колам,  по
институтам, по университетам, интересуемся самородками. Заносим  в  нашу
базу данных с тем, чтобы потом пригласить к себе на работу.
   -  А-а.  -  Страх  улетучился,  Илья  Ефимович  вновь   стал   просто
профессионалом,   которого   попросили   поделиться   секретами   своего
мастерства.
   - Вы только поймите меня правильно, мне бы  не  хотелось,  чтобы  наш
разговор стал предметом обсуждения в  лицее.  Я  приходил  насчет  сына,
поговорил с вами,  что-то  меня  не  устроило,  вот  и  все.  А  вы  мне
подскажите, есть у вас в лицее ученики, способные к компьютерному  делу,
особенно для работы в Интернете?
   Бывают же такие, которые превосходят своих учителей.
   Илья Ефимович мялся. С детства у него сидело в голове,  что  называть
людям типа полковника Синицына фамилии - дело предосудительное.
   - Есть несколько, - осторожно ответил он.
   - Если можно, я запишу их данные?
   Отступать было некуда. По  памяти,  не  заглядывая  в  журналы,  Илья
Ефимович назвал трех учеников, в том числе и Борю Элькинда.
   - Если можно, с адресами и датами рождения.
   Потрепанная записная книжка зашелестела страницами  в  тусклом  свете
дежурной лампочки. Синицын переписал адреса и годы рождения учеников.
   - А можно мне на них посмотреть?
   - Двое сейчас у меня в классе, а вот Боря Элькинд сегодня не пришел.
   - Болеет, что ли?
   - Что-то случилось.  Его  мать  звонила,  сказала,  сына  положили  в
больницу.
   - Серьезное что-нибудь? Вчера он в лицее был?
   - Был. Как раз сидел допоздна, с компьютером занимался.
   - Да, здоровье беречь надо, нельзя  столько  работать,  молодой  ведь
совсем... Наверное, часто по вечерам засиживался?
   - Часто. От компьютера его за уши не оттащишь.
   Полковнику Синицыну практически все стало ясно.
   Картина происшедшего сложилась в его голове до мелочей.  Для  порядка
он еще заглянул в  компьютерный  класс,  посмотрел,  как  работают  двое
других ребят, о которых говорил Илья Ефимович  и,  исполнившись  к  нему
дружеских чувств, крепко пожал на прощание руку.
   - Только не забудьте, пожалуйста, о чем я вас просил.
   - О чем?, - не сразу понял преподаватель информатики.
   - Весь наш разговор пусть останется между нами.
   Синицын сел в машину, и "мазда" задним ходом выехала на улицу.
   "Ну, вот, так я и предполагал, - думал он по  пути  в  управление,  -
самородок  нашелся!  Хакер  доморощенный!  Нет,  чтобы  компьютеры   ЦРУ
взламывать или банковские системы, так лезет в ФСБ, будто  у  нас  медом
намазано".
   Вернувшись, полковник Синицын не  стал  давать  поручений  никому  из
операторов - ему  хотелось  все  сделать  своими  руками.  Вначале,  для
порядка, по милицейской базе данных он проверил, прописан  ли  в  Москве
Борис Элькинд и совпадает ли адрес, данный  преподавателем  информатики.
Все сходилось.
   - Возраст-то у него призывной, - усмехнулся полковник.
   Затем он подключился к базе данных московских больниц и за пару минут
отыскал фамилию "Элькинд" с инициалами "Б.А." в психиатрической  клинике
имени  Ганнушкина.  Поступил  парень  туда  вечером  вчерашнего  дня   с
подозрением на вялотекущую шизофрению.
   "Ох, уж эти мне штатские интеллигенты, - думал полковник, - чуть  что
- сразу в сумасшедший дом записываются.  Голову  даю  на  отсечение,  от
армии закосить надумал".
   Решив  проверить  и  эту  догадку,  полковник  Синицын   связался   с
военкоматом. И точно, именно сегодня призывник Борис Элькинд должен  был
проходить медицинскую комиссию.
   Окрыленный успехом, полковник отправился к генералу Потапчуку. Теперь
ему было чем похвалиться, правда, что делать со  своими  открытиями,  он
пока не представлял. Тот факт,  что  Боря  Элькинд  являлся  школьником,
отнюдь не  снимал  подозрения  в  том,  что  действует  он  по  наущению
разведки.
   Для того, чтобы засечь  его,  Синицыну  пришлось  позволить  Элькинду
списать часть информации,  так  что  вполне  могло  случиться  и  такое:
лицеист передал полученную информацию,  а  сам  быстренько  закосил  под
психа, чтобы в случае чего избежать уголовной ответственности.
