из  контекста  дела
вопросы казались более чем странными.
 
*** 
 
   Двенадцатилетний Андрей Малышев крепко  спал,  обхватив  подушку  руками.
Иногда во сне он вскрикивал и дергался. Дверь  в  его  комнату  открылась  с
грохотом. Мальчишка вскочил, натянул одеяло по самые глаза.  В  двери  стоял
отец, его кулаки были сжаты. Мужчина вращал глазами и  морщился,  словно  от
яркого света, хотя шторы в комнате мальчика были задернуты.
   - Ну что, гаденыш, проснулся? - прохрипел отец, облизывая растрескавшиеся
пересохшие губы.
   - Что тебе надо? - прошептал мальчик.
   - Не притворяйся, будто не понял.
   - У меня нет денег.
   - Нет, говоришь? А если я тебя, гаденыш, взгрею как следует?
   - У меня нет денег.
   - Это ты маме расскажешь, а мне голову не компостируй.
   Мальчишка скривился и вот-вот готов был разреветься. Папаша сменил тон на
ласковый.
   - Дай на бутылку. Много не  прошу.  Андрей  прижался  спиной  к  холодной
стене. Деньги у него были, но отдавать их отцу он  не  собирался.  Всю  ночь
отец скандалил, бил мать, угомонился лишь после того, как в дверь  позвонили
соседи и сказали, что если Петрович не утихомирится, то они вызовут милицию.
В кутузку Петрович не хотел, ментов ненавидел люто, знал, что, если  попадет
в их лапы, мало ему не покажется. Уже чисто для порядка, не надеясь добыть у
супруги деньги, он еще раз заехал ей "по роже", допил припрятанную  водку  и
уснул. Рано утром жена ушла на работу, отец остался в квартире  с  сыном.  И
вот теперь, когда мужика мучила похмельная жажда, ему  срочно  потребовались
деньги на поправку здоровья. Свои деньги он  пропил  еще  в  начале  недели,
деньги жены были при ней, но кое-что могло оказаться у сына. Вот к нему отец
и заглянул.
   - Так ты дашь денег, сучонок?
   - У меня их нет.
   Мужчина подошел к стулу, на котором была сложена одежда сына, и  принялся
рыться в карманах: жвачка, проездной,  ключи.  Из  заднего  кармана  джинсов
выпал блестящий пакетик. Мужчина нагнулся, поднял.
   - Что это? - показывая сыну презерватив, грозно поинтересовался Петрович.
Парнишка втянул голову в плечи и зажмурился. - Я у тебя спрашиваю, что  это?
- вертя перед лицом мальчика презервативом, кричал Петрович.
   - Я не знаю! Это не мое!
   - Ты хочешь сказать, это мое? - Петрович уже выходил из себя,  повод  для
справедливого гнева нашелся сам собою. - Так ты скажешь, что это  такое  или
нет? - мужчина схватил одеяло и стащил с мальчика. Тот дрожал, прижимаясь  к
стене, прикрываясь подушкой. - Так ты, значит, не знаешь, что это такое?
   - Не знаю, папа, - воскликнул мальчик, закрывая лицо руками.
   - Так я тебе скажу, сучонок, что это. Это - гандон.  Ты  слышишь,  что  я
тебе говорю, - гандон. Я сейчас заставлю тебя его сожрать.
   - Это не мое! - слабым голосом произнес мальчик.
   - Не твое, говоришь?
   - Может быть,  в  школе  мне  сунули  его  в  карман,  -  робким  голосом
оправдывался мальчик, но понял, что подобные аргументы на отца не действуют.
И тогда он сделал следующий ход:
   - Да, я вспомнил, мне в киоске на сдачу дали. Я покупал жвачку, а  у  них
не нашлось сдачи, и они мне дали вот эту штуку.
   - Вот эту? В каком киоске?
   - Возле школы.
   Петрович схватил сына за волосы и стащил с кровати. Мальчишка закричал, и
крик подстегнул Петровича к действиям. Он принялся бить  сына  по  лицу.  Он
держал его за волосы и наотмашь хлестал тяжелой ладонью.
