ыслова  радушно  встречала   невысокую   девчушку   лет
четырнадцати, которая громко хлюпала простуженным носом.
   - Иди руки грей, - велела ей учительница, - а я сейчас.
   Девчушка шмыгнула в комнату,  а  Радомыслова,  закрыв  дверь  в  комнату,
пожаловалась:
   - Видите, теперь только  на  дому  с  детьми  занимаюсь.  Из  школы  меня
выставили два года назад, когда новую директоршу сверху спустили. И не  меня
одну, многих других тоже. Атмосферка там теперь... Я ведь  сначала,  грешным
делом, подумала, что вы по поводу какой-нибудь жалобы. Там ведь  страсти  до
сих пор не затихают.
   - Я так и поняла, - пробормотала я, - я ведь там уже  была,  в  школе,  и
адрес ваш я там узнала.
   - Только вы не подумайте, я не в обиде, - махнула она рукой.
   - Не подумаю, - тупо кивнула я и, попрощавшись, шагнула за дверь.
   Настроение у меня было не ахти. Я потратила полдня, а  узнала  с  гулькин
нос. Все топчусь на одном месте, ни туда ни сюда. Может,  Богаевская  -  это
вообще ложный след или того хуже - тупик?

Глава 13

   Выпуклые Венькины глаза медленно наливались кровью, как у быка  при  виде
красной тряпки. - Почему так долго? - с ходу вызверился он.
   - Потому что "жигуль" ваш - барахло, его  пора  на  свалку  отправить!  -
оттявкивалась я. - Он сломался, и я перемещалась в пространстве пешкодралом,
а у меня, чтоб ты знал, скорость пять километров в час.
   Венька немного сбавил обороты, однако еще раз взглянул на часы, словно не
веря своим глазам, и пробормотал:
   - Черт знает что, все из рук вон! Просто никуда не  годится...  Крутояров
выбил из центра деньги для бюджетников  и  теперь  усиленно  затыкает  дыры!
Рябоконь раздает пенсионерам тушенку...
   Все ясно, предвыборная борьба накаляется.
   -  Значит,  нам  пришла  пора   дарить   телевизор   детскому   дому,   -
констатировала я, вешая пальто в шкаф. - Пардон, я запамятовала, - видак!
   - Иди ты к черту! - снова попер на меня  Венька.  -  Выбрала  момент  для
шуточек!
   - Ну извини, - предложила я Веньке мировую. Сейчас, когда я вела  двойную
игру за его спиной, ссориться с ним мне было не  с  руки.  -  Согласна,  моя
ирония неуместна. Но не  вижу  повода  для  того,  чтобы  сильно  убиваться.
Радоваться надо, что бюджетники наконец получат долгожданную зарплату.
   - Я и радуюсь, - прошипел Венька, -  сначала  получат,  а  потом  побегут
голосовать за своего благодетеля, за  Крутоярова!  А  все  этот...  -  Имени
Венька не назвал, но я почему-то сразу поняла, что речь пойдет о Пашкове.  -
Вздумал провинцию удивлять высокими материями, очень они ей нужны! Четвертая
моя избирательная кампания и первая такая бездарная!
   Я невольно присвистнула:
   - Ого! Уже четвертая, помнится, еще два дня назад она была третьей...
   Венька пропустил мимо ушей мое замечание, продолжая изливать горечь своих
обид:
   - Нет, никогда еще я так не начинал...  Прима,  можно  сказать,  в  морду
плюнула, в губернии поддержки, считай, никакой!
   - А Дедовский? - встряла я. - Все-таки он у нас здесь не последняя  спица
в колеснице.
   - А что Дедовский? - фыркнул Венька. - Он скользкий,  как  угорь.  Такой,
"да" и "нет" не говорите... Я бы на месте Пашкова ему не очень-то доверял.
   Забавно было слышать такую характеристику Дедовского  из  Венькиных  уст.
Похоже, достойных себе противников  организатор  избирательных  кампаний  не
особенно жаловал.
   - А главное - то, что твоя паршивая газетенка  написала!  -  с  особенной
злостью выдал Венька.
   Я  сделала  непроницаемую  физиономию   и   принялась   бешено   ворочать
"шариками": что, интересно, он имел в виду? Спросить же Веньку напрямую я не
могла, ибо тогда он сразу догадался бы,  что  половину  сегодняшнего  дня  я
потратила отнюдь не на походы по редакциям.