   - Доброе утро, Федор Филиппович!
   -  Заходи,  заходи.  Выкладывай!  У  тебя  на  лбу  крупными  буквами
написано: кое-что раздобыл.
   - Не кое-что, а почти все, - гордо сказал Синицын и положил  на  стол
генерала распечатку. - Борис Элькинд, учится в частном  лицее,  обучение
оплачивает посольство Израиля.  К  посольскому  же  каналу  подключен  и
компьютер в лицее.  Вчера  вечером  Элькинд  помещен  в  психиатрическую
лечебницу имени Ганнушкина. Скорее всего, решил закосить от армии, хотя,
возможно, заподозрил, что его засекли.
   - Ты думаешь, малолетний шпион?
   - Какой же малолетний - восемнадцать стукнуло.
   Вряд ли, но исключить не могу.
   - В Израиль, как я  понимаю,  уезжать  он  не  собирается,  -  сказал
Потапчук.
   - Кто знает?
   - Человек, который решил закосить от российской армии,  наверняка  не
пойдет служить в израильскую.
   Там и служат подольше, и воюют чаще.
   - Да уж...
   Генерал все еще смотрел на распечатку с  короткими  строками  текста:
фамилия, адрес, минимальные данные о недолгой жизни Бориса Элькинда.
   - Ох, не нравится мне все это, - вздохнул  Потапчук,  -  ох,  как  не
нравится!
   - Конечно, жить без проблем куда как приятнее, - усмехнулся  Синицын,
вот уже в третий раз пытаясь примостить твердую папку  па  коленях.  При
этом полковник не забывал, что следует сидеть, не ерзая, чтобы сохранить
первозданную  форму  костюма,  которым  он  очень  дорожил,  справедливо
полагая, что по одежке  не  только  встречают,  но  и  судят  о  деловых
качествах работника.
   - Обстоятельства сбегаются одно к одному и  все  не  в  нашу  пользу.
Дай-то  Бог,  чтобы  этот  парнишка  оказался  всего  лишь  доморощенным
хакером, страдающим излишним любопытством!
   - По-моему, так оно и есть.
   Федор  Филиппович  Потапчук  посидел,  задумавшись,  глядя  на   свое
отражение в толстом стекле,  покрывавшем  письменный  стол.  Он  не  мог
сказать чем именно, но чем-то полковник Синицын ему  не  нравился,  хотя
конкретных  претензий  у  генерала  к  нему  не  имелось:  исполнителен,
деловит, знает  свою  работу.  Однако  Потапчук  никогда  бы  не  сел  с
полковником за один стол не для работы, а чтобы выпить, и уж тем  более,
не расположился бы с ним в покосившейся  беседке  одного  из  московских
дворов.
   - Вы хорошо поработали,  полковник  Синицын,  -  генерал  поднялся  и
протянул руку.
   Синицын сразу и  не  понял,  ответил  на  рукопожатие,  ожидая  новых
указаний. Но продолжения не следовало. Генерал стоял и  несколько  криво
улыбался, глядя на Синицына.
   - Дальнейшие действия? - не очень уверенно проговорил полковник.
   - Вы  хорошо  поработали,  поздравляю.  И  теперь  вам  следовало  бы
отдохнуть.
   - Отдохнуть?
   - Конечно. Несколько дней вы провели в управлении,  считай,  работали
по двадцать четыре часа в сутки, отгулов набежало...
   - Такого понятия, как "отгул", в ФСБ вообще-то не бывает, когда надо,
работают столько, сколько придется. Я привык.
   - Идите домой, отоспитесь, а там найдется для вас новое дело.
   "Наверняка Потапчук что-то задумал, - смекнул  полковник,  на  всякий
случай прикидывая, как это решение может отразиться  на  его  дальнейшей
карьере. - Не доверяет он мне, что ли?"
   - Нет, что вы, я мог бы еще поработать, -  для  порядка  возразил  он
вслух.
   Федор Филиппович постучал пальцами по твердой дерматиновой папке.
   - Насчет того, чтобы подбирать для нашего управления молодых ребят из
вундеркиндов, это вы правильно придумали.
   - Вы считаете, такой оболтус, как этот Борис Элькинд, может оказаться
нам полезным? Все-таки, чувство ответственности...
   - Я, Синицын, знаете ли, сторонник направлять энергию в мирное русло,
хотя и ношу погоны, - инстинктивно генерал глянул на свое  левое  плечо,
хотя был облачен в гражданский пиджак. - Ну, что же вы стоите? Прижились
тут?