   - Я тебе покажу, сучий потрох! Носишь  презервативы!  Вместо  того  чтобы
учиться, чтобы уроки делать, ты уже по девкам бегаешь? Ах ты, гаденыш!
   В гневе Петрович был страшен. Грязные волосы взъерошились, торчали во все
стороны, небритое лицо искажала  гримаса  ненависти  к  сыну.  Он  дышал  на
мальчишку зловонным перегаром, хлестал по  лицу,  крутил  ему  уши.  Ребенок
плакал.
   - Я тебе дам денег, - воскликнул мальчик,  чтоб  хоть  как-то  остановить
гнев отца, уже готового на все.
   - Денег ты мне дашь, сучонок, откупиться хочешь? Я тебе покажу! Я  еще  в
школу приду, разберусь, как ты там учишься. Где дневник? А ну, показывай!  -
подбежав к ранцу, Петрович вытряхнул содержимое на пол.  Книжки,  авторучка,
карандаши, тетрадки - все упало к его ногам. - Дневник где, гаденыш?
   - В школе забыл.
   - В школе, значит, забыл? Гандон в карман положить не  забыл,  а  дневник
забываешь, - мужчина оттолкнул сына, тот  упал  на  тахту.  Петрович  поднял
тетрадку. - Одни двойки.
   В тетрадке двоек не было, но Петрович уже  не  смотрел  на  страницы,  он
вопил, сверкал глазами, тряс кулаками перед лицом сына.
   - Я тебя сам убью! Я тебя породил, я тебя и изничтожу, подлый гаденыш!
   Из тетрадки выпало десять долларов.  Петрович  увидел  деньги  и  тут  же
замер, словно его ударило током. Он на несколько мгновений окаменел, не веря
в удачу: прямо у его босых ног лежала зеленая купюра. Петрович уставился  на
банкноту. Дрожащими пальцами поднял десятку, поднес к глазам.
   - А это что такое? Это тебе тоже, гаденыш, на  сдачу  дали  или  как  это
понимать?
   - Это.., это.., это... - мальчик не находился, что ответить, - это не мои
деньги...
   - Не твои? Хорошо, что не твои, теперь это мои деньги, -  Петрович  зажал
банкноту в кулаке, подошел к сыну,  дал  ему  подзатыльник  свободной  левой
рукой, грязно выругался, вспомнил и мать, и бабушку, а также  всю  родню  по
женской линии со стороны жены. - Не его деньги... Это хорошо, что не твои.
   Андрей услышал, как хлопнула входная дверь.
   Он с облегчением вздохнул.  У  него,  естественно,  еще  были  деньги,  о
злосчастной десятке на мелкие расходы, положенной в тетрадь, он  уже  и  сам
забыл. Основные деньги хранились под книжной полкой,  спрятанные  в  дырявом
носке. Он стоял в ванной комнате, рассматривал в зеркале  рассеченную  губу,
красные уши, к ним больно было притронуться. Умылся холодной водой.
   - Козел, - сказал он, думая об отце, - урод  конченый!  Попросил  бы  как
человек, я бы дал, и даже не на одну бутылку.
   Мальчик вернулся в свою комнату, встал на четвереньки, сунул узкую ладонь
под книжную полку,  пошарил  и  вытащил  носок.  В  носке  лежали  четыреста
восемьдесят два доллара. Это были остатки денег, заработанных им  от  разных
дядь за лето. Большую часть мальчик потратил на свои  детские  удовольствия,
но и в остатке сумма оказалась довольно приличной, можно месяц ни о  чем  не
думать.
   - Надо уходить, пока он не  вернулся.  Андрей  знал,  сейчас  отец  купит
бутылку водки, три пива, выпьет и станет совсем другим человеком  -  добрым.
