был  кадровым
военным.
   Нацисты не жаловали моего отца, но и сделать с ним ничего  не  могли:
он был слишком заметной фигурой.
   - Я, кажется, что-то читал об этом, - соврал Шелковников.
   - Меня и брата отец вывез в Швейцарию, где мы  получили  образование.
Лишь после войны мы смогли вернуться в наше родовое поместье.  Оно  было
разграблено дочиста. Отец, дед и все наши предки  являлись  поклонниками
изящных искусств, и коллекция барона фон Рунге была известна в стране  и
за ее пределами, но от нее почти ничего не осталось. Многое оказалось  в
замке Геринга, а лучшую часть коллекции отец умудрился спрятать: вывезти
за границу он ее уже не мог, за ним следили. Но что не смогли забрать  у
отца нацисты, то забрали ваши соотечественники, господин Шелковников,  и
вывезли в Россию.
   - Я не совсем понимаю, господин барон, куда вы клоните.
   - Меня, господин Шелковников, интересует  наша  фамильная  коллекция,
вернее, та ее часть, которую вывезли ваши соотечественники. Надеюсь,  вы
сможете оказать мне такую услугу: узнать ее судьбу. Где  она  находится,
сохранилась ли вообще... Сказать по правде, об  этом  мне  и  думать  не
хочется, слишком она дорога для всех потомков фон Рунге.
   - Задача непростая, господин барон, - спокойно ответил Павел Павлович
Шелковников. - Я думаю, вам известно, что в сорок пятом и сорок шестом с
оккупированных территорий Германии  картины,  антиквариат,  всевозможные
коллекции вывозились  эшелонами,  вывозились  и  рассовывались  в  такие
места, что сейчас восстановить все это очень сложно. Я уже сталкивался с
этой проблемой. На вывезенные  коллекции  порой  не  существует  никаких
бумаг,  многие  из  них  даже  официально  не  описывались.   Привозили,
разгружали, перегружали,  сбрасывали  в  подвалы,  хранилища.  В  лучшем
случае фиксировалось количество единиц хранения. В общем,  задача  очень
сложная.
   - Да уж...
   - Что поделаешь, такое было время.
   Лицо барона фон Рунге помрачнело. Он несколько  раз  жадно  затянулся
уже короткой сигарой, выпуская тонкие струйки дыма.
   - Но все же, господин Шелковников, если бы вы (он сделал ударение  на
слове "вы") взялись за  это  дело,  то  я,  надеюсь,  смог  бы  получить
достаточно обстоятельный ответ по интересующему меня вопросу.
   - Вполне возможно, господин барон. Может быть,  вам  повезет,  может,
ваша коллекция все еще в сохранности и пылится где-нибудь в  запасниках,
в провинции. Хотя не исключено, что ее уже нет.
   - Сколько вы хотите за эту услугу? - глядя прямо в  глаза  отставному
майору, спросил барон фон Рунге, - Знаете, господин барон, я  сейчас  не
могу  ответить  на  этот  вопрос.  Цена   будет   зависеть   от   многих
обстоятельств.
   - Но все-таки, господин Шелковников?
   - Затрудняюсь сейчас ответить. А вводить вас  в  заблуждение  мне  бы
очень не хотелось.
   - И все же, в какую сумму вы оцениваете ваш труд?
   Павел Павлович пожал плечами. Барон понял, что сумма названа не будет
и инициативу должен проявить он.
   - Десять тысяч марок вас устроит?
   - За информацию, - кивнул головой Шелковников.
   - Да-да, я это и имел в виду.
   - Устроит. Правда, почти все эти деньги уйдут на расходы.
   - Но если коллекция еще существует,  то  я  вам  предложу  дальнейшее
сотрудничество. Сумма будет на пару порядков выше.
   - Иначе бы я и не взялся.
   - Остается надеяться на удачу, - заключил немец.
   Обменявшись любезностями и еще немного поговорив об искусстве,  барон
Ганс Отто фон Рунге и Павел  Павлович  Шелковников  расстались,  оставив
друг другу на память о встрече визитки.
   Шелковников прекрасно  представлял  себе,  с  чего  следует  начинать
поиски и, вернувшись на родину, сразу  же  занялся  делом.  Слава  Богу,
связи у него  имелись  крепкие.  Он  запряг  кое-кого  из  своих  бывших
сослуживцев,  которые  ныне  пребывали  в  высоких  званиях  и  занимали
солидные кабинеты. Вскоре  Павел  Павлович  получил  ответ,  за  который
пришлось заплатить немалые  деньги.  Да,  коллекция,  здесь,  в  России,
находится в хранилище одного из провинциальных  музеев.  Бумаги  на  эту
коллекцию есть, хотя часть описи потеряна. Коллекции давным-давно  никто
не касался, она уже пятьдесят лет как законсервирована.