   - До свидания, - сказал полковник и,  теряясь  в  догадках,  вышел  в
коридор.
   Он еще немного постоял, глядя на  далекое  окно,  замыкавшее  строгую
архитектурную перспективу интерьера коридора.
   "Черт его знает, работаешь, ночами не спишь, что-то выясняешь,  людей
обманываешь, а потом.., раз - и  сделают  так,  что  ты  сам  ничего  не
понимаешь".
   Синицын шагал по мягкому ворсу ковра, идеально глушившему шаги.  Мимо
него проплывали добротные тяжелые двери кабинетов с медными номерами  на
них, и в какой-то момент полковнику показалось, что движется  не  он,  а
само здание.  Еще  совсем  немного  и  оно  минует  его,  растворится  в
ненастном весеннем дне.
   "Все, что ни случается, случается к лучшему", - решил Синицын уже  на
улице и, задрав голову, посмотрел в серое небо.
   Работа за последнюю неделю изрядно его вымотала.
   Только  теперь  он  чувствовал,  как  устал,  не  выспался,   сколько
возможностей упустил, просидев в управлении.
   "Поеду на природу, на дачу, - думал Синицын. - Возьму с  собой  сына.
Пойдем в лес, разведем костер".
   Он понимал,  что  никуда  не  поедет,  потому  что  дома  ждут  дела,
накопилось много встреч со знакомыми... Но приятно  было  потешить  душу
иллюзиями.
   "А неплохо было бы отдать сына в такой лицей.
   Только и влетит же такая учеба в копеечку!"
   Прошло  еще  минут  десять,  и  события  последних  дней   показались
полковнику Синицыну такими же далекими, как пожар Москвы 1812 года.
   "Все  к  лучшему.  Отдохну,  а  там  подвернется   что-нибудь   более
перспективное,  чем  охота  на  школьников,  уклоняющихся  от   воинской
обязанности. Кстати, время-то как летит! Еще два года -  и  моему  парню
идти в армию".
   Уезжая на автомобиле от здания управления, полковник Синицын ни  разу
не обернулся, даже не бросил прощального взгляда в зеркало заднего вида.
   А вот генерал Потапчук в  своем  кабинете  остался  один  на  один  с
несколько смешной и в то же время серьезной  проблемой,  в  которой  ему
предстояло поставить точку. У генерала было преимущество: он никогда  не
пытался сводить проблемы к простой схеме.
   "Чем больше потенциально реальных вариантов, тем лучше, но лучше  для
дела, а не для человека, который его выполняет", - думал генерал.
   - Трудно было поверить в то, что Элькинд действовал по заданию  чужой
разведки,  потому  что  информация,  к   которой   он   подобрался,   не
представляла большой ценности. Но,  возможно,  он  был  пробным  камнем,
брошенным в огород ФСБ - проверить реакцию  на  вторжение,  испытать  на
прочность систему защиты.
   Короче, работы было непочатый край. Действовать следовало  осторожно,
того  и  гляди  попадешь  впросак,  а   репутация   неудачника   в   ФСБ
приклеивается моментально, стоит лишь один единственный раз оплошать.  И
чтобы действовать официально, предстояло дать делу ход.  Но  сегодняшняя
политическая ситуация  не  предвещала  на  этом  пути  ничего  хорошего,
скандал обещал разразиться в любом случае.
   "В любом, кроме одного - если действовать неофициально, на свой страх
и риск, и докопаться до правды.
   А там будет видно, как поступать дальше".
 
Глава 8 
 
   Первая эйфория от рождения сына у Глеба  Сиверова  уже  миновала.  Он
пытался максимально облегчить жизнь Ирины Быстрицкой, сделавшей ему этот
великолепный подарок. С ужасом Глеб обнаружил, что  абсолютно  не  умеет
обращаться с маленьким ребенком. Тот  был  таким  хрупким,  что  Сиверов
боялся взять его на руки, и каждый раз читал в глазах Ирины страх, когда
наклонялся над кроваткой. Нет, конечно, она не высказывала  вслух  своих
опасений, боясь обидеть мужа.
   Глеб и не обижался на нее, понимал, женщине  ребенок  всегда  дороже,
чем мужчина.
   Дочь Ирина отправила к родителям в Петербург,  и  та  звонила  каждый
день, чтобы узнать, как растет маленький Глеб и что он уже умеет делать.
Пока  похвалиться  было   почти   нечем.   Он   умел   громко   кричать,
преимущественно ночью, требовал к себе внимания, а еще  умел  доставлять
кучу хлопот.