Отец всегда, когда выпивал, становился ласковым, его злость таяла  в  водке,
как лед в кипятке. Злость растворялась, исчезала, отец  начинал  вспоминать,
как он служил на флоте матросом минного тральщика. Он  рассказывал  о  своих
товарищах, иногда вспоминал детство.  Отец  мог  долго  лежать  с  зажженной
папироской, смотреть в потолок и мечтательно по  пять-десять  раз  повторять
одну и ту же фразу:
   - Я все знаю, меня никто не  обманет.  Я  все  видел.  Я  бывал  в  таких
переделках, что не дай бог кому-нибудь еще в них побывать.
   Папироса гасла, и отец засыпал с приоткрытым ртом. Мальчик тогда подходил
к нему, выдергивал окурок. Петрович пил запойно, здоровье пока позволяло. Он
мог пить по три недели кряду, с утра до вечера,  а  если  просыпался,  то  и
ночью. А потом месяц или два не пил вообще, тогда он почти не разговаривал с
домашними. Лишь изредка, когда ему кто-нибудь  напоминал  о  том,  что  пора
подумать о работе, Петрович ругался матом и кричал:
   - Заткнитесь, уроды чертовы! Я еще устроюсь на работу, я еще выведу их на
чистую воду! Начальнички - мерзавцы и сволочи, по ним тюрьма плачет. Они все
на меня хотели свалить, будто я, водитель, виноват.
   Последним  местом  работы  Петровича  была  автоколонна,  куда  он  пошел
работать водителем дальнобойной фуры, но ни разу так и не выехал из  гаража.
Сперва доводил машину, выделенную ему в рейс, но пару раз попался начальнику
на глаза выпившим, а потому до самого увольнения проработал простым слесарем
в яме под машинами.
   Андрей выпил стакан холодного молока с куском хлеба, собрал  разбросанные
отцом книжки и тетрадки в ранец, оделся. И в это  время  зазвенел  разбитый,
связанный-перевязанный изолентой телефон.
   Мальчик поднял трубку.
   - Добрый день, - услышал он мужской голос, от которого вздрогнул.
   Голос был мягкий, задушевный.  Так  обычно  разговаривают  инспектора  по
делам несовершеннолетних и злые школьные учителя.
   - Вы меня слышите?
   - Да, - выдохнул в трубку Андрей.
   - Я хотел бы услышать Андрея Малышева, если, конечно, не ошибся номером.
   - Это я.
   - Андрей, здравствуй. Ты один дома?
   - Нет, - соврал Андрей.
   - Мне с тобой надо встретиться.
   - Не могу.
   - А если подумать,  малыш,  может,  сможешь  все-таки?  Советую  тебе  не
отказываться.
   - Когда?
   - Хотя бы через час. Есть разговор -  небольшой.  И  еще  я  тебе  деньги
должен. Надеюсь, ты не забыл? Я тебе остался  должен  пятьдесят  с  прошлого
раза.
   - Да, помню.
   - Встретимся, где всегда. Я подъеду к арке.
   - Хорошо, - сказал Андрей.
   - Не забудь, в десять.
   - Хорошо, в десять.
   Мальчик положил расколотую трубку на рычаги, забросил на  плечо  ранец  и
вышел на лестничную площадку. В это время внизу хлопнула дверь, и он услышал
голос отца, веселый и добрый.  Отец  стоял  у  почтовых  ящиков  и  негромко
напевал:
 
   Я люблю тебя, жизнь,
   И надеюсь, что это взаимно...
 
   Андрею стало не по  себе,  и  он  вместо  того,  чтобы  спуститься  вниз,
бесшумно  скользнул  наверх,  Когда  пробежал  этаж,  остановился,   перевел
дыхание, услышал, как поднимается отец, как звенят бутылки.
   "Опять набрал пива", - подумал мальчик.
   Отец уже стучал в дверь:
   - Открывай! Андрюша, отец пришел, встречай.
   - Вот тебе! - мальчик свернул фигу и ткнул ею в лестничный пролет. -  Вот
тебе я открою! Ты - пьяница! Быстрее бы вырасти, я тогда тебе покажу. Я тебе
все припомню: и то, как ты маму  бьешь,  и  как  меня  лупишь,  -  все  тебе
вспомню.