   А Венька схватил со стола газету, такую измятую, словно перед этим в  нее
заворачивали пирожки, и зачитал с выражением:
   -  "...Промосковский  ставленник  Пашков  привез  за  собой  целый   обоз
советников и телохранителей, однако пользы от них, судя по  всему,  чуть,  а
может,  и  того  меньше".  М-м-м...  Дальше...  "Широко   разрекламированная
агитационная акция с участием оперной  звезды  Елены  Богаевской  с  треском
провалилась, в последний  момент  знаменитая  певица  отказалась  поддержать
своими концертами московского популиста. Не исключено, она  догадалась,  что
деньги,  которые  спонсируют  столь  изысканно-гурманскую  программу,  имеют
сомнительное  происхождение..."  А,  каково?   Пасквиль,   самый   настоящий
пасквиль!
   Пока Венька цитировал этот любопытный текст, я успела рассмотреть, что  в
руках у него "Губернский вестник"  за  сегодняшнее  число.  Да,  подсуропили
бывшие коллеги, ничего не скажешь. Пашкова не жалко, а вот  я  как  выгляжу?
Как дура с помытой шеей! Я же как будто только что от них явилась, а сама ни
сном ни духом про этот опус. Ну что? Нужно как-то выкручиваться.
   Я прокашлялась:
   - И все равно я  не  вижу  повода  для  уныния.  Ясно  же,  что  статейку
состряпали в пику мне лично. Я ведь ушла от них и примкнула к вам.  А  кроме
того, нельзя не учитывать, что редактор "Вестника" с  некоторых  пор  сильно
задружил с Крутояровым. Не знаю, как ты, а я, например, считаю,  что  лучшей
рекламы, чем эта паршивая статейка, нам за деньги не организовать. Ясно  же,
что они нас боятся!
   Это "нас" мне самой понравилось больше прочего, никогда за свои  тридцать
три с половиною я еще не завиралась до такой степени! Ничего,  стоит  только
начать.
   Венька недоверчиво посмотрел на меня, потом снова  уткнулся  в  газету  и
шмыгнул носом.
   - Оригинально ты на все это смотришь, - признал он, и с ним  трудно  было
не согласиться. - А Пашков, знаешь ли, думает иначе. И остальные тоже.
   - Это те, которые из "обоза"? - уточнила я.
   - На твоем месте я бы так не веселился, - желчно  сказал  Венька,  -  это
первый наш с тобой серьезный прокол.
   Меня опять порадовало Венькино обобщение:
   "наш с тобой прокол". Обожаю делить ответственность с кем-либо еще, а вот
успех делить не люблю. Предпочитаю сама пользоваться  его  сочными  плодами.
Что до "обоза", то мне все больше кажется,  будто  команда  Пашкова  не  так
дружна, как любит представляться. Какие они, к  черту,  единомышленники!  На
самом деле каждый тащит одеяло на себя, чтобы в нужный момент, когда  придет
время  пожинать  общую  жатву,  оказаться  ближе  к  тучным  хлебам.  Ничего
принципиально нового!
   На столе зазвонил телефон, Венька послушал, коротко бросил мне: "Я скоро"
- и скрылся за дверью. Я ничего не имела против того, чтобы немножко  побыть
одной. Кстати, не мешало на досуге поподробнее  ознакомиться  с  содержанием
статейки, приведшей Веньку в такое смятение. Я  придвинула  к  себе  измятую
газету и погрузилась в чтение. Ну, я вам скажу, время я потратила не зря.
   Статья занимала почти всю первую полосу  и  называлась  "Блеск  и  нищета
функционеров", а  в  центре  нее  помещалась  фотография  вчерашней  встречи
Богаевской в аэропорту: прима вежливо улыбается,  а  Пашков  протягивает  ей
свой монументальный букет. Буквально за мгновение до того, как оперная  дива
внезапно омрачилась челом. Первым делом я, разумеется, выяснила, кто написал
этот, по Венькиному выражению, "пасквиль". Автор был мне хорошо  известен  -
Сергей  Колосков  -  самый  политизированный  товарищ  в  "Вестнике",  пишет
неплохо, но уж очень близко к сердцу принимает проблемы, за которые берется.
Словно хирург, до такой степени переживающий за  своего  пациента,  что,  не
успев взять скальпель, падает  под  операционный  стол  от  избытка  чувств.
