вленной.
   - Так-то, братец, - сказал президенту Забродов,  снова  переворачивая
картошку. - Не лез бы в политику - не имел бы головной боли.
   Это было жизненное кредо Иллариона  Забродова,  конечно,  поданное  в
самом  упрощенном  виде,  чтобы  даже  американскому  президенту   стало
понятно, что политика - дело грязное, если он этого почему-либо не  знал
до сих пор. Капитан Забродов покинул  службу  в  тот  самый  миг,  когда
понял, что спецназ перестал служить стране  и  начал  служить  отдельным
людям, присвоившим себе право выражать ее интересы, как им вздумается, и
никакие уговоры не могли заставить его вернуться  обратно.  Ему  хватало
его книг и его воспоминаний, да и Мещеряков по старой дружбе то  и  дело
впутывал его в разные истории, позволявшие размять косточки и  соскрести
мох с боков. И каждый раз это была политика пополам с уголовщиной -  они
были так переплетены и перемешаны, что отличить  их  друг  от  друга  со
временем становилось все труднее, -  так  что  Забродов  всегда  начинал
терзаться горькими  сожалениями  ровно  через  минуту  после  того,  как
соглашался помочь в очередном расследовании. В данном  случае,  впрочем,
расследовать было нечего - все было известно, и почти все фигуранты дела
уже умерли, за исключением главного героя, который вдруг вообразил  себя
Терминатором.
   Забродов услышал стук в дверь и по силе звука догадался,  что  стучат
уже  довольно  долго.   Задумавшись,   он   совершенно   отключился   от
действительности, что, вообще-то, случалось с ним нечасто. Убавив  огонь
под сковородой до минимума, он направился в прихожую,  на  ходу  вытирая
руки цветастым передником.
   - Кто? - спросил он.
   - Конь в пальто! - раздраженно ответил с площадки голос Мещерякова. -
Уснул ты там, что ли?
   Посмеиваясь,  Илларион  отпер  дверь  и  вздрогнул:   на   полутемной
лестничной площадке  позади  Мещерякова  стоял  еще  кто-то,  и  ему  на
мгновение показалось, что это Слепой вычислил полковника и заставил  его
подставить Забродова, угрожая огромным вороненым "магнумом".
   - Он не заснул, - сказала темная фигура. -  Он  просто  жрал  жареную
картошку, чтобы нам ничего не досталось. Судя по запаху, картошка была -
первый сорт.
   Забродов облегченно вздохнул - это был вовсе  не  Слепой,  а  генерал
Федотов,  старинный  знакомый  и,  в  пределах   того,   что   позволяла
субординация, друг, - но тут же насторожился  снова:  визит  генерала  к
нему домой вряд ли был просто дружеским жестом. Принимая во внимание все
обстоятельства, это был именно визит, причем сугубо деловой,  и  бутылка
дорогого коньяка, которой приветственно помахивал генерал, ничего  здесь
не меняла. Наоборот, судя по этой бутылке, которой с  таким  энтузиазмом
размахивал непьющий генерал Федотов, новости у него были самого поганого
свойства.
   Это подтвердилось немедленно, стоило гостям переступить через порог и
попасть в ярко, по сравнению с подъездом,  освещенную  прихожую.  Улыбка
Мещерякова выглядела несколько натянутой, а генерал вообще скалился, как
лошадиный череп на обочине караванной дороги,  и  видно  было,  что  это
стоит  ему  поистине  нечеловеческих  усилий.  Выглядел  генерал  совсем
неважно, и Илларион с  некоторым  удивлением  разглядел  на  рукаве  его
дорогого шерстяного пальто засохшие темные  пятна,  которые  могли  быть
шоколадом или кетчупом, но вполне могли оказаться  и  кровью.  Забродову
почему-то показалось, что так оно и есть. Во всяком случае, вид у  пятен
был самый зловещий.
   - Так, - сказал Забродов, окинув гостей критическим взором, - доктору
все  ясно.  Диагноз:  полное  мозговое  истощение  на  почве   служебных
неприятностей. Назначение: жареная картошка с колбасой и яичницей, водка
в запотевшем графинчике,  пара  соленых  огурчиков  и  общение  с  умным
собеседником.
   Продукты на кухне, умный собеседник перед вами.
   - А коньяк? - спросил генерал Федотов,  снова  вымученно  улыбаясь  и
делая такое движение рукой с зажатой в ней бутылкой, словно  его  кто-то
дернул за веревочку, привязанную к запястью.