   Отец, постучав в дверь, забренчал ключами и вошел в квартиру.
   - Сын, ты где? - услышал мальчик отцовский голос.
   Затем дверь захлопнулась. Андрюша стремглав бросился  вниз,  выскочил  на
улицу и пошел вдоль дома под самыми окнами. Он шел втянув  голову  в  плечи,
безразличный ко всему. Настроение было никаким. Отец пил уже вторую неделю и
почти каждый день приставал к сыну с дурацкими поучениями, требовал от  него
денег, придирался по мелочам. Мальчик учился хорошо, троек у него не было ни
за четверть, ни за год. На первый взгляд вполне благополучный  мальчишка  из
не очень благополучной семьи. В своем пятом "Б" он был на хорошем счету, еще
у дюжины мальчишек и девчонок родители пили, но дети учились плохо.
   Занятия у Андрея Малышева должны были начаться  в  два  пятнадцать.  Дома
оставаться  он  не  мог,  пьяный  подобревший  отец  стал  бы  приставать  с
рассказами о своих жизненных подвигах.
   Андрей выбрался на улицу  и  неторопливо  пошел,  расправив  плечи.  Куда
спешить? Он рассматривал витрины магазинов.  В  половине  десятого  вошел  в
кафе, полупустое в это утреннее время, приблизился к стойке. Молодой бармен,
по-модному небритый, подошел к мальчишке.
   - Чего тебе?
   - Апельсиновый сок и "Сникерс". Только у меня нет рублей.
   - Предлагаешь, приятель, чтобы я тебя угостил?
   - У меня есть доллары, а обменники еще закрыты.
   Бармен осмотрелся по сторонам:
   - Ладно, согласен.
   Андрей положил на стойку пять долларов. Бармен рассчитал его:
   - Вот молодежь пошла, долларами рассчитывается! А с виду не скажешь,  что
мальчишка с деньгами.
   Андрей с высоким стаканом желтого сока и  "Сникерсом"  уселся  у  окна  и
принялся смотреть на улицу, на проносящиеся автомобили и на прохожих. Бармен
включил музыку.  Помещение  кафе  наполнилось  гулкими  ударами  барабана  и
хриплым голосом Джо Кокера. Время тянулось так медленно, словно  на  стрелки
часов привесили гири, даже секундная стрелка, длинная и тонкая, едва  ползла
по кругу.
   Уже больше года, как Андрей Малышев вел  тайную  жизнь.  Все  началось  с
бассейна, куда он ходил заниматься плаванием.  Именно  там  к  нему  подошел
пожилой мужчина в бейсболке, в дорогих  кроссовках  и  в  легкой  спортивной
куртке. Он долго разговаривал с мальчиком, ощупывал его, осматривал со  всех
сторон, представился тренером по  плаванию.  Потом  он  повел  его  в  кафе,
угостил обедом, болтал без умолку, и практически незаметно для  себя  Андрей
оказался  вместе  с   ним   в   однокомнатной   квартире.   Пожилой   тренер
сфотографировал мальчика, а через два дня позвонил.
   Они вновь встретились возле бассейна. Викентий Федорович посадил Андрея в
такси, и они поехали. Вот тогда  все  и  случилось.  Несколько  дней  Андрей
ненавидел себя, ужасно переживал,  хотя  чувствовал,  что  ему  понравилось.
Через неделю все  забылось,  у  него  оказались  деньги,  много  денег  -  в
понимании ребенка. И тогда новый знакомый сказал:
   - Если ты кому-нибудь расскажешь о случившемся, я покажу фотографии твоим
родителям, одноклассникам,  учителям.  Тебя  выгонят  из  школы,  посадят  в
тюрьму, в колонию для несовершеннолетних. И тогда пиши  пропало,  -  мужчина
говорил ласково, не кричал, не бил, но от его ласкового голоса, пластичного,
как резиновая игрушка, Андрею становилось страшно.
   Андрей довольно легко смирился со своей участью, стал  игрушкой  в  руках
взрослых мужчин. Мужчины менялись, с некоторыми он встречался  по  несколько
раз, с другими лишь единожды. Теперь деньги водились у  него  постоянно.  Но
работал с ним уже не тот человек, что прежде, а другой, назвавшийся Николаем
Мамонтовым, толстый, с маленькими серыми глазками, розовощекий,  с  белесыми
волосами и серьгой в левом ухе. Голос у Мамонтова  был  таким  же  мягким  и
нежным, как у Смехова.
   Андрей увидел серый джип, остановившийся у арки, и Мамонтова, тот как раз
выбирался из машины. Андрей быстро допил сок и, жуя "Сникерс", направился  к
переходу. Николай Мамонтов мальчишку заметил сразу, но виду не  подал,  даже
рукой не взмахнул. Он ходил вокруг  машины,  постукивал  ногой  по  колесам.
Мальчик подошел к нему.
   - Ну, здравствуй, Андрюша. Вид у тебя кислый. Опять проблемы с отцом?
   - Угу, - промычал Андрей.
   - Тебе не позавидуешь. Я тоже пьяниц не люблю. Сам не  пью,  не  курю,  -
тридцатилетний Мамонтов положил пухлую лапу на плечо мальчишки, сжал пальцы.
- Залезай, покатаемся.
   - Куда сегодня? У меня занятия скоро.
   - Просто покатаемся. Кое-что показать тебе хочу. Кстати,  я  тебе  деньги
должен. Тогда мелких не было, а сейчас есть, - уже сидя в  машине,  Мамонтов
вытащил из кармана пятьдесят долларов и протянул Андрею. - Вот,  бери.  Или,
если хочешь, рублями дам?
   - Не надо.
   Мальчишка взял полтинник, привычно  и  уверенно  сунул  в  задний  карман
джинсов, застегнул молнию.
   - Что, батяня уши драл? - хихикнул Мамонтов,  поворачивая  ключ  в  замке
зажигания. Андрей кивнул и невнятно промычал:
   - Ыгы.
   - Разговаривать разучился? Губа, смотрю, рассечена.
   - Ну и что из того?
   - Просто так. Тебя ничем не испортишь, красив, как молодой Аполлон.
   Николай Мамонтов, или просто Мамонт, был правой рукой Викентия Федоровича
Смехова. Тот договаривался с клиентом, а Мамонт подбирал мальчишку и завозил
к клиенту.
   - Расслабься, работы сегодня не предвидится,  просто  хочу  тебе  кое-что
показать. У тебя уроки в два начнутся?
   - Ыгы.
   - Что ты мычишь, как корова?
   - Я жую, - сказал Андрей, проглотив остатки "Сникерса".
   Рассеченная губа  болела,  на  ней  выступила  капелька  крови.  Мамонтов
умильно смотрел на ребенка, большим пальцем бережно стер  капельку  крови  с
губы, сунул палец в рот и слизнул кровь.  При  этом  он  продолжал  смотреть
мальчику прямо в глаза. Андрей ощутил проснувшееся  в  Мамонте  желание,  он
вжался в спинку кресла.
   - Я же сказал, ничего сегодня не будет. Пристегнись, и мы поедем.
   Серый джип, в салоне которого пахло  какой-то  сладкой  гадостью,  то  ли
карамелью, то ли пудрой, поколесил немного по району, затем въехал во двор.
   - Выходим, - сказал Мамонтов, глянув на небо, на мутный  солнечный  диск,
тускло мерцавший в облаках.
   - Куда теперь?
   - Кое-что интересное покажу. Это много времени  не  займет,  а  потом  ты
будешь свободен, иди куда хочешь. Но занятия не  пропускай.  Кстати,  как  у
тебя с учебой?
   - Нормально.
   - Вот и славно. Не люблю двоечников. Сам я учился на одни пятерки, у меня
даже четверок в четверти не было.
   "Ври, ври, - подумал Андрюша Малышев, - у такого  толстяка,  как  ты,  по
физкультуре точно тройка была. Ты на  канате  висеть  будешь,  как  мешок  с
дерьмом."
   Очень  проницательный,  как  большинство   гомиков,   Мамонтов   тут   же
поправился:
   - Я, конечно, приврал, одна четверка у меня была по физкультуре.
   Они шли рядом - грузный Мамонтов и худощавый мальчик со  школьным  ранцем
на спине.
   - Куда мы идем? - вновь через пять минут поинтересовался мальчишка.
   - К тому дому. Видишь, серый, двенадцатиэтажный?
   - Почему идем, а не едем?
   - Подъезд перекопан.
   - Нас там кто-то ждет?
   - Меньше знаешь, крепче спишь. Не задавай  глупых  вопросов.  Через  пять
минут сам все поймешь.
   Они  вошли  в  грязный  подъезд  с  изувеченными  почтовыми  ящиками,   с
размалеванными стенами. Вошли в кабинку  лифта,  и  Мамонтов  ткнул  толстым
пальцем в полусожженную,  оплавленную  кнопку  двенадцатого  этажа.  Кабинка
дернулась и медленно поползла вверх. Мужчина дождался, пока выйдет  мальчик,
и лишь после этого покинул кабинку.
   - Идем за мной,  -  оглядевшись  по  сторонам,  прислушавшись  к  звукам,
наполнявшим подъезд, сказал Мамонтов и подтолкнул Андрея в спину. - Наверх.
   - На чердак, что ли?
   - Не-а, - сказал Мамонтов, - еще выше. На небо пойдем, посмотрим, кое-что
показать тебе хочу.
   По железной лестнице они забрались на технический этаж, оттуда  выбрались
на крышу, плоскую, черно-серую.  На  крыше  Николай  Мамонтов  осмотрелся  и
застегнул молнию ветровки. Солнечный диск мерцал в низких облаках  и  оттого
был похож на полную луну. Андрей тоже  застегнул  куртку  и  поправил  ремни
ранца. Мамонтов пригнулся, натянул на голову капюшон ветровки.
   - Холодно здесь и противно, - он пошел к краю крыши. - Боишься высоты?
   - Абсолютно не боюсь, - ответил Андрей.
   - А я боюсь. Странно это, боюсь с детства, по лестницам лазать вообще  не
могу.
   "Еще бы, - подумал мальчик, -  весишь  сто  килограммов,  какая  лестница
такую тушу выдержит? "
   Ветер  свистел  в  антеннах,  над  домом   носились   ласточки,   черные,
острокрылые, стремительные, они попискивали. Внизу простирался город.
   - Это твоя школа? - стоя у ограждения, Мамонтов указал пальцем  на  белое
трехэтажное здание примерно в километре от многоэтажки.
   - Нет, моя школа в другой стороне, - мальчишка сделал шаг назад.
   - Ты точно высоты не боишься?
   - Нет, не боюсь, я примерно с такой высоты даже прыгал.
   - Это в бассейне было, а на крыше, наверное, совсем другое чувствуешь.
   - Не боюсь я высоты.
   - Тогда иди сюда, - подозвал Андрея Мамонтов.
   Мальчик подошел.
   - Сядь на ограждение.
   - Зачем?
   - Сядь, я тебя сфотографировать хочу  на  фоне  города,  красивый  снимок
получится.
   В толстых пальцах Мамонтова появился  фотоаппарат,  черная  мыльница.  Он
приложил его к глазу.
   - Садись. А ранец сними, он не очень красиво смотрится.
   Андрей снял ранец. Мамонтова он не боялся и никакого подвоха  не  ожидал.
Наоборот, ощущал свое превосходство над взрослым мужчиной, боявшимся высоты.
Андрей уселся на перила и  посмотрел  на  город.  По  дороге  ехали  машины,
дымились  трубы  заводов,  по   небу   неслись   облака.   Москва   казалась
безграничной.  Во  все  стороны,  сколько  мог  видеть   глаз,   простирался
серо-зеленый с ржавыми крышами горо