Короче, эмоции, коими Колосков усердно нагружал свои корреспонденции, иногда
здорово вредили смыслу. То же самое можно было заметить и в статье "Блеск  и
нищета функционеров", основополагающая идея которой сводилась  к  тому,  что
свое дерьмо всегда пахнет не в пример приятнее  чужого.  Иначе  чем  же  еще
объяснить следующий перл: "Крутояров, конечно, не подарок и далеко не все от
него в восторге, но его мы, по крайней мере,  уже  хорошо  изучили,  а  чего
ждать от молодого "варяга", не знает никто".
   Колосков, кстати, густой гребенкой прошелся по всей пашковской "команде",
никого не оставив без  внимания.  Больше  других,  между  прочим,  досталось
Веньке: "...Вениамин Литвинец, некогда покинувший родные пенаты в компании с
известным губернским скандалистом Бородулиным, присвоившим себе  лавры  чуть
ли не узника совести, за  последние  восемь  лет  успел  сменить  не  меньше
десятка "хозяев", а также основать фонд "Регионы отечества"  (в  Москве?!!).
Всегда держал нос по ветру, и нюх его ни разу не подвел, а посему он  всегда
находит применение своим конъюнктурным талантам". А  буквально  в  следующем
абзаце обо мне, любимой: "Очень обидно было узнать, что к этой разношерстной
команде "джентльменов  удачи"  примкнула  Капитолина  Алтаева,  еще  недавно
работавшая в нашей  газете.  Что  толкнуло  ее  в  эти  объятия,  догадаться
нетрудно, но вряд ли  она  прибавит  себе  авторитета  таким  недальновидным
решением".
   Я еще раз перечитала про "объятия", в которые меня толкнуло нечто, о  чем
Колосков якобы догадывался, и решила, что на этот раз он  чересчур  перегнул
Палку. Я-то ему "объятия" по старой дружбе прощу, но в тексте столько всего,
за что могут уцепиться пашковские аналитики и спичрайтеры. Пожалуй, Колосков
набегается по судам, а заодно с ним и  редактор  "Губернского  вестника",  а
ведь он, бедняга, поди, еще не пришел в себя до конца после тяжбы, затеянной
по моей милости.
   Я отшвырнула газету, посмотрела по сторонам... Сама не знаю, как моя рука
потянулась к записной книжке в хорошей кожаной обложке, вроде бы  я  никогда
не  страдала  клептоманией.  Книжка  была  Венькиной,  и  он  ее   забыл   с
расстройства, потому что обычно с ней ни на минуту не расставался - носил во
внутреннем кармане пиджака. Повернувшись спиной к двери, я быстро пролистала
ее  от  корки  до  корки,  напряженно  прислушиваясь  к  шагам  в  коридоре,
механически отметила несколько громких фамилий и наконец наткнулась на одну,
особенно меня  беспокоившую:  Богаевская.  Рядом  размашистым  почерком  был
написан  телефон.  Я  быстро  его  скопировала  на  клочке,  оторванном   от
агитационного плаката  Пашкова,  за  неимением  под  рукой  чего-либо  более
подходящего, и сунула в карман юбки. И, подтолкнув пальцем, вернула Венькину
книжку на прежнее место. Все, теперь  я  могла  спокойно  дожидаться,  когда
вернется ее хозяин, который совсем не торопился. Поскучав еще минут пять,  я
решила немного прогуляться, недалеко - до туалета.
   Конечно,  мною  руководили  исключительно  естественные  потребности,  но
только благодаря этому мне удалось подслушать очень любопытный  разговор.  В
общем, я мыла руки под краном, когда до меня донесся громкий Венькин шепот:
   - Вы требуете от меня невозможного... Я же все-таки не Бог.
   Я подумала, что Венька вещает в соседнем мужском отделении, однако  очень
скоро начисто отказалась от этого  скоропалительного  предположения.  Потому
что разговаривал Венька с женщиной, которая ответила  на  его  самокритичное
замечание, что он не Бог, следующим образом:
   - Вам придется им стать, если это потребуется для дела.
   Я бы сказала, сильное заявление. Назначать Веньку Богом! Чтобы послушать,
что будет дальше, я поближе подошла к неплотно закрытой двери.
   - На вашем месте я бы не забывала,  чем  вы  нам  обязаны!  -  Это  снова
сказала женщина. А Венька огрызнулся:
   - Мне кажется, пора бы уже переставить акценты. Потому что вы теперь  мне
обязаны  больше,  чем  я  вам.  Как-никак   я   подряжался   участвовать   в
избирательной кампании, а не авгиевы конюшни разгребать, к тому же с помощью
пылесоса. А чтобы их разгрести по-хорошему - бульдозер нужен.
   Я оценила Венькино красноречие, его славная журналистская юность  нет-нет
да давала о себе знать. Умел он иногда хорошо сказать.