   - Ну, и коньяк, - согласился Забродов.  -  В  конце  концов,  в  этой
квартире никогда не было пьяного дебоша, если не  считать  того  случая,
когда  Мещеряков  пытался  танцевать  с  новогодней  елкой  и  упал   на
праздничный стол вместе с партнершей.
   - Что-то я такого не припоминаю, - сказал Мещеряков.
   - Еще бы ты припомнил, - усмехнулся  Забродов,  принимая  у  генерала
пальто. - Проснулся-то ты дома, под боком у госпожи полковницы.
   Илларион чувствовал себя немного  глупо,  поддерживая  этот  ненужный
разговор: гости пришли по  делу,  но,  как  люди  воспитанные,  пытались
соблюсти хотя бы видимость приличия и не вываливать свои неприятности на
хозяина прямо с порога. Подыгрывать им в этом бездарном  спектакле  было
тяжело и неловко, но Забродов решил: раз  им  удобнее  сначала  повалять
дурака, то так тому и быть.
   Он проводил гостей на кухню и наполнил тарелки огнедышащей картошкой,
а рюмки - ледяной водкой.
   Гости выпили, крякнули, закусили огурчиком и уставились друг на друга
поверх поднимавшегося от картошки пара, пребывая в явном затруднении.
   - Послушайте, товарищи шпионы, - взмолился Илларон, - давайте считать
вечер юмора закрытым! Смотреть на вас больно, честное слово. Вы  бы  еще
спеть попытались.., или это.., танец маленьких лебедей.
   - Ладно, - с непонятной интонацией сказал генерал. Он полез в карман,
достал сигареты и демонстративно закурил. - Наливай! - командным голосом
распорядился он.
   - Товарищ генерал! -  увидев  сигареты,  ахнул  Мещеряков.  -  Вы  же
бросили!
   Забродов молча наполнил рюмки по второму кругу и несильно пнул голень
Мещерякова под столом.
   Мещеряков скривился, но промолчал.
   Никак не отреагировав на замечание полковника, генерал хватил  вторую
рюмку подряд и шумно перевел дух.
   - Уф, - сказал он, - а я и забыл, как это иногда бывает славно. А  ты
молчи, - сказал он Мещерякову. - Я сегодня заново родился, и все  дурные
привычки у меня, значит, по новой. А то бережешь здоровье,  бережешь,  а
потом какой-нибудь Забродов колес наглотается и отправит тебя к Аврааму,
Исааку и Иакову вместе с твоим здоровьем. Пуле все  равно,  здоровый  ты
или больной.
   - Давай, - сказал Мещерякову Забродов, поднимая свою рюмку. Теперь он
точно знал, что рукав генеральского пальто испачкан отнюдь не кетчупом.
   Мещеряков вяло отсалютовал присутствующим своей рюмкой, и они выпили.
   - Ну, - сказал Забродов, энергично хрустя огурцом и поддевая на вилку
изрядную порцию картошки, - на обвинение  в  употреблении  наркотиков  я
отвечать не стану ввиду его очевидной  вздорности  и  несостоятельности.
Хотелось бы узнать, кого шлепнули на этот раз.
   - До хрена кого, - лаконично ответил генерал, тоже  поедая  картошку.
Было хорошо видно, что он по-настоящему проголодался. - Хотели  и  меня,
насилу отстрелялся.
   - Быть того не может, - сказал Забродов. - Как-то даже не представляю
участвующего в уличной перестрелке генерала.
   Федотов бросил вилку, полез за пазуху  и,  вынув  из  кобуры  тяжелую
черную "беретту", сунул ее под нос Забродову.
   - Понюхай, - сказал он.
   Принюхиваться не было необходимости - из ствола  пистолета  отчетливо
тянуло пороховой гарью.
   - В общем, Илларион, шутки в сторону, - продолжал генерал. -  Сегодня
я встречался с Потапчуком, и Слепой застрелил его у меня на  глазах.  Уж
не знаю, почему он не уложил заодно  и  меня,  вряд  ли  потому,  что  я
отстреливался, но главное, что он подслушал  наш  разговор  и  два  часа
назад расстрелял Поливанова прямо в его кабинете.
   - Как - в кабинете? - опешил Илларион. - Дома?
   - То-то и оно, что на работе. Это профессионал из настоящих.
   - Как же он проник?.. Разве вы не предупредили Поливанова?
   - Поливанова я предупредил, но, как видишь, этот парень  всех  обвел.
Поливанов расставил вокруг снайперов и пустил вместо себя  автомобиль  с
чучелом на заднем сиденье, а Слепой обесточил  здание  и  как-то  проник
вовнутрь...