   Естественно, бывший майор КГБ  Шелковников  не  был  настолько  глуп,
чтобы искать конкретно одну только коллекцию из замка барона фон  Рунге.
Коллекция немца была всего лишь одной  строкой  в  длинном  списке,  тем
более, что на Шелковникова во всю работали  люди,  которые  в  последнее
время занимались вывезенными из Германии произведениями искусства - одни
по поручению президента, другие по поручению Государственной Думы.
   Узнав,  где  хранятся  картины,  Павел   Павлович   Шелковников,   не
откладывая  в  долгий  ящик,  решил  проверить,  всели  из   вывезенного
находится в наличии.
   Главным  хранителем  Смоленского  музея  оказался  дотошный   старик,
Василий Антонович Скуратович - довольно занудный тип, но  дело  свое  он
знал туго.
   Ответ был утвердительным: вся коллекция в целости и сохранности.
   "Ну вот, половина  дела  сделана",  -  решил  Шелковников  и  в  свою
следующую загранкомандировку встретился с Гансом фон Рунге.
   На сей раз разговор принял совершенно  неожиданный  для  Шелковникова
оборот. Барон  не  стал  ходить  вокруг  да  около,  а  огорошил  своего
собеседника вопросом в лоб:
   - Меня интересует часть коллекции моего отца, - он  подал  листок  со
списком из восьми позиций, - вот эти картины,  господин  Шелковников,  в
первую очередь.
   -  Барон,  надеюсь,  вы  понимаете,  что   именно   предлагаете   мне
совершить?
   - Надеюсь, и  вы  понимаете,  господин  Шелковников,  что  за  каждую
указанную картину вам будет заплачена значительная сумма.
   - Значительная - это понятие растяжимое,  -  заметил  Шелковников,  -
меня интересует общий размер суммы.
   - Если за все картины вы получите миллион, вас это устроит?
   - Марок?
   - Долларов.
   - Миллион американских долларов? - переспросил Шелковников.
   - Да, - ответил барон фон Рунге. -  Сумма  приличная.  Даже  если  вы
попытаетесь продавать эти картины на аукционах, больше вам не  выручить,
поверьте, я это знаю. Тем более, картины по  праву  принадлежат  мне:  о
том, что они вывезены незаконно, знают на Западе все.
   - Это понятно, - сказал Павел Павлович, - но тут встает  политический
вопрос. Ведь если я вам их продам, я нарушу массу законов.
   - Естественно, нарушите, - надменно, с сознанием своего превосходства
улыбнулся барон. - Но вы на этом заработаете. Я не зря обратился к  вам.
Полагаю, вы не откажетесь?
   - Нет, не откажусь, - Шелковников ответил столь же надменной улыбкой.
   - Тогда я могу считать, что мы договорились?
   - Но это не такое быстрое дело,  как  вам  может  показаться,  барон.
Картины вы получите, но вам придется подождать и, возможно, долго...
   - А я вас и не тороплю, господин Шелковников.
   Думаю, время у нас есть, ни вы, ни я умирать пока не собираемся.  Вот
чек, - барон извлек из внутреннего кармана смокинга чек и вписал  сумму,
- это аванс.
   Павел Павлович чек принял, спрятал его в портмоне.
   С этой второй встречи, собственно  говоря,  для  Шелковникова  все  и
началось. Время стояло смутное, бедное, и найти людей, готовых  похитить
картины из хранилища Смоленского краеведческого музея, большого труда не
составило, хотя поначалу не обошлось без трудностей.
   Шелковников, оставшись  один  на  один  с  главным  хранителем  музея
Скуратовичем, предложил ему на время вынести картины из  хранилища.  Для
Василия Антоновича он все еще был представителем  КГБ.  Но  несмотря  на
это,  Скуратович  отказался  наотрез.  По   выражению   лица   хранителя
Шелковников понял: тот испугался.
   "Раз испугался, значит, никому о разговоре не скажет, но  дел  с  ним
больше иметь нельзя", - справедливо заключил Павел Павлович.
   Пришлось вспомнить о старых связях. Пара звонков - и старика  уволили
из музея, благо возраст у него был уже далеко запенсионный. На его место
назначили  другого  хранителя,  который  раньше  работал   под   началом
несговорчивого Скуратовича.
