все встало на свои места, Аллу приняли в семью, она стала
своей, такой же родной для родителей Румана, как и собственные дочери.
   Алла сидела на мокрой скамье с самого рассвета, не  чувствуя  холода.
Она даже не подняла голову, не обернулась, когда на  кладбище  появились
военные, хотя слышала их голоса, разбирала  все  слова.  Но  то,  о  чем
говорят люди, до нее не доходило, каждое слово существовало отдельно, не
связываясь с предыдущим и последующим.
   Фразы не приобретали смысла, они все были расчленены в ее сознании.
   И вдруг женщина вздрогнула, но не от испуга, что-то теплое  коснулось
пальцев ее свесившейся руки.  Она  медленно  повернула  голову,  оторвав
взгляд от фотографии отца. Прямо у ее ног, на холодной раскисшей  земле,
сидел и дрожал щенок.
   - Ты кто? - спросила она и испугалась собственного голоса.
   Рыжий щенок взвизгнул, тряхнул  головой  и  уткнулся  холодным  носом
женщине в ногу.
   - Ты что, один здесь? А где твоя мать? - как  у  маленького  ребенка,
поинтересовалась она у щенка и сокрушенно покачала головой. - Нет у тебя
родителей... Наверное, злые люди их убили.
   Щенок был маленький, рыжий с темными подпалинами.  Она  взяла  его  в
ладони, посадила к себе на колени, абсолютно не беспокоясь  о  том,  что
лапы у щенка грязные, а сам  он  мокрый.  Она  поглаживала  его  голову,
чувствуя, что к ее горлу подступает комок и ей не хватает воздуха.
   - Бедолага, - произнесла она, - и что мне с тобой делать?
   Пригревшийся щенок вздрогнул, привстал, дважды лизнул женскую руку  и
негромко тявкнул. В его голосе была даже не просьба, а мольба.
   Алла рукавом вытерла полные слез глаза.
   - Не бойся, Рыжий, я тебя не брошу. Наверное, тебя  послал  мне...  -
слово "Бог" женщина не хотела произносить, слишком, по ее мнению, он был
к ней несправедлив. Она прикрыла щенка полой плаща, и животное уснуло.
   - Вот такие дела, - подумала женщина. - И как же теперь  мы  с  тобой
будем жить?
   Наверное, Алла единственная во  всем  городе  не  знала  о  том,  что
погибли ОМОНовцы, ей хватало своего горя. Хотя (вот  какая  удивительная
жизнь) она и "груз 200" прибыли в Ельск из одного места.
   Алла почувствовала, что рядом с ней  кто-то  стоит.  Она  не  слышала
шагов, посмотрела на мокрый платок и медленно повернула голову.
   - Что, опоздали?
   - Опоздала, - ответила женщина.
   Бородатый мужчина с копной  темных,  мокрых  от  дождя  волос  стоял,
держась двумя руками за выкрашенную небесно-голубой краской ограду.
   - Это мой отец, - сказала она так доверительно, словно незнакомец был
ее другом, старинным приятелем.
   Только внимательно всмотревшись, она узнала в  нем  мужчину,  который
подвез ее из Старого Бора в Ельск. Этой ночью она ехала  в  его  машине,
спеша к отцу и уже зная, что опоздала.
   - Вы священник? - спросила женщина.
   - Не совсем, - ответил мужчина в черном. - Тебе плохо, - мягко сказал
он, не спрашивая, а утверждая.
   - Уже полегче, все-таки я добралась.
   - Не  твоя  вина,  что  ты  не  успела.  Наверное,  как  должно  было
произойти, так оно и произошло.
   Он говорил так, словно знал о ней больше, чего-то не  договаривал.  А
женщина и не хотела  знать,  о  чем  умалчивает  этот  непонятно  откуда
взявшийся человек.
   - Ты простынешь, - , сказал мужчина, - иди домой.
   - Вон мой дом, - сказала женщина, показывая  рукой  на  другой  берег
реки, - с зеленой крышей. Но там никого нет, меня там уже никто не  ждет
и больше не будет ждать.
   - Я знаю. Дождь кончится завтра.
   Женщина  поднялась,  проводила  взглядом   удаляющегося   незнакомца,
аккуратно закрыла калитку, накинув проволочную петлю на два столбика,  и
неторопливо двинулась к мосту.
   Пройдя шагов десять, она присела на  корточки