   - За то вы и получаете, - отчеканила женщина.
   - Получаю, - уныло согласился Венька, - но я не могу дать  гарантии,  что
они будут и дальше молчать...
   Больше я ничего не расслышала,  потому  что  голоса  стали  удаляться.  Я
осторожно высунулась из-за двери и увидела Веньку и.., жену Пашкова. Они шли
по коридору в  сторону  пашковской  приемной,  продолжая  тихо  препираться.
Признаться, я была сильно заинтригована случайно подслушанным разговором.  К
кому, интересно, относились слова "они будут дальше молчать"? И  о  чем  эти
таинственные "они" должны были помалкивать?

***

   Около четырех дня Пашков устроил заседание "штаба". На повестке были  два
вопроса: реакция на "пасквиль" в "Губернском вестнике" и выработка стратегии
и тактики к предстоящему прямому эфиру у Вислоухова. Ругань стояла,  как  на
базаре, даже глянцевый Пашков и тот верещал бабой, а значит, дела  у  нашего
кандидата и впрямь шли хреново. За последние два дня нервишки заметно  сдали
у всех,  видимость  хладнокровия  сохраняли  только  Викинг  да  я.  Викингу
невозмутимость  прописана  по  должности  -  начальник  службы  безопасности
как-никак,  а  что  до  меня,  то  я  целиком  и  полностью  погрузилась   в
обмозговывание странной беседы, состоявшейся возле туалета между  Венькой  и
мадам Пашковой.
   - Капитолина Михайловна, а вы что по этому поводу думаете?  -  неожиданно
обратился ко мне Пашков.
   - Я? А... - Пришлось мне изложить ту же самую тухлую версию про  то,  что
"они нас боятся", которой я уже успела попотчевать Веньку. Правда,  на  этот
раз вдохновение меня  оставило,  и  я  скучно  и  путано  оттарабанила  свои
сомнительные соображения. Ни на Пашкова,  ни  на  "обоз"  они  не  произвели
никакого впечатления.
   В конце концов почти единодушно (я воздержалась, но сделала это так,  что
никто не догадался) было принято решение подать в суд иск "о защите чести  и
достоинства". Естественно, предполагаемые ответчики - "Губернский вестник" и
Колосков. Кроме того, была вынесена  резолюция,  касавшаяся  непосредственно
нас с Венькой, и смысл ее состоял в том,  что  мы-де  недостаточно  "крепим"
связи с местной прессой, а потому должны незамедлительно сделать  надлежащие
выводы и чуть ли не своими телами прикрыть "слабые места". Честно говоря,  я
ничего не имела против того, чтобы прикрыть эти самые места Венькиным телом,
что касается моего тела, то тут я была не согласна.
   Наконец перешли к следующему вопросу: завтрашнему телевизионному поединку
между Пашковым и Каблуковым. В связи с чем опять были  массовые  стенания  и
сетования по поводу того, что противник "нашему" достался мало того что  "не
той весовой категории", но и малость придурковатый, если честно. И опять  же
сошлись в общем мнении, что, несмотря на это,  отказываться  от  возможности
лишний раз показаться избирателю не стоит.  Обширные  прения  ознаменовались
мудрым решением: спокойно гнуть свою линию и не поддаваться  на  провокации.
Мне было ведено не подвести и не подкачать, я почти клятвенно обещалась.

***

   Первое, что я сделала дома,  даже  не  сняв  ботинки  и  едва  расстегнув
пальто, вытащила из кармана клочок от пашковского плаката,  на  котором  был
записан московский телефон Богаевской, и кинулась к телефону. Быстро набрала
восьмерку, дождалась глухого гудка и накрутила код Москвы и  номер.  Сначала
воцарилась тишина, потом раздался  легкий  щелчок,  и  наконец  бесстрастный
женский голос произнес: "Говорит автоответчик  Елены  Богаевской.  Меня  нет
дома.  Можете  оставить  свое  сообщение..."  Я  бросила  трубку  и   грузно
опустилась на  свою  любимую  тумбочку  для  обуви,  готовую  того  и  гляди
развалиться прямо подо мной,  и  задумалась.  Что,  если  Богаевская  сейчас
вообще за пределами  страны,  а  такое  вполне  возможно?  Все-таки  она  не
какое-нибудь задрипанное "первое перо губернии", а уникальное меццо-сопрано,
каких на всем белом свете не найдешь.