   И мужчина,  не  пасовавший  в  жизни  ни  перед  какими  трудностями,
чувствовал себя в собственном  доме  потерянным  и  ненужным.  Для  него
перестали  существовать  день,  ночь,  имелись  лишь  часы  кормления  и
прогулок.
   Проснувшись за ночь пятый раз, Глеб глянул в окно.
   Серые беспросветные тучи ползли по московскому небу.
   Малыш спал. Сиверов прислушался: тот дышал ровно,  чуть  посвистывая.
Глеб, умевший без часов  определять  время  с  точностью  до  нескольких
минут, на сей раз не смог этого сделать. Сказали бы ему, что шесть утра,
он бы поверил, сказали бы, что одиннадцать, тоже не стал бы возражать.
   Он посмотрел на циферблат настенных часов - те показывали без  десяти
десять. Ирины рядом не было.
   Сиверов положил руку на простыню и ощутил холод.
   Значит, Быстрицкая встала достаточно давно. Теперь Глеб понял, что же
его разбудило - сам по себе он не проснулся бы ни  за  что.  С  кухни  в
комнату сочился головокружительный аромат свежесваренного кофе.
   Тихо-тихо, на цыпочках,  словно  подкрадываясь  к  часовому,  Сиверов
встал, оделся.  Присел  на  корточки  возле  кровати,  посмотрел  сквозь
деревянные прутья на спящего малыша.
   "Боже мой, и когда же из него,  в  конце  концов,  вырастет  человек?
Маленький, курносый, даже не поймешь на кого больше похож..."
   - Ну, спи, спи, - прошептал Сиверов и  осторожно  поправил  одеяльце,
больше для собственного успокоения, чем для пользы -  в  комнате  и  так
было тепло.
   Запах кофе манил. Раньше редко случалось так, чтобы  Глеб  просыпался
позже Быстрицкой, теперь же  это  стало  нормой.  Первую  половину  ночи
обычно поднимался и занимался малышом он, а под утро - Ирина.
   Она услышала плеск воды, но даже не вышла из кухни, пока Глеб мылся и
брился, лишь сняла с плиты кофеварку и налила ароматный  напиток  в  две
тонкостенные фарфоровые чашечки. Таких в доме было только  две,  из  них
пили Глеб и Ирина. Когда приходили гости, то доставали другие, не  менее
красивые, не менее дорогие. Но было в них что-то не  то,  и  Сиверов  не
любил тот сервиз, который купила Ирина.
   И хоть сон еще стоял в глазах Глеба, он появился на кухне подтянутый,
улыбающийся, пахнущий свежестью и хорошим одеколоном.
   - Доброе утро.
   Первый вопрос Быстрицкой, естественно, был о сыне:
   - Спит?
   - В этом, по-моему, мы с ним можем посоревноваться, - улыбнулся Глеб,
склонился и поцеловал жену в шею. - Я даже не слышал, как ты встала.
   В коротком поцелуе не было ни страсти, ни желания.
   Глеб отметил, что их отношения за последние месяцы  коренным  образом
изменились. Если раньше главным в них была любовь, то теперь ей на смену
пришло то, что можно было очертить понятием "дом".
   - Давно уже не могли мы с тобой просто так посидеть вдвоем на  кухне,
- Ирина указала Глебу на  стул,  словно  тот  был  у  нее  в  гостях,  и
подвинула к нему чашечку кофе. - Твоя любимая.
   - И как ты их различаешь? - Сиверов прищурился. -  Рисунок  на  обеих
одинаковый, но ты всегда ставишь себе свою, а мне мою.
   - Форма ручки немного другая. Не забывай,  я  все-таки  архитектор  и
дизайнер по образованию, на такие вещи у меня глаз наметанный.
   - А вот у меня другой критерий - рисунок.
   - А что такое? - Ирина поставила чашечки рядом  и  принялась  изучать
рисунок. - Все одинаково. Скорее всего  они  сделаны  по  предварительно
набитому трафарету и только потом расписаны от руки.
   -  Люди  тоже  сделаны  по  предварительно  набитому   трафарету,   -
рассмеялся Сиверов, - однако себя от тебя я отличить  сумею.  Рисунки-то
одинаковые, но на одном художник скорее всего обводил трафаретную линию,
оставляя ее в середине  мазка,  а  на  моей  чашке  он  стремился  идти,
оставляя линию снаружи. Вот и получился рисунок чуть меньше.
   - А я даже не замечала этого, и только когда ты сказал, поняла.
   Глеб заметил, что Ирина, наверное, по забывчивости  положила  слишком
много сахара в кофе, но не стал ей об этом говорить. Сама же  она  пила,
явно не замечая нарушенной пропорции.