   А затем...
   Несколько поездок из Москвы в Смоленск, и дело было сделано.
   Он  сумел  договориться  с   новым   главным   хранителем,   мужчиной
предпенсионного возраста, который знал все о том, что творится в  музее,
и имел доступ в хранилище. Отставной майор КГБ решил действовать  старым
проверенным способом: на место подлинников надо  было  положить  искусно
выполненные подделки, чтобы никто сразу не  смог  уличить  и  определить
пропажу. А пройдет время - тогда пусть разбираются, что же  именно  было
привезено из Германии в далеком сорок пятом году.
   Вот тут-то и был подключен к делу реставратор Брусковицкий, с которым
Шелковникова познакомили нужные люди.  По  одной,  а  иногда  и  по  две
картины хранитель выносил из запасников и передавал Павлу Павловичу. Тот
с  картинами  ехал  к  Брусковицкому,  оставлял  полотна   у   него,   и
реставратор, не жалея времени и сил, выполнял подделки.
   Через полтора года вся эта работа  была  закончена,  и  теперь  Павел
Павлович ехал в Смоленск с двумя искусно  выполненными  подделками.  Все
восемь холстов, которые были заказаны ему бароном Гансом Отто фон Рунге,
находились в надежном месте и ждали своего часа.
   Предварительно Павел Павлович позвонил хранителю в Смоленск и сказал,
что вечером он будет у него. Жил хранитель на окраине Смоленска в  своем
деревянном доме. Дом окружал старый сад, такой  же  старый,  как  и  сам
хозяин дома. Нового хранителя музея звали Ипполит Самсонович  Кругляков.
Это был высокий сухощавый мужчина с изувеченной правой ногой, которую он
при ходьбе немного волочил.
   При  каких  обстоятельствах  Кругляков  получил  увечье,  Шелковников
никогда не спрашивал, хотя у  него  с  хранителем  сразу  же  наладились
добрые  отношения,  деловые  и  приятельские.   Шелковников   тоже   был
инвалидом, его правая рука была  повреждена,  и  он  никогда  не  снимал
черную перчатку с кисти. В общем, два инвалида отлично поладили.
   Шелковников с запакованными холстами под мышкой подошел к  калитке  и
нажал кнопку звонка. Дверь в доме тут же открылась, на  пороге  появился
хозяин, опираясь на самодельную палку.
   - О, какие люди!  -  воскликнул  Ипполит  Самсонович  и  прихрамывая,
спустился с крыльца. Он  распахнул  калитку  и,  галантно  поклонившись,
указал гостю на открытую дверь. - Погода неважная, - пробурчал хранитель
краеведческого музея, поспешая следом, -  совсем  ни  к  черту.  Да  еще
канализация в музее барахлит, воды в одном из подвалов по щиколотку.
   Целый день сегодня переносили экспонаты из одного подвала в другой.
   Шелковников на это ничего не сказал и боком прошел в дом.
   - А где супруга? - уже войдя в дом, спросил Павел Павлович.
   - Не надо ей ничего слышать и тем  более  видеть.  Я  ее  отправил  к
дочери. Проходите, раздевайтесь, присаживайтесь. Чаю?
   - У меня не очень много времени, Ипполит Самсонович, поэтому перейдем
к делу сразу же.
   - Что ж, к делу, так к делу. Вы привезли полотна?
   - Конечно, вот они, - подал картины Шелковников.
   Ипполит Самсонович быстро развязал дорожные ремни,  затем  извлек  из
картонной коробки два подрамника с холстами и даже причмокнул языком.
   - Не отличишь, умело сработано!
   - Фирма веников не вяжет.
   - Уж не говорите...
   Хранитель еще пару минут любовался искусно сработанными подделками.
   - Ну, как на ваш взгляд? - осведомился Шелковников.
   - По-моему, вполне. И подрамник такой, как на  оригинале,  и  полотно
такое же.
   - Да, я проследил, чтобы все было сделано обстоятельно, точь-в-точь.
   - А может, вам еще что-нибудь нужно, Павел Павлович?
   - Да нет, пока ничего.
   - А то я могу. Тем более, что сейчас мы будем наводить порядок в  тех
подвалах, где хранится коллекция, и доступ туда будет свободен.
   - Нет, верните все это на место, как было, и пока ничего больше...
   - Жаль, жаль...
   - Вот ваши деньги. - В  левой  руке  Шелковникова  появился  конверт,
такой же толстый и весомый, как и  несколько  дней  назад  в  мастерской
Олега Иосифовича Брусковицкого.
   У хранителя задрожали руки, он и думать не думал, что ему  на  склоне
лет  вот  так  повезет.  Всю  жизнь  перебивался,  и  вот...  До  пенсии
Круглякову оставалось всего лишь несколько месяцев, и он  уже  прикинул,
что ему и жене теперь хватит, чтобы безбедно дожить до  смерти,  да  еще
детям останется.
   За  все  услуги  Шелковников  платил  щедро,  и  Ипполит   Самсонович
временами думал, что этот странный человек, которого он  про  себя  звал
Одноруким бандитом, деньги сам и печатает. Но  это  было  лишь  шутливое
предположение. Доллары, которые получал Кругляков, на поверку  оказались
самыми что ни на есть настоящими, хотя выглядели так, словно только  что
их извлекли из-под пресса.
   - Может, все-таки выпьете, может, чайку, кофейку, а, Павел Павлович?
   - Нет, спасибо, у меня времени в обрез.
   Часы Шелковников носил на правой руке. Он глянул на циферблат.
   - Ну, что ж, было приятно с вами поработать,  Ипполит  Самсонович.  Я
люблю иметь дело с порядочными людьми, которые если обещают, то делают.
   - Да что вы, Павел Павлович, мы с вами были партнерами.
   - Да-да, партнерами, - быстро улыбнувшись, ответил Шелковников, - но,
надеюсь, теперь останемся приятелями, - Если  что-нибудь  надо,  Ипполит
Кругляков всегда к вашим услугам днем и ночью.
   - Премного благодарен, пока ничего не надо. Надеюсь, что вы завтра же
отправите эти картины на место.
   - Не сомневайтесь, завтра же они окажутся  в  ящиках,  и  все  гвозди
будут забиты. Все будет так, словно к этим ящикам никто не прикасался по
меньшей мере, лет десять.
   - Ну, и замечательно, - Павел Павлович протянул левую руку, прощаясь.
   Ипполит Самсонович пожал узкую, длинную ладонь, и  у  него  появилось
ощущение, что рука Шелковникова сделана из мрамора или гипса, такой  она
была холодной.
   Покинув дом, уже выходя за калитку,  Шелковников  оглянулся.  В  двух
комнатах горел свет, шторы  были  задернуты.  Пройдя  два  переулка,  он
увидел свой  автомобиль.  Подойдя  к  нему,  Шелковников  открыл  заднюю
дверцу, сел и извлек из кармана пачку сигарет.
   Мужчина, сидевший за рулем, щелкнул зажигалкой, давая своему  хозяину
прикурить. После первой и второй затяжки  Шелковников  молчал.  Наконец,
сделав третью, длинную и глубокую, медленно произнес:
   - Вот что, с этим дядей мы больше дел иметь не будем. Завтра  же  его
надо кончать. Завтра и не позже. Я уеду поездом,  ты  останешься  и  все
сделаешь как положено. Только убедись, что он перенес в музей то, что  я
ему сегодня отдал, - Шелковников еще раз взглянул на часы.  -  Давай  на
вокзал, быстро, у меня куча дел.
   Черный автомобиль прошуршав протекторами, помчался  по  темным,  хоть
глаз  выколи,  пригородам  к  центру  города  -  туда,   где   находился
железнодорожный вокзал. Шелковников  сидел  прикрыв  глаза,  поблескивая
стеклами очков и барабанил пальцем правой руки по крышке своего дорогого
кейса.
   "Порядок,   завтра   надо   будет   договариваться   о    заграничной
командировке, - проносилось у него в голове. - Как можно скорее  следует
оказаться в Европе, встретиться с немчурой и  обсудить  план  дальнейших
действий".
   Миллион теперь уже не казался отставному майору  Шелковникову  такими
уж большими деньгами, и он понимал, что теперь, когда картины у  него  в
руках, он может поднять цену. И вряд ли Ганс Отто фон Рунге будет сильно
упираться.
   "Конечно же, нет, - успокоил себя Шелковников, - куда  этому  пивному
барону против меня!
   Картины же у меня, а сделать со мной что-либо у него руки коротки".
 
*** 
 
   Утром следующего дня, в восемь  часов  пятнадцать  минут,  старенький
оранжевый "москвич" с кузовом "комби" выезжал из гаража частного дома №7
по Садовому переулку, дома,  хозяином  которого  был  старший  хранитель
областного   Смоленского   краеведческого   музея   Ипполит   Самсонович
Кругляков.
   В кузове  "москвича"  лежала  большая  картонная  коробка.  Кругляков
прикинул, что уже к половине девятого будет в музее и сможет  проникнуть
в подвалы - туда, где спрятаны вывезенные из Германии картины барона фон
Рунге. Все сотрудники музея придут часам к одиннадцати, не раньше,  ведь
сейчас посетители в музей не ходят, он закрыт на ремонт, так что времени
у него будет предостаточно. Деньги, оставленные  Шелковниковым,  Ипполит
Самсонович пересчитал и спрятал в укромное место. Дела свои он держал  в
секрете и от жены, и от дочки, которым вечно всего не хватало и  которые
вечно его пилили.
   - Ну, ничего, ничего, - приговаривал Ипполит Кругляков,  -  еще  пара
месяцев, и я уйду на пенсию. А там мне  сам  черт  не  брат.  Буду  жить
припеваючи, как сыр в масле кататься.
   Черный автомобиль "опель-омега" стоял напротив краеведческого  музея.
В машине  сидел  небритый  мужчина  с  тлеющей  сигаретой  в  зубах.  Он
посматривал то на часы, то на  служебный  вход  краеведческого  музея  и
прекрасно видел, как  подъехала  и  припарковалась  старенькая  колымага
хранителя музея,  как  хромой  аккуратно  вытащил  из  машины  картонную
коробку и, прижав ее к груди, вошел в музей.
   - Ну, вот и хорошо, - пробурчал он, давя  сигарету  в  пепельнице.  -
Вечером ты будешь возвращаться домой, тогда я с тобой и встречусь.
   Двигатель заработал, и  черный  "опель"  медленно  покатил  к  центру
города.
 
*** 
 
   Два сторожа краеведческого музея сидели и пили утренний чай, когда  с
картонной  коробкой  под  мышкой  в  музей  вошел   Ипполит   Самсонович
Кругляков.
   Сторожа обрадованно улыбнулись:
   - О, Ипполит, - сказал один из сторожей, -  ты  сегодня  пораньше.  С
тобой хорошо работать.
   - Чего это со мной хорошо? - не понял Кругляков.
   - Ты рано приходишь - мы раньше уходим.
   - Мне сегодня домой пораньше надо.
   - Мы тебе тут чайку сварили, присядь, выпей.
   - Некогда мне, - буркнул Кругляков. - Как там подвал?
   - Да мы туда не ходили, - ответил второй сторож. -  Что-то  в  трубах
урчит, хотя сантехники вентиль перекрыли и сказали до их прихода  ничего
не трогать.
   А по инструкции я на такое не  имею  права:  если  пожар,  чем  огонь
тушить?
   - А мы и не будем трогать, - ответил Кругляков и  пошел  к  телефону,
чтобы снять подвальное помещение с сигнализации.
   Когда он это сделал, один из сторожей подвинул стакан с чаем на  край
стола.
   - Да выпей ты, Ипполит, куда спешить? День только начался...
   - Нет, мужики, дел много. Надо ящики передвинуть, а то, не  дай  Бог,
подтопит, потом беды не оберешься.
   -  Хорошо  тебе  теперь,  -  сказал  тот   сторож,   который   первым
поприветствовал хранителя.
   - Это почему мне хорошо? А тебе?
   - Тебе хорошо, ты начальство, - принялся сбивчиво пояснять сторож,  -
да и нам неплохо. Не ушел бы на пенсию Скуратович, так мы бы  здесь  всю
ночь ящики ворочали - зануда он был тот еще.
   - Это точно, -  буркнул  Кругляков,  вспоминая  своего  начальника  и
предшественника на должности, бывшего главного хранителя.
   Тот, действительно, был человеком въедливым и ужасным  паникером.  Не
дай Бог сработает сигнализация - Скуратович сразу  же  поднимал  панику,
вызывал милицию, ставил на уши весь музей, всех сотрудников от директора
до уборщицы. Порядок при нем был еще тот. Ни один из подчиненных не имел
права опоздать на работу  или  уйти  без  его  ведома.  Сам  же  Василий
Антонович Скуратович приезжал на работу  часа  за  полтора  до  открытия
музея и уходил самым последним, оставляя в музее лишь сторожей.
   Минул уже год, как Скуратович ушел на пенсию, вернее, на  пенсию  его
"ушли" - слишком уж он всех замучил, в первую очередь, директора музея и
его зама.
   В общем, многим стоял поперек горла несговорчивый и  злой  старик,  и
многие вздохнули с облегчением, когда он написал заявление.
   - Да, сла