   - А резервные генераторы?
   - Он начал именно  с  них.  Дизелист,  дежуривший  у  генераторов,  и
часовой убиты выстрелами все из  того  же  "магнума".  Потом,  пока  все
занимали места по боевому расписанию, готовясь к отражению атаки снаружи
и  эвакуации  архивов,  он  преспокойно   поднялся   наверх,   застрелил
референта, а потом и генерала. Поливанов успел пару раз пальнуть в  него
из "Макарова"... Вообще, он подготовился, как  мог:  установил  напротив
двери фонарь и спрятался за столом...
   - Дурак, - заметил Забродов. - Ему достаточно было выйти из кабинета,
и в этой темноте и толкотне его бы сам черт не нашел.
   - Хорошо рассуждать, сидя дома, - проворчал генерал. - Ты  вот  лучше
по третьей налей. Хозяин, называется.
   - Виноват, - сказал  Забродов.  -  Немедленно  исправлюсь.  Он  снова
наполнил рюмки и аккуратно  отставил  графин  подальше  от  генерала.  С
непривычки тот захмелел и уже начинал размахивать руками.
   -  Ну,  -  сказал  Федотов,  поднимая  рюмку,   -   давайте   помянем
новопреставленных. Хотя ты, Илларион, правильно заметил: глупо погибли.
   - Гибнут всегда глупо, - с какой-то тоской в голосе сказал  Забродов.
- Жить можно умно, а вот чтобы по-умному погибнуть - такого я не слыхал.
   - Ну, тебе виднее, - сказал генерал, поднося рюмку к губам.  -  Ты  у
нас по этой части знаток, не зря тебя асом прозвали. Но и этот  Сиверов,
как я погляжу, не приготовишка.
   - Кто? - переспросил Забродов. Голос его  звучал  спокойно,  но  рука
дрогнула, и водка пролилась на рубашку.
   - Ну вот, - сказал Федотов. Его заметно отпустило -  водка  оказывала
свое  целительное  действие,   да   и   присутствие   Забродова   как-то
успокаивало, и теперь он с каждой минутой становился все больше похож на
себя самого - генерала Федотова, отдыхающего в кругу старых  знакомых  с
рюмочкой водки в руке и соленым огурчиком на вилке. - Еще и  пить-то  не
начали, а ты уже облился,  как  маленький.  Мещеряков,  подари  капитану
слюнявчик.
   - Вы сказали Сиверов, или мне послышалось? - осторожно ставя рюмку  с
остатками водки на стол, спросил Забродов.
   - Сиверов, Сиверов. Глеб Петрович. Кличка - Слепой. Считался погибшим
в Афганистане, был тяжело ранен, выжил, перенес пластическую операцию  и
был завербован кем-то из эфэсбэшников в качестве платного убийцы.  А  ты
что, знал его раньше?
   Забродов казался совершенно спокойным, но Мещеряков, хорошо изучивший
приятеля за годы совместной службы  и  дружеских  отношений,  беспокойно
задвигался на своем табурете.
   - Да, - сказал Забродов. - Знал. Это мой ученик - один из лучших.
   - Оно и видно, - вздохнул генерал. - Не человек, а мясорубка  о  двух
ногах. Да, - снова вздохнул он, - судьба... Надо же,  как  вам  довелось
встретиться. Что ж, тебе и карты в руки. Ты его знаешь...  Повадки,  так
сказать, привычки...
   - Я его не знаю, - отрицательно покачав головой, сказал  Забродов.  -
Это совсем другой человек.
   Единственное, что мне о нем известно, это что он  получил  прекрасную
профессиональную подготовку и все эти годы не стоял на месте.
   - Да, - встрепенулся генерал. - Это все лирика, а  у  меня  для  тебя
есть информация. Собственно, это не информация даже,  а  так,  последние
слова умирающего.
   - Слушаю, - сказал Забродов. Он снова был внимательным и собранным, и
Мещерякову захотелось тут же, не сходя с места,  взять  его  в  рамочку,
рамочку застеклить и повесить в управлении  на  самом  видном  месте,  и
чтобы под рамочкой во всю  стену  тянулась  надпись  метровыми  буквами:
ПРОФЕССИОНАЛ. Чтобы приводить туда некоторых  и  тыкать  носом:  смотри,
недоумок, и учись, покуда есть у кого...
   - Потапчук перед смертью успел сказать, что  во  время  их  последней
встречи - не знаю уж, где она  произошла,  -  от  Слепого  сильно  пахло
канализацией.
   - Именно канализацией? - переспросил Забродов. - Или это литературный
перевод?
   - Когда мне  надо  сказать  "дерьмо",  я  так  и  говорю:  дерьмо,  -
огрызнулся  генерал.  -  Канализация,  Илларион.   Потапчук   сказал   -
канализация. Похоже, он считал это важным.
   - Похоже, это и впрямь важно, - задумчиво  сказал  Забродов  и  снова
поднял рюмку. - Ну, господа, по третьей?
   Илларион не знал, как называется помещение, в котором  он  сидел,  на
современном  канцелярском  жаргоне.  Когда-то  этот   имевший   довольно
заброшенный вид тесноватый зальчик наверняка именовался красным уголком,
потом ленинской комнатой, теперь же на его дверях  со  стороны  коридора
имел место просто прямоугольник отличного от всей остальной  поверхности
дверного полотна цвета - место, на котором когда-то  висела  табличка  с
наименованием помещения.
   В помещении  имелось  пять  или  шесть  рядов  замызганных  кресел  с
откидными фанерными сиденьями, накрытый  пыльным  блекло-красным  сукном
стол, два зарешеченных, давно  не  мытых  окна  и  несколько  наводивших
смертельную тоску планшетов с наглядной агитацией. Позади  стола  стояло
несколько  полумягких  стульев,  а  за  ними  возвышалась   полированная
деревянная тумба, на которой когда-то красовался бюст  вождя,  а  теперь
погибал от обезвоживания пыльный кустик какого-то комнатного растения  в
непомерно большом неглазурованном керамическом горшке, покрытом грязью и
белыми пятнами проступивших минеральных солей. Светлые ножки кресел были
исчерчены черными полосами, оставленными  рантами  милицейских  сапог  и
ботинок всевозможных подневольных слушателей произносимых  здесь  речей.
Для удобства ораторов в зале имелась также переносная настольная трибуна
с укрепленной на передней части кособокой  чеканкой.  Чеканка,  являлась
единственным местом в этом душном помещении, на котором отдыхал  взгляд:
она  изображала  российский  герб.  Двуглавый  орел  -  птица   довольно
необычная, а здесь он выглядел как явная жертва не то  постчернобыльской
мутации, не то попросту пьяного  зачатия.  Шеи  у  него  были  различной
длины, глаза глядели с пьяным недоумением, а из полуоткрытых попугаячьих
клювов натуралистично свешивались  похожие  на  жирных  дождевых  червей
языки. В целом гордая птица выглядела так, словно по ней  несколько  раз
прошелся асфальтовый каток.
   Вся эта роскошь  располагалась  в  отделении  милиции,  куда  Сорокин
пообещал доставить всех диггеров, которых его людям удастся отловить  за
остаток ночи и утро. Илларион ждал, примостившись  на  краешке  стола  и
покачивая в воздухе обутой в начищенный до блеска американский армейский
ботинок ногой. Одет он  был  в  полевой  офицерский  камуфляж  и  старую
пилотскую кожаную  куртку,  из  кармана  которой  кокетливо  выглядывала
рукоять бельгийского револьвера. Мощный туристский фонарь  он  держал  в
руке, с легким нетерпением постукивая им по колену.
   Наконец, в коридоре заговорили, зашаркали ногами, дверь распахнулась,
и возникший на пороге Сорокин  пропустил  в  помещение  десятка  полтора
молодых людей в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет. Ребята были
как ребята: некоторые были одеты как хиппи благословенных  шестидесятых,
основная же масса выглядела вполне добропорядочно.
   На всех без исключения лицах была написана покорная скука  -  видимо,
им не впервой было посещать это  или  ему  подобные  помещения,  где  им
регулярно  скармливали  ценную  информацию  о  пагубности  прогулок   по
заброшенным линиям подземных городских коммуникаций.
   - Это все? - спросил Илларион у Сорокина.
   - Пока все, - ответил тот. - Остальные, наверное, уже  барахтаются  в
своей канализации.
   - Всех не переловите! - задорно выкрикнул мальчишка  лет  семнадцати.
На его выходку ответили вялым смешком, похоже,  она  была  чем-то  вроде
доброй традиции. По  крайней  мере,  Сорокин  на  нее  не  прореагировал
вообще. Пройдя к столу и дождавшись, пока все рассядутся, он  откашлялся
и сказал:
   - Товарищи...
   - А мы вовсе не товарищи, - сказал кто-то. - Насчет товарищей - это к
Зюганову.