   - Никогда не думал, что чужая жизнь может  волновать  меня  настолько
сильно.
   - Ты о маленьком?
   - Естественно, о нем. Разве у меня есть другое  занятие  в  последние
дни?
   - Ты, по-моему, слишком часто встаешь ночью, чтобы  подойти  к  нему,
даже когда он не кричит и не ворочается во сне.
   - Ты, наверное, будешь смеяться, но у меня это уже прямо-таки  мания.
С ума схожу, что ли? Просыпаюсь, прислушиваюсь, мне кажется, что  он  не
дышит. И понимаю: больше не засну, если не посмотрю на него.
   Подхожу и вглядываюсь, нагибаюсь, прислушиваюсь, дышит ли.
   Ирина хотела ответить, но промолчала. Она поняла, почему  именно  это
так беспокоит Глеба. Ему столько раз в жизни приходилось видеть  смерть,
что подсознательно он поступает теперь не так, как остальные  люди.  Для
других человек всегда живой, а для Глеба мертвый так же естественен, как
живой, для него смерть так же натуральна, как сама жизнь. Вот и боится.
   - Я совсем забросила свои дела, - вместо того, чтобы  высказать  свои
наблюдения, вздохнула Ирина.
   - Временами полезно изменить род деятельности.
   - Я и раньше не очень-то усердствовала, а  теперь  чувствую:  меняюсь
изнутри, меньше внимания уделяю тебе, дому.
   - Я не требую заботы, - Глеб взял ее за руку и нежно погладил пальцы,
- я очень самостоятельный.
   - Раньше я мечтала о том  моменте,  когда  родится  ребенок,  думала,
тогда ты чаще будешь бывать дома, я стану больше  видеть  тебя.  Но  все
хорошее имеет другую сторону...
   - Ты уже не рада видеть меня каждый день?
   - Не в этом дело, что ты! Просто ты занимаешься не своим.
   - О чем это ты? - спросил Глеб, хотя прекрасно понимал, что  имеет  в
виду Ирина. Но одно дело сказать об  этом  самому,  и  совсем  другое  -
услышать от женщины.
   - Мне было бы достаточно получать от тебя знаки  внимания,  понимать,
что ты готов помочь мне, занимаясь ребенком, но  совсем  не  обязательно
стремиться все делать самому.
   - Ты хочешь отказаться от моей помощи?
   - Сегодня тебе это нравится, завтра сделается утомительным,  а  потом
ты начнешь проклинать себя.
   - Никогда! - покачал головой Глеб.
   - Вот пока ты так думаешь, я хотела был немного изменить нашу жизнь.
   - Мне этого не хотелось бы.
   - Я знаю, как настороженно ты относишься к  появлению  в  доме  чужих
людей, но ничего не поделаешь, нам нужен кто-то, кто помогал бы.
   - По-моему, Ирина, ты все решила без меня.
   - Да. Но если хочешь, мы можем все переиграть.
   - С кем ты договорилась?
   - Знаешь Галину Прокофьевну из соседнего подъезда?
   - Наверное, встречал ее, но не знаю, что она Галина Прокофьевна.
   - Она врач-педиатр, теперь на пенсии. Я договорилась с ней, она будет
приходить и помогать нам. Ты не против? Пенсия у  нее  маленькая,  а  мы
сможем ей хорошо платить.
   Глеб задумался. Он не мог не признать справедливость слов Ирины,  Его
уже тяготила домашняя работа, не требующая от него ни особых знаний,  ни
особых умений, а только времени.
   - Когда она придет?
   - Сегодня после обеда.
   - Я согласен, - коротко ответил Глеб, вложив в эти несколько слов все
чувства, все эмоции, которые могли быть частью долгого спора, в  котором
он набивал бы себе цену, а Ирина доказывала бы свою правоту.
   - Вот за  это  я  тебя  и  люблю,  -  Быстрицкая  подалась  вперед  и
поцеловала Глеба в губы. - Ты никогда не споришь зря,  всегда  в  голове
сымитируешь спор, доведешь его до ссоры, а потом согласишься со мной.
   - Тебе чем-нибудь помочь? - спросил Сиверов, поднимаясь из-за стола.
   Ирина осмотрела кухню, прислушалась, спит ли ребенок.
   - Нет. Посуду помоет приходящая няня, все, что нужно  было  купить  в
магазине, ты уже принес. Ты свободен, Глеб, не злись на меня.
   - Тогда я пойду пройдусь.
   Сиверов еще раз зашел в спальню, убедился, что малыш дышит, и  оделся
для выхода на улицу.
   "Странно