океаном  пробивалось солнце, но впереди  еще  дремала
ночь.
     Я возвращаюсь.
     Неужели это возможно  -  я возвращаюсь?  Я попытался  через иллюминатор
посмотреть  на   Дар-эс-Салам,  но  он  безвозвратно   исчез.   Мы  все  еще
стремительно  поднимались,  однако  моторов уже  не  было  слышно. Я глубоко
вздохнул и приоткрыл рот. Давление в ушах упало.
     Вот, значит, как  приятно то мгновение, которого  я ждал все эти дни, о
котором мог только мечтать. Но так ли уж, собственно говоря, приятно? Во рту
у меня еще упорно держался горьковатый привкус страха и неуверенности, я уже
чувствовал, какие горести сулит мне будущее.
     До сих  пор  все мои мысли  были направлены  к единой  цели -  убраться
отсюда, выпутаться!  Однако  теперь,  с этой головокружительной высоты, я не
мог  увидеть ни одной  твердой  точки опоры, все расплывалось, и передо мною
было только бесконечное пространство, где неоткуда было ждать помощи.
     Пробил час, когда  я должен  уяснить себе,  что делать дальше,  где мое
место. Момент холодного размышления. А как хорошо  было бы  поспать, еще раз
убежать в сновидения, - отсрочить будущее, закрыть перед ним глаза.
     Но напрасно я судорожно сжимал веки.
     Стюардессы накрывали  столики  к завтраку, со всех сторон на меня давил
мир. В этот мир я возвращаюсь, должен занять свое место. Выпить кофе, съесть
завтрак, потом убрать столик.
     Бумажный стаканчик  с кофе  обжигал мне губы,  далеко внизу была земля,
покрытая  зеленым руном,  но все  убегало,  не хватало  этому постоянства  и
определенности. Я перемещался в пространстве.
     Этап!
     Прежде всего я  должен разыскать семью Гута, пришло  мне в голову, и  я
ухватился за эту мысль, чтобы обрести чувство реальности. Сообщить хотя бы о
последних днях его жизни,  чтобы они  могли спокойно  спать.  Только потом я
могу  заняться  своими делами, навестить Августу и  попытаться заставить  ее
возвратиться  домой. Вместе мы ушли и вместе должны вернуться, дажe если нас
ничто  уже не  связывает.  Ведь  ответственность  осталась, что-то  я должен
сказать ее родителям.
     Мгновение эта  неприятная  мысль ворочалась у меня  в голове. Я пытался
представить, как буду подниматься по исхоженной лестнице старого либеньского
многоэтажного жилого дома и нереальный сон станет реальностью, а сегодняшняя
реальность - странным сном. Но эти представления были  бесплодны, потому что
старые вопросы, которые меня когда-то терзали, потеряли свое значение.
     Дело было не в том, почему мы с Августой  потерпели крушение, даже не в
том, почему я очутился на "Гильдеборг". Было смешно возмущаться тем, что она
голой  танцевала в  "Де-Пайпе".  Мир уже  двигался дальше, несся вперед, все
изменилось, и я был другой.  Мне надо будет начинать все  снова, как  только
похороню  своих мертвецов. Было их на  этом пути  предостаточно, и нигде  не
сияли никакие  идеалы. Больше у  меня их  не  было. Я выдрал  их  из себя на
"Гильдеборг"  и по дороге  из  Порт-Элизабета на  дар-эссаламский  аэродром.
Пепел от них остался в пустой квартире Джосселы на зеркале. Я боюсь, убегаю!
     Я же  знаю, что побеждает всегда  сильнейший, а я не из  них. Ничего не
изменится  ни от какого-либо разоблачения, ни от победы добра над злом. Дело
идет о моей жизни, а она у меня - одна. Так что привет, красавица!
     Из репродукторов тихо лилась музыка. Девушки в синем разносили сладкое.
Постоянно что-то разносят, а внизу под нами  люди умирают от голода. Засуха.
Эти  два  противоречия современности  не укладывались в  голове.  Я, видимо,
постарел -  иначе вообще об  этом  не раздумывал  бы, о  многих  вещах я  не
раздумывал раньше. Как чудесна  привилегия молодости,  право глупости  всему
верить и быть довольным.
     -  Большую  коньяку, - сказал  я  американской девушке, когда она снова
что-то  разносила.  Она  улыбнулась стеклянной  улыбкой,  и  через мгновение
передо мной стояла рюмка.
     - Надолго мы задержимся в Каире? - спросил я.
     - Два часа, точно по летному расписанию.
     - А когда совершим посадку во Франкфурте?
