Георгий Михайлович Брянцев.
        Конец "Осиного гнезда"

---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------


                 "Военные Приключения"
                 "ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО"
                      МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР
                            МОСКВА - 1964



        " * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * "

        ""ОСИНОЕ ГНЕЗДО""

        "1. СВЯЗНИК ГАУПТМАНА ГЮБЕРТА"

     Телефонный звонок дошел наконец до моего сознания.  Я  вскочил  и
подбежал  к  аппарату.  В  окне  уже  брезжил рассвет.  Вызывал к себе
подполковник Фирсанов.  Хотя за год  войны  пора  было  привыкнуть  ко
всяким   неожиданностям,  я  все  же  встревожился  -  фронт  проходил
недалеко,  всего в полусотне километров  отсюда.  С  вечера,  когда  я
отправлялся  на  квартиру,  никаких  непредвиденных заданий для меня в
штабе партизанского движения как будто не  намечалось.  Наоборот,  мне
приказали  сутки  не  появляться  в  штабе,  пока не закончу обработку
материалов,  которые собрал  во  время  своей  недавней  ходки  в  тыл
противника. И вот - неурочный звонок...
     Спал недолго - всего часа два:  ночи нашего прифронтового городка
были  тревожными,  его бомбила вражеская авиация,  и лишь незадолго до
рассвета наступала тишина.
     Наскоро умывшись  и  одевшись,  я  рассовал по карманам папиросы,
фонарик, складной нож - все, что при любых обстоятельствах должно было
быть  при  мне,  -  затянул  ремень  с  полевой  сумкой и пистолетом и
выскочил из дому. Светало. Теплели краски неба. Зеленоватая полоска на
востоке  быстро розовела.  Рассветный ветерок пахнул в лицо прохладой,
росистой свежестью и донес из соседнего садика волнующий запах влажной
мяты.  Листья  тонкой  березки у моего окна будто умылись росой - были
совсем мокрые.
     С холма,  на котором стоял дом,  виден городской парк,  окутанный
туманной  дымкой.  Река  тоже  курилась  туманом,  и  в   нем   неясно
вырисовывались металлические формы железнодорожного моста.
     Я вышел из палисадника,  прикрыл за собой калитку и зашагал  вниз
по травянистой узенькой улице,  между двумя рядами бревенчатых домиков
с резными наличниками окон и крылец. Через две-три минуты я уже был на
мощеной "главной" улице.
     Городок просыпался  рано.  Немилосердно   грохоча   по   булыжной
мостовой,  промчалась трехтонка. В ее обшарпанном кузове, держась друг
за друга,  стояли люди с кирками и лопатами. На перекрестке расхаживал
солдат-регулировщик с автоматом.  С северной окраины,  где размещались
ремонтные мастерские фронта, доносился тяжелый гул танковых моторов, а
с восточной, с аэродрома, - звенящий рокот самолетов.
     На улице  виднелись  следы  ночной  бомбежки:  чернели   воронки,
пахнущие гарью и свежей землей,  - вечером их не было. Тротуар в одном
месте завалило грудой кирпича.  У водоразборной колонки  из-под  земли
фонтаном   била   вода.  Вокруг  лужи,  деловито  чирикая,  копошились
неугомонные воробьи. Едкий дымок горелой краски щекотал нос.
     Я торопливо обошел трансформаторную будку,  превращенную бомбой в
груду мусора,  из которой торчали обрывки проводов, сваленный взрывной
волной  серебристый  тополь,  и  выбрался на тенистую окраинную улицу,
обрамленную двумя рядами старых лип.
     Вот и  аккуратный,  обшитый  тесом  зеленый  дом штаба.  Его окна
украшают кружевные,  богатой резьбы наличники,  а верх венчает  легкая
шатровая  башенка  с  флюгером.  Буйная,  густая трава скрывает обитый
досками фундамент.
     Знакомый часовой   у   калитки   с  подчеркнутой  молодцеватостью
приветствовал  меня  и  пропустил  во  двор.  Я  вбежал  на   крашеные
деревянные ступеньки крылечка,  прошел застекленную веранду по дорожке
из небеленого холста и, перешагнув порог комнаты, увидел подполковника
Фирсанова.
     Подполковник стоял у окна,  дымя папиросой.  Видимо, он не спал в
эту ночь. Лицо у него было усталое, веки припухли и покраснели.
     - Майор Стожаров по вашему вызову явился! - доложил я.
     Подполковник хмуро сказал:
     - Поедете в Красные Кочинки.  Там  поймали  парашютиста.  С  вами
будет  офицер из разведотдела армии.  Надо допросить пойманного.  Если
это гитлеровский солдат-десантник,  передайте  его  армейцам,  а  если
агент-разведчик, везите сюда.
     - Слушаюсь, - сказал я. - Разрешите выполнять?

     "Эмка" мчалась по разбитому большаку в  клубах  пыли.  Прыгая  по
рытвинам  и  ухабам,  она  обгоняла  санитарные  машины,  автофургоны,
повозки,  грузовики и жалась к обочине,  уступая дорогу  автоколоннам,
идущим к фронту.  Над большаком висело тугое, душное облако пыли: пыль
тянулась за каждой  встречной  машиной,  пыль,  несмотря  на  поднятые
стекла, забивалась внутрь.
     Рядом с шофером дремал, привалившись к дверце, майор Коваленко из
разведотдела армии. Это был пожилой человек, старый чекист, пенсионер,
с начала войны снова вставший в строй. А я спать уже не мог.
     Почти неделя  прошла  с  тех  пор,  как мы с Семеном Криворученко
вернулись на Большую землю,  в этот прифронтовой городок, но я все еще
не  сжился  с  мыслью,  что нахожусь "дома".  Все пережитое и виденное
продолжало мучительно тревожить.  В  тылу  врага,  когда  мы  отдыхали
где-нибудь  в  лесной  глухомани,  Семен  иногда  говаривал с грустью:
"Как-то сейчас там, дома?" И мы молча думали о "доме", вкладывая в это
понятие все - и наш штаб, и армию, и Москву, и далекие тыловые города,
где остались наши близкие:  у Семена мать, у меня моя Маша и маленькая
Танюшка.
     И сейчас в машине,  ощущая во рту соленый вкус пыли,  я  думал  о
жене, дочке и вообще о детях, встреченных мною на дорогах войны.

     Мне припомнилась  одна  такая  встреча.  Это было ранней весной в
тылу противника.  Снег,  рыхлый, ноздреватый, залежался только в лесу.
Вдали  мы  увидели  сожженную  деревушку.  На  опушке  сиротливо стоял
единственный уцелевший дом - старенький, весь поросший мхом.
     У порога  нас  встретила  тощая,  с  выпирающими ребрами,  старая
собака.  Она поднялась с нагретой солнцем земли, уступила нам дорогу и
тоскливо  поглядела на нас,  В доме мы увидели маленькую девочку.  Это
было до того неожиданно,  что мы застыли,  глядя на нее во все  глаза.
Она сидела на широкой, толстой деревянной скамье и крохотными чумазыми
руками перебирала сорное зерно.  Поверх грязного ситцевого  платья  на
ней  была  чья-то  большая  суконная  куртка,  над полом свисали голые
ножки. Спутанные волосы, давно забывшие о гребешке, падали на плечи.
     Она нас не испугалась.  Даже не удивилась, а только внимательно и
пристально разглядывала.
     После долгого молчания я сказал:
     - Здравствуй, девочка!
     - Здравствуй, - тихо ответила она и потупила взор.
     - Где твоя мамка? - опросил Криворученко.
     - Мамки у меня немае...  - еще тише ответила девочка.  - И сестры
немае... Немцы побили.
     Начальник штаба   партизанского   отряда   Василий  Чухнов  шумно
вздохнул и спросил.
     - С кем же ты живешь?
     - С тетей Варей.
     - А где ж она?
     - Пишла за хлибом, за ричку.
     - И ты совсем одна?
     - Никого немае.
     - А в деревне еще кто есть?
     - Ни.
     - А давно ушла тетя Варя?
     - Четыре дни.
     - И ты не боишься одна?
     - Боюсь,  - призналась девочка.  - У ночи Каштан шибко вое. - Она
проворно  спрыгнула  со  скамьи,  взрослым  движением оправила на себе
неуклюжую куртку и, подойдя к порогу, звонко крикнула: - Каштан!
     На зов  явился  уже  знакомый  нам  худущий  пес  и  уставился на
маленькую хозяйку грустными глазами.  Запустив ручонку  в  свалявшуюся
рыжую шерсть пса, девочка представила его нам:
     - Це Каштан.
     - А как тебя зовут, дочка? - поинтересовался я.
     - Катю.
     - Сколько ж тебе лет?
     - Шисть.
     - Вы и раньше жили здесь?
     - Ни, в Полтави. Тату був машинистом, а мама працювала в дитсаду.
Нас пид Брянском разбомбили, и тату тамось убило. Мы не знайшли его...
- Катя сделала паузу,  сдвинула белесые брови и  сказала:  -  Пидемте,
дяденька, я вам покажу могилку мами.
     Мы переглянулись и молча последовали за ней.  Катя, шлепая босыми
пятками  по холодной земле,  провела нас к маленькому холмику недалеко
от дома.
     - Тут мы с теткой Варей сховали маму и Таню,  - проговорила она и
тихо,  беззвучно заплакала, вытирая грязным кулачком градом катившиеся
слезы.
     У нас  троих  тоже  что-то  подкатило  к  горлу.  Василий  Чухнов
подхватил Катю на руки и стал неумело,  прокуренным басом, успокаивать
ее. Мы вернулись в дом.
     - Что же ты кушаешь? - спросил Семен.
     - Хлиб...
     - Ну,  угощай  и  нас,  - шутливо сказал Чухнов,  опуская Катю на
скамейку.
     Она стеснительно улыбнулась:
     - Мало у мени...  - Но все же,  спрыгнув  со  скамьи,  подошла  к
полке,  поднялась  на  носки,  взяла  кусочек  черной  сухой  лепешки,
напоминающей изношенную подошву, и подала Чухнову.
     - Вот спасибо! - поблагодарил Чухнов, глотнул от волнения воздух,
сунул лепешку в карман и спросил: - Как фамилия тети Вари?
     Катя задумалась и не сразу ответила:
     - Грунь...
     Мы переглянулись.  Все стало ясно: Варвара Грунь два дня назад по
заданию отряда отправилась в  разведку,  и  эсэсовцы  схватили  ее  на
железнодорожном разъезде.
     - Вот что,  Катюша,  - заговорил  Чухнов.  -  Пойдешь  с  нами  в
партизанский отряд?
     Она не колебалась:
     - Пиду. А як же с тетей Варей?
     - Она знает к нам дорогу, придет.
     - А Каштан?
     - Каштана заберем с собой.
     - Пиду! - твердо сказала девочка.
     - А фашистов,  которые загубили твоих папку, мамку, сестренку, мы
непременно накажем. Всех перебьем, - скрипнув зубами, пообещал Чухнов,
снова беря Катю на руки.
     - А в Полтаву звернемея? - недоверчиво спросила она.
     - Обязательно!
     ...Мы шли  глухим  лесам.  Чухнов посадил Катю на плечо.  Она ему
что-то  рассказывала.  Сзади,  опустив  голову,  плелся   обессилевший
Каштан.

     На этом  мои  воспоминания  прервались.  Мы  приехали  в  Красные
Кочинки. Машина остановилась у правления колхоза.
     Майор Коваленко   проснулся  и  тяжело  полез  из  машины.  Через
прохладные сени,  где стоял полумрак,  мы прошли  в  большую,  светлую
комнату с бревенчатыми стенами
     Нас встретила председатель  колхоза  Ульяна  Семеновна,  пожилая,
крепко  сбитая  женщина  с полным простодушным лицом и совсем молодыми
глазами.
     Все убранство комнаты составляли большой, покрытый красным сукном
стол,  несколько  табуреток,  деревенской  работы   крепкий   шкаф   и
развешанные по стенам сельскохозяйственные плакаты.
     Осведомившись, не голодны ли мы,  и распорядившись,  несмотря  на
наши протесты,  насчет чайку,  Ульяна Семеновна принялась рассказывать
подробности ночного происшествия. Рассказ ее был короток.
     Ночью, в  половине  первого,  к  ней  в  избу  прибежал дед Ефим,
караульщик колхозных коровников,  и сообщил,  что пролетевший  самолет
что-то  сбросил  над  коровниками  и  что  сброшенный предмет висит на
старой сосне.  Ульяна Семеновна живо  подняла  людей,  приказала  деду
Ефиму  не  шуметь  и  побежала  с народом к ферме.  Действительно,  на
высокой сосне неподвижно висело что-то темное.  Стали кричать -  никто
не  отзывается.  Тогда  один шустрый паренек,  Мишка,  вскарабкался на
сосну, пригляделся и закричал сверху, что, мол, на суку висит человек.
Народ,  понятно,  ахнул.  Снова  стали  окликать  -  и снова ответа не
последовало.
     Ульяна Семеновна  послала  в  деревню за рыболовной сетью.  Когда
сеть принесли, на дворе уже рассвело, и все увидели, что в самом деле,
запутавшись  в  парашютных стропах,  вниз головой висит человек.  Сеть
растянули под сосной,  затем тот же Мишка снова забрался на  дерево  и
подрезал  стропы.  Человек упал в сеть.  Он был жив,  но без сознания.
Колхозники обыскали его и пришли к выводу,  что это чужой человек,  не
наш,  не  советский.  Чужака  накрепко связали,  заперли в амбарушке и
приставили караульщиками деда Ефима и Мишку.
     - Покажите-ка нам,  уважаемая Ульяна Семеновна, что нашли на нем,
на этом висельнике, - попросил майор Коваленко.
     Ульяна Семеновна  открыла толстые визгливые дверцы шкафа и вынула
сверток.  В свертке оказались:  пистолет "Вальтер" с запасной обоймой,
пятьдесят пять тысяч рублей советских денег,  расческа в пластмассовом
футляре,  коробок спичек "Малютка",  металлический портсигар,  набитый
махоркой,  и начатая пачка "Беломорканала". Кроме того, в свертке были
паспорт,  служебное удостоверение,  профсоюзный билет и  две  справки,
отпечатанные на пишущей машинке.  Одна удостоверяла,  что владелец ее,
Брызгалов Спиридон Кузьмич, освобожден от военной службы ввиду болезни
-  грыжи.  Справка  была  выдана  Смоленским горвоенкоматом.  В другой
бумажке значилось,  что гражданин Брызгалов  является  агентом  отдела
снабжения    Старопокровского    ремонтно-механического    завода    и
направляется на один из уральских  заводов  в  служебную  командировку
сроком  на  двадцать  пять  дней  по  делам,  связанным  с выполнением
срочного заказа оборонного значения.
     Майор Коваленко попросил привести задержанного.  Ульяна Семеновна
вышла в сенцы.
     - Посмотрим,  каков  этот  залетный гусь,  - сказал Коваленко.  -
Только бы он не отдал богу душу. Целую ночь вниз головой провисел...
     Опасения оказались   напрасными.   Скоро  дед  Ефим,  вооруженный
охотничьей двустволкой,  и Мишка ввели в дом  человека  со  связанными
руками.  Майор  отпустил  конвоиров,  и  мы остались с глазу на глаз с
ночным гостем.
     Это был  долговязый  белесый  человек с голубоватыми неподвижными
глазами. Ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать, и сорок лет.
Невыразительная  помятая  физиономия,  тонкая  шея,  костлявая фигура,
выпирающие на спине лопатки - в общем,  не красавец. На нем были синий
поношенный  шевиотовый костюм,  полосатая сорочка с помятым галстуком,
желтые полуботинки.  На плечи его  был  накинут  дешевый  рыжий  плащ.
Встретишь такого на улице - пройдешь мимо, не обратив на него никакого
внимания.
     Майор Коваленко  развязал  ему руки и приказал сесть.  Парашютист
опустился на табуретку и уставился в пол.
     Майор спросил тихим, безразличным голосом:
     - Фамилия?
     - Моя?  -  Парашютист  дернулся,  но тут же,  не поднимая глаз от
пола,  заученно-быстро  ответил:   -   Брызгалов,   Спиридон   Кузьмич
Брызгалов.   Раненбургский   район,  Рязанская  область,  одна  тысяча
девятьсот пятого года рождения.
     - Если врете,  потом раскаетесь,  - предупредил майор.  - Всякая,
даже малейшая ложь обернется против вас.
     Брызгалов поглядел   на   нас,  снова  уставился  в  пол  и  стал
покусывать ногти.
     Я внимательно  смотрел  на  него и решил,  что этот субъект не из
храбрых. Это было написано на его вялом, тусклом лице. Да и взгляд...
     В бледных голубых глазах Брызгалова за внешним тупым безразличием
я угадал страх, неодолимый страх, свойственный большинству предателей.
Этот заговорит начистоту.
     - Фамилия? - все так же тихо повторил Коваленко.
     Парашютист молчал. Правой рукой он нервно водил по подбородку.
     - Думайте побыстрее,  чтобы не жалеть после,  что долго думали, -
сказал Коваленко.
     Но парашютист по-прежнему  молчал,  безразлично  глядя  под  ноги
майора. Видимо, он решал, какой тактики ему надо держаться.
     - Ну?.. - напомнил Коваленко. - Назовите вашу настоящую фамилию.
     Брызгалов судорожно вздохнул, помял кадык и с усилием произнес:
     - Ладно. Я скажу правду...
     Оказалось, что  Брызгалов  -  это его последняя фамилия.  За свою
жизнь он сменил их так много,  что затрудняется  вспомнить  и  назвать
все. Он был вором-рецидивистом, много раз подвергался аресту, три раза
судился и отбыл в общей сложности шесть лет наказания.  Бежал из места
заключения.   В   последнее   время   был   участником  крупной  банды
железнодорожных грабителей и связанных с ними спекулянтов. На товарных
станциях  и  в  пути  следования  вскрывали  запломбированные вагоны и
расхищали грузы. "Были крупные дела, - не без гордости сообщил он. - В
Минске  два вагона обуви и мануфактуры вывезли..." В сорок первом году
ограбил   и   убил   железнодорожного   кассира-артельщика.   Поймали.
Приговорили к высшей мере - расстрелу. Это произошло 18 июня в Бресте,
за четыре дня до начала войны.
     Брызгалов подал   ходатайство   о  помиловании.  Началась  война.
Брызгалова в арестантском вагоне  отправили  на  восток.  Под  Минском
поезд попал под бомбы,  вагон разнесло в щепы.  Из заключенных уцелели
немногие,  в том  числе  и  Брызгалов.  Пользуясь  ночной  темнотой  и
паникой,  он  бежал,  укрылся  в  какой-то  деревне и дождался прихода
гитлеровцев.  Он явился к германскому  офицеру  -  командиру  танковой
части,  рассказал  о себе и предложил свои услуги.  Тот направил его в
какой-то штаб.  Гитлеровцы  хорошенько  допросили  его,  направили  на
подготовку  и  теперь,  через год,  выбросили с парашютом на советскую
территорию с заданием собирать разведывательные данные в  прифронтовой
полосе.  Приказано  ему  осесть  в  районном  городке  Бутове  и ждать
агента-посыльного.
     - И все? - не скрывая усмешки, спросил Коваленко.
     Фашисты иногда  практиковали  заброску   парашютистов   на   нашу
территорию  с  подобными  заданиями,  и  изложенная Брызгаловым версия
звучала более или менее правдоподобно. Скорее - менее...
     - Зачем же вас выбросили так далеко от фронта?  - спросил я. - Да
еще в гражданской одежде? И с командировочным направлением на Урал.
     Брызгалов неопределенно пожал плечами:
     - Ошиблись, видать.
     - Вы прыгнули, когда бомбили город?
     - Да.
     - А какие дела вас ожидали на Урале? - поинтересовался Коваленко.
     Брызгалов оскалил в усмешке большие желтоватые зубы:
     - Я туда и не собирался.  Удостоверение это так, для отвода глаз,
на всякий случай.
     - А пятьдесят пять тысяч?
     - Ну, это на расходы.
     - Так много?
     - Наших денег они не жалеют.
     - Та-ак...  -  протянул  Коваленко  и вдруг резко скомандовал:  -
Раздевайтесь!
     В глазах предателя мелькнул страх. Он покачнулся, как от удара, и
дрожащим голосом переспросил:
     - Раздеваться? Сейчас?
     - Сейчас и поживее! - приказал Коваленко.
     Он встал из-за стола и направился к Брызгалову.
     Предатель вскочил на ноги. Табуретка упала.
     Несколько секунд  Брызгалов и майор пристально глядели друг другу
в глаза.  Затем Брызгалов медленно стянул с  себя  пиджак.  Коваленко,
глядя в лицо предателя, передал пиджак мне.
     - Дальше... - сказал он.
     - Совсем... раздеваться? - спросил Брызгалов.
     - Да, - ответил Коваленко. - Догола.
     Предатель расшнуровал   ботинки,  разулся,  снял  одежду  и  сел,
обхватив бледными руками голые плечи.
     Я занялся  обследованием  пиджака:  осмотрел  карманы,  в которых
ничего уже не было, и принялся прощупывать подкладку.
     Тогда Брызгалов вдруг скороговоркой выпалил:
     - Я  все  скажу,  граждане  начальники.  Все,  все!  Один   черт!
Запутался...
     - А мы и не сомневались,  что вы все скажете,  -  очень  спокойно
отозвался Коваленко, осматривая брюки. - Куда же вам деваться?
     - Правильно,  гражданин  майор!   -   подобострастно   подтвердил
Брызгалов. - Все, все скажу.
     Вооружившись перочинным ножом,  я вспорол борт пиджака  и  извлек
из-под подкладки кусочек жестковатой бумаги, обернутый лоскутком бязи.
     - Так... - проговорил Коваленко, - Интересно. Ну-ка, посмотрим...
     Это была   часть  фотокарточки  молодой  женщины,  обрезанная  по
ломаной линии.
     Брызгалов не сводил глаз с майора.  От сильного волнения на лбу у
него выступили росинки пота.
     - Ну?.. - обратился к нему Коваленко.
     Брызгалов шумно выпустил из груди воздух и,  облизнув сухие губы,
ска