   Сорокин, не поморщившись, переждал поднявшуюся в зале волну оживления
и начал сначала.
   - Господа, - сказал он, но его снова прервали.
   - Да какие уж  мы  господа,  в  околотке-то,  -  сказал  все  тот  же
насмешливый голос. Илларион заметил, что он принадлежит бородатому парню
лет двадцати трех.
   - Вот что, полковник, - сказал Забродов, - ты иди. Мы тут  как-нибудь
сами разберемся с терминологией.
   - Только долго не митингуйте,  -  с  видимым  облегчением  согласился
Сорокин. - Ребята просили закруглиться до  десяти,  тут  алкашам  лекцию
читать будут.
   - Давай, давай, -  сказал  Забродов,  и  Сорокин  исчез,  не  скрывая
радости.
   - А про что лекция? - спросил  бородатый.  -  Если  про  инфекционные
заболевания, которые  гнездятся  в  канализации,  то  нам  неделю  назад
рассказывали.
   - Да нет, - ответил Илларион, - по части холеры я не  спец.  В  вашей
канализации водятся микробы нестрашнее.
   - Что касается бомжей, - подал голос плечистый парень лет тридцати  с
голым, как колено, черепом, - то мы уже сто  раз  говорили:  в  этом  мы
родной ментовке не помощники. Это же несчастные люди,  оставьте  вы  их,
наконец, в покое.
   - Ваше утверждение сомнительно, - вежливо сказал Забродов, -  но  его
мы  обсуждать  не  будем,  поскольку  бомжи  меня  тоже  совершенно   не
интересуют. Кроме того, я вовсе не милиционер.
   - Можно подумать, ФСБ лучше, - проворчал лысый.
   Забродов заметил, что при упоминании ФСБ веселый бородач едва заметно
поджался, и сосредоточился на нем.
   - Я не из конторы, -  сказал  Илларион.  -  Я  сам  по  себе.  Я  ищу
человека, - теперь он в упор смотрел на бородача,  интуитивно  чувствуя,
что его выбор верен, - выше среднего роста, широкоплечего,  лет  сорока,
волосы русые с проседью. Он может выдавать себя за офицера  ФСБ,  и  это
чистая правда, но, к сожалению, не вся.
   При каждом его слове бородатый диггер все  больше  каменел  лицом,  и
Забродов окончательно уверился в том, что парень знает, о ком идет речь.
   - А на что он вам сдался? - без особого интереса спросил лысый.
   Илларион ненадолго задумался.  В  конце  концов,  жизнь  этих  парней
наполовину состояла из легенд.
   Одной больше, одной меньше - какая разница? Кроме того, ему никак  не
удавалось придумать достаточно убедительную ложь.
   - Этот человек - убийца, - сказал он. - Не в том смысле, что накормил
тещу мухоморами или  по  пьянке  зарезал  собутыльника.  Убивать  -  его
профессия. Когда-то я научил его убивать врагов,  но  жизнь  повернулась
так, что его врагами стали все.
   Все без исключения, и в  особенности  те,  кто  что-нибудь  про  него
знает.
   Теперь он обращался исключительно к бородачу.
   Он даже наклонился вперед, отыскивая глазами его ускользающий взгляд.
   - Он умеет убивать по-разному, - продолжал он, - но в  данный  момент
предпочитает  "магнум-357"  с  глушителем.  Вчера  он  зарядил   барабан
разрывными пулями. Он знает о том, что его ищут, и  я  не  дам  ломаного
гроша за голову того из вас, кто с ним знаком.
   Он не станет выяснять, выдали вы его или нет, потому  что  никому  не
доверяет. Нет человека - нет проблемы.
   -  Ой,  как  страшно,  -  сказал  бородатый.  Голос  его   при   этом
предательски дрогнул, и смотрел он по-прежнему куда угодно, только не на
Забродова.
   - Да ничего страшного, - легко  сказал  Илларион.  -  Он  стреляет  в
голову, так что даже почувствовать ничего не  успеешь.  Лучше,  конечно,
ходить одному - зачем забирать с собой на  тот  свет  приятеля,  который
виноват лишь в том, что оказался рядом?
   Самое страшное - то, как ты  будешь  выглядеть..,  потом.  Но  и  это
ерунда, поскольку мертвецам на все плевать.
   Он легко соскочил со стола  и,  подойдя  вплотную  к  переднему  ряду
кресел, вынул из внутреннего кармана куртки фотографию и сунул ее  прямо
в нос бородачу. На  фотографии  крупным  планом  было  заснято  то,  что
осталось от головы генерала Поливанова пос