     - В двадцать один час, если в Европе не будет затруднений с погодой.
     - Спасибо.
     Я выпил, у  меня возникло желание нализаться. Всюду  вокруг нас чудеса,
только человека должна  крепко прижать жизнь, чтобы  он их увидел. Я опустил
спинку кресла  и удобно вытянулся. Рядом со  мною старая дама в очках вязала
свитер. Скорее всего, она начала вязать  его еще в Австралии. Число рядов на
ее  спицах прибывало вместе с километрами полета. Я зримо ощутил,  насколько
человек  усовершенствовал  свои машины и как мало  -  себя.  Он  все тот же.
Сегодня или вчера. Самое большее  - носит другую одежду, но внутри ничего не
изменилось. Он даже не способен понять свои машины.
     Я оставил старушку  нанизывать петли в стремительном  полете над черным
континентом. А я  нанизывал свои,  но не мог  на них  сосредоточиться. Я был
вырван из пространства и времени и нигде не находил убежища.
     Блуждания.
     Я предоставил своим мыслям течь свободно. Как шелуха на волнах.
     Девушка - как картинка  - разбудила меня к  обеду.  От нее  так и веяло
спокойствием.  С  нами ничего не может  случиться, мы  в  руках американской
авиакомпании.  После  обеда  демонстрировался  кинофильм,  но  я  чувствовал
отвращение ко всяким историям. Мне достаточно было своей.
     Я  открыл  глаза  только  на  промежуточной  посадке  в  Каире.  Жгучий
египетский   воздух   сжал  алюминиевые  стенки  самолета.  Бетонная  полоса
раскалилась. Ревизия двигателей и заправка топливом.
     Мы  дисциплинированно,  по двое,  промаршировали в  транзитный зал. Еще
четыре часа полета, и я - во Франкфурте. Но это неправда, это не могла  быть
правдой.  Проснусь в  стальном  омуте  или  в  тени  бронетранспортера.  Что
означают четыре часа  полета? Это много или мало?  Где мерило достоверности,
чему еще на  свете  можно верить? От рождения  до смерти  - только  шаг  или
вечность?
     Я пролистал некоторые газеты, но  было  слишком  рано, они еще не могли
принести сообщение о взрыве бомбы в Дар-эс-Саламе. Мир ведь был полон других
бомб  и больших трагедий. Движение  в  аэропорту меня  ошеломило, я отвык от
такого шума  и  количества  людей.  Меня  начала  охватывать подавленность и
усталость. Отдохнул я, только когда мы  снова начали круто подниматься вверх
за заходящим солнцем.
     Все  обрушилось на меня перед  самым финишем. Куда я возвращаюсь, что я
там буду делать? Смелость, надежда и стремление начать все снова - растаяли.
Возможно, это была  де-  прессия от  этого  бешеного  прыжка,  неспособность
приноровиться к такому темпу, справиться с тем, что он приносит.
     Около десяти часов аэродромный автобус выбросил  меня в неоновое сияние
промокшего города.
     Европа!
     И до Праги - рукой подать.  Но я никогда не чувствовал  себя  хуже, чем
сейчас. Прямо  ночью я выехал поездом в Гамбург. Только не  остановиться, не
выпасть из привычного темпа! Сделать все свои дела, исполнить все решения.
     На улице не переставая лил дождь, это был не сияющий полдень, а тусклый
сумрак.  Напрасно  я повторял  до отвращения:  я  здесь, я здесь,  я  выжил,
вернулся.   Судостроительная  верфь  Кратцманна  еще   работала,  ничего  не
изменилось.
     А  потом я смотрел в лицо жене покойного Гута. Что-то в них было общее,
не знаю что, но они были похожи друг на друга.
     - Так вы - господин Краус, - сказала с ласковой улыбкой Шарлотта Сейдл,
когда я наконец взобрался на третий этаж на Бранфельдерштрассе  и позвонил у
двери.  Небольшого  роста, стройная,  наверняка  за  сорок,  но  все  еще  с
непреходящей женской привлекательностью.
     - Вы проходите, я рада, когда меня навещает кто-нибудь из друзей Гута.
     Жена моряка. Уютно обставленная квартира и вечное одиночество.
     -  Дочь, конечно, с удовольствием познакомилась бы с вами, но...  - Она
пожала плечами. - Возвращается с  работы только вечером. Вам повезло, что вы
не  плыли  вместе  с  ними...  -  И  она  снова  улыбнулась  смиренной,  все
заключающей  в себе  улыбкой. - Можно пригласить вас на обед?  Сейчас  будет
готов. - Я неуверенно  посмотрел на нее.  Она говорила,  как  будто бы давно
меня знала.
     -  У  меня мало времени, - пробормотал я. -  Я вернулся  только вчера и
хотел вас...
     - Я не думала, что это  будет так скоро. Недавно ко мне заходили старые
товарищи  Гута и  сказали, что вы  тоже обязательно придете. Вы или господин
Шиппер. Господин Шиппер не вернулся с вами?
     Тишина!  Часы легко  отстукивали  время. Я изучал  расцветку обоев,  на
стенах. Розовые с фиолетовым оттенком и слоновая кость.
     - Не  вернулся,  - сказал я хрипло. Ледянящий  ужас  сдавил мне сердце.
Старые товарищи Гута...
     - Предлагали мне помощь, но страховая компания прилично  рассчиталась с
семьями погибших.
     Напрасно  я  гнал через Африку,  чтобы спасти себе жизнь. Ничего  я, не
спас, они  гонятся  за мной  по  пятам! Электронный  мозг подсчитал, где они
должны меня  искать. Я испускаю гамма-лучи,  любой детектор  Гейгера-Мюллера
меня  обнаружит.  В голове отчаянно вспыхивал сигнал  тревоги. Я не  мог его
выключить. Со стены  мне улыбался  Гут,  каким он был двадцать  лет назад, в
идущей  ему  форме военного  моряка. Тогда  они,  видимо,  познакомились,  и
мгновение прошлого сохранилось  до  сегодняшнего  времени. Однако  у меня  в
памяти был другой снимок, который останется там  тоже не менее двадцати лет,
но тот я не мог ей  показать. Возможно,  что и она не хотела бы  его видеть.
Зачем эксгумировать останки?
     Я представлял себе все слишком просто, ошибался, плохо оценил ситуацию.
Мир не  хочет  слышать о том, что случилось,  никто  о том не хочет слышать.
Времени достаточно, когда еще возвестят трубы о страшном суде.
     Я  сжал  ее  руку.  Она  была  теплой  и  будто  знакомой.  Рука   того
неприветливого  и стареющего человека,  которого  я напрасно пытался понять.
Что мы знали друг о друге - словно смотрели друг на друга в кривых зеркалах.
     -  Спасибо,  я  не  буду обедать, я  хотел только встретиться  с  вами,
высказать свое соболезнование... - И я решительно направился  к дверям.  Она
посмотрела на меня озадаченно.
     Двери  захлопнулись.  Трясущимися пальцами  я  вытер  лоб и  сбежал  по
ступеням вниз. Господин Шиппер  или  господин  Краус. Обо  всем подумали.  Я
остановился у дверей  дома и через приоткрытую створку на мгновение выглянул
на улицу. Но не заметил ничего подозрительного. Улица была тихой, даже машин
на стоянке тут было не слишком много.
     А теперь она им позвонит,  конечно, они об этом ее попросили. "Господин
Краус здесь, уже приехал..."
     Я решительно вышел из дома. Надо действовать быстро, быстрее, чем они!
     Пропитанный   водой   небосвод  и  отдаленные   гудки   кораблей.  Меня
лихорадило. Я прибавил шагу. Дошел до самой Фердинандштрассе и только  здесь
остановил такси и поехал  на  вокзал. Как  когда-то давно, когда я еще видел
мир  в изумительных красках, когда  я  езживал на субботу  и  воскресенье  к
Августе  в  Амстердам. Вечером могу  быть на  месте...  Я  пошел  посмотреть
расписание поездов. Около полуночи. Отлично! Я уж не допущу подобной ошибки,
не  пойду к Августе в квартиру, пойду в ее раздевалку в "Де-Пайпе"! Никто не
должен  меня заметить, никто не должен узнать об этом посещении. Может быть,
это  риск,  но  я должен на это отважиться.  Должен сделать все, что  в моих
силах, поговорить с ней последний раз.
     В вокзальном  киоске  я  купил себе  все  американские газеты,  которые
продавались.  Но напрасно я искал малейшее  сообщение.  Нигде не  было  даже
упоминания  ни о "Гильдеборг", ни о покушении на  дар-эс-саламское агентство
"Вашингтон Пост".  Бомбы  в Карачи, Лондоне, Риме  и в Тель-Авиве. Все хотят
взорвать  друг  друга, разорвать и взлететь на воздух.  Только заряды  у них
слабые. Местным дилетантам не хватает груза "Гильдеборг".