   Я еще немного  посидела  на  тумбочке,  как  курица  на  насесте,  потом,
поочередно закидывая ногу на ногу, расшнуровала ботинки, швырнула их в  угол
и уставилась на висящий на стене календарь. Просто так, без какой бы  то  ни
было цели. Примерно через минуту я все-таки заметила,  что  на  календаре  у
меня все еще январь, в то время как сегодня  -  десятое  февраля.  Слезла  с
тумбочки, перевернула страницу, повесила пальто на вешалку  и  приступила  к
традиционной вечерней программе, первым пунктом которой, впрочем, также  как
и утренней, была торжественная постановка чайника на плиту. Вторым -  поиски
кофе в настенном шкафу. Трудно  припомнить,  сколько  лет  я  соблюдаю  этот
священный ритуал, одно могу сказать: я ему не изменяла даже в самую страшную
годину безнадежной борьбы с любовью к Дедовскому.
   А-а-а, черт, опять! Вот она снова тут,  со  своей  погремушкой,  звенящей
прямо в ухо. Ей ничего не делается, она как неизлечимый вирус,  дожидающийся
своего часа, как хроническая болезнь, затихающая между обострениями. Итак, у
меня очередное "обострение", и с этим ничего не поделаешь.  Раньше  в  такие
периоды я много работала,  это  был  такой  наркоз,  притупляющий  ощущения.
Теперь сложнее. Сейчас бы впасть в анабиоз, свернуться калачиком под одеялом
и сказать себе: меня нет, а значит, нет и любви. Как легко,  как  просто!  И
увидеть во сне Наташку, с этим ее безоблачным взглядом и ореолом из  светлых
кудряшек вокруг чистого личика. Мы бы с ней поговорили, и она сказала бы мне
что-нибудь такое, простое, всего несколько слов, но все бы сразу  встало  на
место. И я все бы ясно увидела в отдельности: вот я, вот Ледовский, вот  моя
жизнь, а вот - любовь.
   Беда в том, что она никогда не скажет мне  этих  слов,  а  я  никогда  не
узнаю, что случилось с ней в тот августовский  вечер  восемьдесят  третьего.
Никогда! Ледовский не любит слова "никогда"...  К  черту,  к  черту  его!  Я
обожгла пищевод, одним глотком осушив чашку горячего кофе, и рысью понеслась
к телефону. Снова накрутила цифры  московского  номера  Елены  Богаевской  и
снова выслушала равнодушный совет  автоответчика  оставить  сообщение  после
сигнала. Громыхнула трубкой - когда-нибудь это кончится тем, что  я  разобью
телефон! - и вернулась на кухню. Открыла форточку и приступила  к  следующей
стадии методичного разрушения собственного организма, то бишь закурила.
   Наблюдая за  колечками  дыма,  улетающими  в  морозную  темноту,  я  тупо
перебирала подробности утреннего разговора с Радомысловой. У меня было такое
чувство, что я не спросила ее о чем-то  важном.  Ну  конечно,  родственники!
Могли у Богаевской в городе остаться какие-то родственники? Вот отец ее,  он
ведь не уехал  тогда.  Правда,  Радомыслова  сказала,  что  он  окончательно
спился. Гм-гм... А значит ли это, что он умер? По мне, так значит, но  слово
"умер" все-таки не было произнесено. Ладно, пока забудем об отце. Могли быть
еще  какие-нибудь  тетки,  дядьки,  троюродные   кузины   и   четвероюродные
племянники. У меня у самой в городе родни до черта, правда,  я  мало  с  кем
общаюсь и представляю, чего они про  меня  наговорят,  буде  кому  придет  в
голову расспросить обо мне: нелюдимая, замкнутая, неприветливая, бр-р...
   А что там за делишки у Веньки с мадам Пашковой? Что-то мне не понравились
их секреты. Как бы разузнать, за чьи языки они опасаются, когда речь заходит
о тех, что должны молчать, но гарантировать этого Венька не может. А авгиевы
конюшни, которые невозможно расчистить с помощью пылесоса? Докурив сигарету,
я спустила окурок в унитаз и опять взялась за телефон.  Снова  пообщалась  с
автоответчиком, скрипнула зубами и отправилась  спать,  если,  конечно,  мое
тревожное ночное времяпрепровождение на диване  можно  назвать  сном:  Около
двух часов ночи я еще раз покурила и позвонила Богаевской. Ничего  нового  я
не услышала, все то же самое. Положила трубку,  подумала  и..,  решилась.  Я
выполнила   просьбу   автоответчика,   продиктовав   сообщение    следующего
содержания: