ом,  что  руки  режиссера  были  в  жире  от
копченой рыбы, который залепил колесико. Вокруг Хворостецкого, невидимого  в
кромешной тьме, расплылась  волна  перегара,  смешанного  с  вонью  бензина.
Наконец-то зажигалка вспыхнула. Режиссер бодренько скомандовал:
   - Вперед!
   Ханна заспешила за ним. Но когда они дошли  до  номера  и  Ханна  отперла
замок, Хворостецкого ждало разочарование.  Женщина  скользнула  за  дверь  и
повернула изнутри ключ.
   - Э, погоди... Фрау, фройляйн... Мы так с тобой не договаривались.
   - Юрий, вам надо лечь отдохнуть, - послышалось из-за двери.
   Юрий не стал оплакивать сегодняшнее поражение,  посчитав  его  временным,
впереди еще маячило  много  дней  и  много  ночей,  так  что  шансы  у  него
оставались, и он надеялся воспользоваться ситуацией в зоне, где  безлюдно  и
наверняка страшно. Немка, скорее всего, испугается и станет искать защиты, а
он ее предоставит. Закроет Ханну своим телом, а там и...
   - Ну ладно, как хочешь, - Хворостецкий  поднял  бутылку  и  приложился  к
горлышку.
   В пять глотков он выпил водку, бутылка с грохотом покатилась по  длинному
темному коридору. Хворостецкий запел  песню  и  двинулся  в  поисках  своего
номера.
   Но туда он добрался не сразу. Его остановил шум, доносившийся из комнаты,
где жили Семага, Кошевников и Бархотин. Там о чем-то бурно  спорили,  грязно
ругались. Хворостецкий, постояв немного в  темном  коридоре,  резко  толкнул
дверь, переступил порог,  чтобы  навести  порядок.  Журналист  на  этот  раз
доказывал оператору, что тот ни черта не смыслит в кино и  потому  Денег  за
съемки  не  получит.  Оператор  покраснел,  набычился,  готовый   звездануть
журналиста прямо в переносицу своим  огромным  кулаком.  Анатолий,  сидя  на
кровати,  невозмутимо  взирал  на  эту  сцену  -  от  него  не   требовалось
разбираться  в  тонкостях  киноискусства,   и   в   этом   заключалось   его
преимущество.
   - Мужики, хорош! - закричал Хворостецкий, подходя к столу.
   - А какого хера этот придурок говорит, что я снимать не  умею?  -  как  к
третейскому судье, воззвал к режиссеру  оператор.  -  Юра,  мы  же  с  тобой
столько бабок скосили, столько сюжетов наделали, а этот козел  говорит,  что
мне не заплатят денег.
   - Да ладно, успокойся, Валера, он пошутил. Правда, Виталик?
   Виталий решил, что ссориться с Бархотиным не стоит - дело-то общее.
   - Я пошутил, - примирительно сказал он, оглядываясь по сторонам в поисках
бутылки водки.
   Водки в комнате не оказалось. Все, что можно было выпить, они уже выпили.
   - Эй, Толя, - обратился Хворостецкий к водителю, - сбегай в машину.
   - Не пойду, - сказал водитель, - я уже хочу спать, пусть другие бегают.
   - А пива хочешь?
   - Вот пива выпил бы.
   - Сходи принеси.
   - Не пойду, - наотрез отказался Анатолий.
   - Ну ты и козел, - ласково упрекнул режиссер.
   - Давай я схожу, - предложил Семага.
   - Я тебе ключи от машины не дам.
   Спор мог закончиться скандалом, если бы не оператор. Он нагнулся к  своей
сумке и вытащил из ее недр литровую бутыль вина.
   - Вот, мужики, - сказал он, - домашнее, сам делал, выстоялось.
   - А мы не сдохнем от него? - спросил Кошевников.
   - Ты что! Я же для себя делал.
   - Тогда давай.
   Вино оказалось темным  и  густым,  как  смола.  К  тому  же  липким.  Они
вчетвером в два захода выпили вино и утолили жажду. Потом закурили,  -  Надо
бы со стола убрать, - сказал Виталий, ни к кому не обращаясь.
   - Вот ты и убери, - предложил Валерий.
   - На хрен убирать, - нашелся Виталий, -  все  равно  утром  жрать  будем.
Утром и уберем.
   - Ладно, надо еще отлить, - сказал, пошевелившись, водитель, но вдруг его
начало корчить, и по его  виду  было  нетрудно  догадаться,  что  он  начнет
отливать прямо здесь, но не низом, а верхом.
   Он зажал рот двумя руками, его лицо  побелело,  глаза  выпучились  и  он,
ничего не видя перед собой, сшибая стулья,  опрокидывая  бутылки,  опрометью
бросился к туалету. Не успела хлопнуть дверь,  как  раздались  специфические
звуки, словно неумелый трубач пытался извлечь из горна сигнал тревоги.
   - Эка его... - сказал Семага, гордый тем, что неприятность случилась не с
ним.
   Через пару минут воцарилась тишина, затем зашумела  вода,  и  из  туалета
появился просветлевший лицом Анатолий.
   - Это все - вино. От водки такого не бывает.
   - Хорошее у меня вино, для себя же делал.
   Семага заерзал на своем стуле, с беспокойством глядя то на Хворостецкого,
то на осунувшегося водителя.
   - Что, и  тебя  прихватило?  -  заботливо  поинтересовался  Кошевников  у
Семаги.
   Тот молчал, словно набрал в рот воды, боясь разжать губы. Затем судорожно
сглотнул слюну. И это движение решило исход. На глазах  у  товарищей  Семага
переломился  надвое  и  принялся  вываливать  содержимое  желудка  прямо  на
вытертый ковер между  широко  расставленными  ногами.  Больше  всех  смеялся
Анатолий Кошевников, он даже хлопал в ладоши, крича:
   - Вот разобрало!
   Хворостецкий понял, что он уже никому здесь ничем не поможет, и  удалился
по-английски, бесшумно прикрыв дверь. А Виталий  взялся  чистить  ковер  под
доброжелательные комментарии приятелей.

Глава 11

   Черный "мерседес" мчался по улицам Москвы,  то  и  дело  нарушая  правила
дорожного движения. Аркадий Шанкуров вел машину так, словно не  существовало
пешеходных переходов, не горели светофоры, он ехал так, будто перед  ним  на
бешеной скорости, сверкая синим  сигнальным  фонарем,  мчалась  машина  ГАИ,
заставляя  всех  прижиматься  к  обочине.  Охрана  не  поспевала  за   своим
обезумевшим хозяином.
   - Куда он несется? - громко кричал  сидевший  за  рулем  джипа  Гарик.  -
Какого черта ты его  не  остановил?  Охранник,  который  пытался  образумить
Аркадия Геннадьевича еще возле  ресторана,  с  покрасневшим  от  возбуждения
лицом, огрызнулся:
   - А ты чего не остановил? Ты же знаешь,  когда  он  пьяный  -  дурной.  И
пристрелить может. "Чероки" совершил головокружительный маневр и приблизился
к "мерседесу" на целых пятьдесят метров.
   - Знаю, знаю. Гони скорее!
   - Да куда скорее? Мне его не обойти. Сейчас что-то будет.
   - А может, пронесет? - сказал водитель, выкручивая баранку то вправо,  то
влево, стараясь не отстать от Шестисотого "мерседеса".
   На светофоре джипу  все  же  пришлось  остановиться,  помешала  машина  с
будкой-морозильником, оказавшаяся впереди. А вот "мерседес" рванул вперед.
   Автомобили шарахались к тротуару, слышался лишь визг тормозов и истерично
звучащие клаксоны, а "мерседес" мчался и мчался, набирая скорость.
   - Во, бля, прет.
   Наконец-то "чероки" сорвался с  места  и  на  желтый  свет  промчался  по
перекрестку,  чуть  не  сбив  парочку  влюбленных,   стоящих   на   островке
безопасности.
   Девушку словно взрывной волной прижало к груди парня, ее лицо побелело.
   - Да что это творится! Мы же нормально стояли,  -  зашептала  она  своему
спутнику.
   - Какие-то козлы. Может быть, правительство, несутся не разбирая дороги.
   - Ну и морды  у  них!  Вот  такие  рыла!  -  девушка  изобразила  мельком
увиденное ею лицо охранника, надув до предела щеки.
   Парень рассмеялся, поняв, что опасность миновала. Приятно было целоваться
в одиночестве посреди оживленной проезжей части.
   Анисим Павлович Малинин, отставной  полковник  вооруженных  сил,  почитал
День Победы как никакой другой праздник. И  уже  за  месяц  до  него  Анисим
Павлович торжественно, как знамя полка,  доставал  из  шкафа  свой  парадный
мундир, начищал награды и готовился к выходу "в люди". Ему нравилось,  когда
на  него  все  обращают  внимание,  взрослые  показывают  детям  на  седого,
красивого   ветерана,   увешанного   многочисленными   наградами.    Правда,
большинство медалей были юбилейными, зато два ордена -  настоящими  боевыми,
полученными еще тогда, в далеких сорок третьем и сорок пятом.
   Вот  и  сегодня,  хоть  праздник  Победы  уже  миновал,  Анисим  Павлович
готовился к выходу в город. Он вытащил мундир,  облачился  в  него.  Внук  и
внучка все время торопили дедушку:
   - Ну скорее, скорее, дедуля! Давай скорее, а то начнется дождь.
   - Дождя сегодня не будет.
   - А вдруг будет? - заспорил десятилетний  Олег,  хотя  знал,  что  насчет
погоды дед никогда не ошибается: к перемене  погоды  ранения  деда  отдавали
ноющей болью. Сегодня Анисим Павлович выглядел серьезно  и  в  то  же  время
радостно, как никогда. Он тщательно причесал свои серебристые седины, потуже
затянул галстук и только после этого принялся смахивать щеткой  с  блестящих
погон с тремя звездочками невидимые пылинки.
   - Деда, пойдем быстрее, а то опоздаем!
   - Никуда мы не опоздаем, - старик Малинин посмотрел  на  часы,  -  придем
минута в минуту. Тут идти-то недалеко, на Савельевский.
   - Дедушка, ты вечно кого-нибудь встретишь, а то  и  в  спор  политический
встрянешь, начнешь разговаривать, и мы, как всегда, опоздаем.
   - Света, не будь такой непоседой. Куда ты все торопишься?  У  тебя  целая
жизнь впереди.
   - А у тебя? - спросила девочка, заморгав голубыми кукольными глазами.
   Такой вопрос мог задать пожилому человеку только шестилетний ребенок.
   - Я свою жизнь прожил, и прожил  честно,  -  сказал  Малинин,  застегивая
пуговицы и с наслаждением вслушиваясь в звон медалей.
   Перед самым выходом Анисим Павлович еще раз позвонил  своему  другу.  Тот
сообщил:
   - Товарищ полковник, все готово. Я уже  оделся  и  жду  тебя  при  полном
параде.
   - Я приду с внуками.
   - И мои здесь, так что ребятне будет чем заняться.  А  мы,  как  водится,
выпьем по сто фронтовых.
   - Мог бы и не говорить, - сказал Анисим Павлович, - и так  ясно,  что  по
двести нам уже не осилить. Он положил в портфель вытащенную из  холодильника
бутылку "Русской" с винтовой пробкой, купленную два месяца назад,  взял  три
гвоздики, уже постоявшие в воде, и только после этого скомандовал внукам:
   - Теперь вперед, друзья, нас ждут!  .  Дети  бросились  к  двери.  Анисим
Павлович взял портфель и строго приказал внукам:
   - Идите рядом со мной, не отставайте и не убегайте! Особенно ты, Света. А
то всегда тебя потом ищем. Вот Олег хороший мальчик.
   - Он плохой, плохой, дедушка! Он твой мундир друзьям показывал.
   - Это ничего, - сказал старик, поглаживая по случаю  знаменательного  дня
тщательно выбритые и обильно политые одеколоном щеки.
   - А он еще и фуражку твою надевал и перед зеркалом ходил, как ты.
   Анисим Павлович сурово посмотрел на мальчишку:
   - Это правда, Олег?
   - Дедушка, я хотел посмотреть, как выгляжу в форме. Я тоже буду военным.
   - Это правильно. Но награды имеет право носить лишь тот, кто их получил.
   - И меня наградят обязательно! Я пойду в военное училище.
   Анисим Павлович Малинин и Света с Олегом, которых он безумно любил  и  на
которых уже была отписана  его  приватизированная  квартира,  и  его  старые
"жигули", а также дача на берегу Клязьмы - в общем, все,  что  имел  ветеран
вооруженных сил, полковник в отставке Анисим Павлович  Малинин,  -  покинули
квартиру.
   В отличие от родителей,  которые  позволяли  детям  творить  что  угодно,
Анисим Павлович воспитывал внучков в строгости. И они его  слушались.  И  не
потому, что он на них покрикивал, а просто потому, что они  любили  старика.
Им нравились его рассказы о переправе через  Днепр,  о  каком-то  Бобруйском
котле, о битве на Одере, о взятии Рейхстага, о том,  как  он  расхаживал  по
рейхс-канцелярии, и о том, как пил с американцами виски.
   В память о той встрече  у  капитана  связи  Малинина  сохранился  компас,
подаренный офицером вооруженных сил США. Компас исправно  служил  и  сейчас.
Время от времени старик брал его с собой в лес, когда ходил собирать  грибы.
И Олега, и Свету Анисим  Павлович  научил  следить  за  стрелкой,  неизменно
указывающей на север.
   Американский   компас   Анисим   Павлович   решил   подарить   внуку   на
совершеннолетие. Только не знал, доживет ли  сам  до  этого  знаменательного
дня.
   Подарок, казалось ему, придется тем более кстати, если Олег действительно
пойдет по его стопам и станет кадровым военным, тогда компас  ему  послужит,
даром что старый. Вот так они и шли. Прохожие с  уважением  уступали  дорогу
седовласому старику с двумя милыми детьми. Кое-кто, конечно же, провожал  их
снисходительной улыбкой, но большинство действительно  испытывали  искреннее
почтение  к  этому  пожилому  человеку.  Олег  непрестанно  задавал  Анисиму
Павловичу вопросы, теребя его за рукав.
   - Дедушка, что это за машина, ты знаешь?
   - Это БМВ. А вот это "опель", - говорил старик. - Когда  я  был  молодым,
Олег, на таких машинах ездили немцы. Я одну такую подбил из гранатомета.
   - Ой, когда это было? Сейчас на них ездят русские.
   - Да, ездят... - вздохнул Анисим Павлович.
   - Дедушка, - позвала Света.
   Анисим Павлович приостановился и посмотрел сверху вниз на внучку.
   - Да, чего тебе?
   - А мы поедем на дачу в выходные?
   - Конечно, поедем. Будем заниматься парником.
   - А на реку пойдем?
   - Обязательно пойдем. Ну, не задерживайся.
   - Дедушка, я хочу мороженое.
   - Думаю, в гостях мороженое уже стоит на столе.
   - Ой, а скоро мы туда доберемся?
   - Вон уже виден Савельевский, - старик указал на перекресток, где как раз
переключался светофор.
   Света быстро побежала вперед. Анисим Павлович крикнул ей вдогонку:
   - Не спеши, пойдем все вместе.
   Света замерла и оглянулась.
   - Да скорее вы, а то все мороженое растает! Оно же там на столе стоит!
   Наконец Анисим  Павлович  и  Олег  подошли  к  перекрестку.  И  дед  стал
объяснять внукам то, что обычно втолковывал им на каждом перекрестке:
   - Надо дождаться зеленого света и только потом не спеша переходить улицу,
предварительно посмотрев налево, потом направо.
   Олег попробовал возразить:
   - А мне папа сказал: когда горит зеленый, иди смело.  Все  должны  дорогу
уступать нам.
   -  Правильно  говорит  твой  отец,  но,  тем  не  менее,  бдительность  и
осторожность никому в  жизни  не  мешали.  Вот  наконец  и  зеленый,  пошли.
Возьмитесь за руки.
   Они двинулись по "зебре". Им и в голову не могло прийти, что по Остоженке
мчится  черный  "мерседес",  управляемый  пьяным   Аркадием   Геннадьевичем.
Автомобиль выскочил прямо из-за автобуса. Шанкуров хоть и был пьян в дымину,
но все же сумел разглядеть старика в медалях и двух детей. Он бросил  машину
влево,  резко  вывернув  руль,  в  попытке  объехать  пешеходов,  но  Анисим
Павлович, увидев несущийся "мерседес", схватил детей и кинулся вперед.
   Удар... Хруст костей... Визг тормозов... "Мерседес" занесло, он  врезался
в автобус, припечатав к  нему  Анисима  Павловича.  Старый  желтый  портфель
отлетел в сторону, бутылка разбилась, и водка из портфеля полилась на  серый
асфальт.
   Свету отбросило далеко в сторону, а вот Олег лежал рядом с  изуродованным
телом Анисима Павловича.
   Улица замерла. И хотя светофор переключился, ни одна машина не сдвинулась
с места. Над перекрестком нависла зловещая тишина.  Три  гвоздики  как  три
пятна крови, алели на помятом капоте черного "мерседеса".
   Хлопнула дверца. Из машины с перекошенным от ужаса  лицом  вылез  Аркадий
Геннадьевич Шанкуров. Его рубашка была разорвана на груди, из разбитого носа
текла кровь, волосы топорщились.
   - Да он пьян! - послышался чей-то голос.
   У  места  происшествия  сразу  же  собралась  огромная  толпа.   Шанкуров
затравленно озирался, видя во взглядах ненависть.
   - Все нормально! Нормально! - размахивая руками,  закричал  бизнесмен.  -
Все будет хорошо! Все, слава Богу, живы...
   Он ринулся назад - в свой "мерседес". Несмотря на сильный удар, двери  не
перекосило и они открывались.
   - Сука! Сука! Мерзавец! Он убил детей! - раздался истошный женский вопль.
   Но почему-то никто не бросился ни к лежащей поодаль на  встречной  полосе
Свете, ни к телам Анисима Павловича и Олега.
   Аркадий Шанкуров сидел в "мерседесе" и исступленно вопил в телефон:
   - "Скорая помощь"! Быстрее! Быстрее! Сюда!
   Потом до него дошло, что он забыл набрать номер. И тут же  в  его  голове
мелькнула и другая мысль: "Надо сматываться!"
   Он попытался завести двигатель. Тот фыркал, пару раз отозвался  хлопками,
но автомобиль не двигался с места. Послышался вой милицейской сирены с одной
стороны, и в ту же секунду, визжа тормозами, перед толпой с  другой  стороны
остановился  джип,  из  которого  выскочили  охранники  Шанкурова.  Но   они
опоздали: сквозь толпу уже пробирались гаишники, на погонах  одного  из  них
поблескивали звезды майора.
   Майор опасался, что толпа может  разорвать  водителя,  поэтому  он  сразу
направился к  "мерседесу".  Из  открытой  дверцы  прозвучал  выстрел.  Майор
схватился за левую сторону груди. Один из телохранителей бросился  к  своему
хозяину, другой - к раненому гаишнику. Шанкуров выпустил из рук  пистолет  с
коротким стволом, и тот упал к его ногам. Толпа взревела.
   - В машину его! - истекая кровью, успел приказать майор.
   Охранники, оценив ситуацию, не  стали  отбивать  у  гаишников  хозяина  и
проводили его до патрульного "форда". Появились две машины "скорой помощи" и
еще две милицейские машины с включенными мигалками.  Наконец-то  перекресток
ожил. Автомобили  тронулись,  объезжая  место  аварии.  Сержант-регулировщик
нервно размахивал полосатым жезлом, направляя движение.
   - Что с ними? - размазывая рукавом кровь  по  лицу,  срывающимся  голосом
спросил Шанкуров.
   - Они мертвы, - ответил один из гаишников.
   - Суки! - выкрикнул Шанкуров, и в этот момент наручники  защелкнулись  на
его запястьях. Аркадия Геннадьевича затолкали  в  машину.  "Форд"  обступила
толпа. В адрес банкира неслись злобные выкрики, проклятия.  Люди  плевали  в
стекла. Аркадий Геннадьевич закрывал лицо руками, закованными в наручники, и
тихо матерился.
   -  Расступитесь!  -  кричал  лейтенант,  сидевший  за  рулем  "форда".  -
Расступитесь!
   Он махал руками, сигналил, но народ не расходился. Шанкуров не  на  шутку
перепугался, ему показалось,  что  его  прикончат  прямо  здесь,  на  людном
перекрестке. К его счастью, машина реанимации, в которую погрузили  раненого
майора, двинулась с места. Ей  беспрепятственно  позволяли  проехать,  толпа
расступилась. Лейтенант, воспользовавшись  этим,  тронулся  за  реанимобилем
бампер в бампер, не давая людям  возможности  вклиниться  между  движущимися
машинами. Шанкуров медленно опустил руки и  оглянулся,  посмотрел  в  заднее
стекло. Следом еще некоторое время  бежали  люди,  но  вскоре  они  отстали.
"Форд" влился в общий поток автомобилей, двигавшихся по Остоженке. Охранники
Шанкурова быстро сообразили, что к чему. Оставаться здесь было небезопасно в
первую очередь для них самих.  И  прежде  чем  в  толпе  успели  опомниться,
понять, кто это садится в "чероки", как джип,  резко  развернувшись,  унесся
прочь.
   Прошло еще полчаса, и на перекрестке Остоженки с  Савельевским  переулком
уже ничто не напоминало о случившейся трагедии. Тела двух детей  и  ветерана
увезла  машина  "Скорой".  Покореженный  черный   "мерседес"   отбуксировали
грузовиком, развозящим автомобили  на  штрафную  площадку.  Через  несколько
минут исчезли и лужи  крови.  Двое  милиционеров  вынесли  из  своей  машины
огромные бумажные полотенца, на ощупь напоминавшие школьную промокашку. Одну
за другой они накрывали ими лужи крови. Кровь быстро впитывалась в  пористую
бумагу, под ней оставался чистый сухой асфальт.
   В  магазинах,  расположенных  поблизости  от  перекрестка,  еще   звучали
разговоры о кровавой аварии,  а  пешеходы,  уже  ни  о  чем  не  подозревая,
переходили улицу, и мало кто обращал внимание на три  гвоздики,  размазанные
колесами по асфальту.
   Шанкурова прямо с места происшествия доставили в следственный изолятор.
   Дежурный следователь пытался его допросить, но  Аркадий  Геннадьевич  был
настолько пьян, что не  мог  сказать  ничего  вразумительного,  л