     Мысленно   я   пытался   перенестись  обратно,  на   расстояние  тысячи
километров. Проскользнуть в обломки канцелярии к  Джосселе и посмотреть, что
там  делается. Вернулся ли Гиббонс?  Нет, конечно, нет -  я знал, что  он не
вернулся  и никогда не  вернется. "Генерал Торрес"  отпустит его  на свободу
вместе с отбросами из камбуза где-нибудь в открытом море. Я знаю тот канал и
решетку. Напрасно  Джоссела  звонит по телефону  через океан.  Господа из ее
посольства  уже опустили непроницаемую  завесу -  вплоть  до  окончательного
расследования.  Или,  иначе  сказать, до тех пор, пока ей тоже кто-нибудь не
перережет горло!
     Я вздрогнул. Это было бы ужасное преступление, и виноват в нем - я.
     Осторожность!  Я  отвел  взгляд   от  газетных  страниц  и  осмотрелся.
Будничный  шум вокзального зала. Грязные плитки пола, кругом слякоть и вода.
Никогда я не был  в  Африке, никогда не служил на "Гильдеборг"! Я параноик -
сошел с ума. В каждом пытаюсь распознать своего убийцу.
     Вокзальное  радио  сообщило  о  скором  Гамбург  - Бремен  -  Утрехт  -
Амстердам.  Я  погрузился  в  поток пассажиров  и пробивался  по переходу  к
платформе.
     Подходящий  случай исчезнуть  бесследно. Но напрасно успокаивал  я  сам
себя, я был охвачен страхом.
     Скорый громыхал по  зеленой плодородной низменности. Фруктовые  сады  и
поля. Я тупо смотрел из окна на фермерские усадьбы. Последний раз я ехал так
с  Гутом, ничто  не изменилось  с  того  времени, местность вокруг,  события
остались теми же.
     Навещу Августу,  и конец, хватит! Перейду Рубикон! Как порядочный  буду
топать  по  утрам  к  либеньским судоверфям.  Директором, вероятно, меня  не
сделают,  но  сваривать  могу  там  так же, как и здесь.  С  меня  хватит. О
головокружительных  мечтах речь  уже  давно  не  идет. Есть вещи  главные  и
второстепенные,  незначительные и  большие. Я  из-за тех, второстепенных, не
видел  главные. И  только  теперь,  когда дело идет  о  моей  жизни, вслепую
определяю их размеры.
     Я скользнул  взглядом  по лицам  в купе. Почти пусто, кто сейчас  ездит
поездом.  Могу ли я  себе позволить поспать? Я  уткнул голову в  пальто  и в
кармане ощутил вес пистолета. Надо от  него избавиться, теперь он мне уже не
потребуется.  При  случайном  контроле  меня могут  арестовать за незаконное
ношение оружия.
     На улице безнадежно лил дождь, затяжной холодный  дождь. Снова я  стоял
под окном бунгало  на окраине Уанки и трясся от холода. Корнелия,  бледная и
сокрушенная, жалась к стене. Ожидание!
     Я  попытался воскресить в памяти лицо Августы,  но оно куда-то исчезло,
ускользнуло. Осталась только  неясная плоскость. Я  не мог  себе представить
собственную жену. Эти два слова звучали для меня нереально и чуждо.  Они уже
давно потеряли  содержание, не имели формы, ничего  не выражали.  Неожиданно
мне пришло в  голову, что она, скорее всего, за меня  получила  пенсию,  что
она,  собственно,  вдова... Вот  будет  неожиданность, когда  я восстану  из
мертвых!
     Я  спрятал  лицо в  воротнике пальто и засмеялся. Я,  по правде говоря,
списан  в расход. Ведь судно исчезло в открытом море. Как просто меня  может
любой убить и  закопать.  Никто  меня не  хватится, для мира я давно  уже не
существую.
     Приступ веселья прошел - чему я мог смеяться?
     Экспресс  неутомимо   мчался   по  равнине,  поросшей  сочной  зеленью.
Черно-белый  скот.  Равнина  тянулась почти  до  самого  моря.  Капли  дождя
дробились  об окна, и  поток воздуха  срывал их обратно. Дрожащие водоросли.
Возможно, что  я  тут  - в  безопасности.  Две женщины неопределенных  лет и
старый мужчина  с  трубкой. Я  наблюдал за ними  через щелку  между  концами
воротника  пальто.  Мне  вдруг  снова  захотелось  очутиться среди  саванны,
разбить лагерь в высокой траве и приготовить душевой баллончик.
     Почти  в полночь я  вышел  на главном вокзале  Амстердама. Запах моря и
кашляющий звук буксирных  судов с Эйсселмерского залива, забегающего глубоко
в  город.  Здесь  никогда  не  спят. Это особенный  город. За окнами  витрин
дремлет  архаичное  семейное спокойствие, а на  набережной  - весь мир. Море
сливалось с дождем прямо перед  глазами. Когда  я тут выходил впервые, я был
очарован. Теперь я  только прошел вдоль рядов такси, выбрал  себе последнее,
которое как раз возвращалось. Для уверенности - никогда не знаешь, что может
случиться.
     Хорошо еще,  что название улицы я  не забыл.  Некоторые названия всегда
живут в памяти.
     -  Без  объездов! - сказал  я  неприветливо, как  только  заметил,  что
таксист хочет  повозить  меня по городу. Он  немедленно вернулся  на  нужный
перекресток.  Было самое время, если я  хотел ее  застать еще в  "Де-Пайпе".
Через минуту закончится полночный номер.
     В начале  Nieuwe  Doelenstraat* я дотронулся до плеча  шофера: "Здесь!"
Машина  бесшумно  остановилась. Порядочные люди  уже спали.  Только холодные
вспышки неона и очертания запотевших окон. Отсюда дойду пешком!

     ------------ *Новый проспект Доелена (голл.). ------------

     Все еще сильно лил дождь, вероятно,  сильнее,  чем  днем. Тяжелая  туча
выходила прямо из моря, ползла по  крышам домов.  Я поднял  воротник пальто,
засунул  руки  в карманы  и торопливо  зашагал. Фары  такси  осветили  вдали
зеркально-мокрую  проезжую   часть.  Другой   мир,  искусственный.  Город  в
стеклянной бутылке. Улица была пустой, только ряды оставленных машин.
     Но я не пошел прямо  к сияющему  входу в "Де-Пайпе". На  перекрестке  я
свернул влево, чтобы обойти весь блок и попасть к заднему ходу для служащих.
     Тут  было  тихо  и пусто. Все приметы  столицы  исчезли,  темно-зеленый
канал,  перерезанный  мостками, окаймлял  улицу, из  спящих  домов  смотрели
минувшие  столетия. Я замедлил шаг,  на меня дышало волшебство  былого века,
увядающий аромат прошлого. Здесь я не должен бояться. Только  потухшие глаза
автомобилей.
     Я прошел  через проезд  между домами и через мощеный  двор  до длинного
коридора в противоположном крыле. Служебные помещения,  раздевалки и склады.
Оттуда-то я услышал аплодисменты. Августа стояла сейчас перед зрителями.
     Я  глубоко  вздохнул, открыл  стеклянные двери и  направился  в дальний
конец коридора. Туда  каждый  день спешила Августа на  работу. Неожиданно на
меня  обрушился град воспоминаний.  Как она меня, интересно, примет? Ведь мы
были супругами, разве можно это забыть?
     Я  остановился перед одной из дверей и внимательно  осмотрел ее. На ней
не  была  ни  номера, ни  визитки, просто-напросто  обычная  дверь.  Я  тихо
постучал и заглянул внутрь. Зрители все  еще аплодировали.  Это  было здесь.
Знакомое зеркало,  столик и шифоньер, запах  пудры  и  духов, не  исчезающая
вуаль сигаретного дыма.
     Я   вошел.   На   стенах  фотографии  танцовщиц,  всех,  которые  здесь
перебывали. Последней была Августа. Я  улыбнулся. Так это она? И ее  лицо  я
забыл.  Я  снял с кресла  брошенный костюм:  вечный  беспорядок.  В  чашке -
остатки кофе. Снял промокшее пальто и с облегчением сел.
     Тихо и тепло.  Еще минуту я мог спокойно все обдумать. Осмотреть  вещи,
которые составляли ее мир. Искусство, как и все другое...
     Может  быть,  это   искусство,   не   знаю.  Скорее  всего,  заклинание
человеческого рода, магические шифры пола. Аббревиатура нашего века.
     Я блуждал  взглядом  по комнате. Здесь она жила своей жизнью, воплощала
свои мечты, если  имела такие.  Нет, определенно имела,  я знал, что  имела.
Только  они  изменились, давление  жизни  исказило  их,  блестящая  политура
отваливалась. Цену имеет только тройская унция.*

     ------------ *Международная единица веса золота. ------------

     Я  услышал  музыку,  аплодисменты  утихли.  Программа  продолжалась.  Я
чувствовал, как у меня начинает резко биться сердце. Столкновение!
     Вдалеке, на  противоположном  конце  коридора, послышался стук туфелек.
Она бежала. Я  глубоко вздохнул: что, собственно, я хочу? Что  ей скажу? Что
во