апиросы "Герцеговина флор" курит. В то
время такие папиросы все ответственные курили.
  - Тогда же он и адрес сказал? - спросил Саблин.
  - Не-ет, - протянул Шитиков. - Не тот человек Чернушин, чтобы душу
открывать. Произошло это много лет спустя, совсем недавно, когда я снова в
Москву приехал. Денег - ни копья. Куда идти подкормиться? В беговой
ресторан к Ефиму. Смотрю, он грустный, как ива плакучая. Отчего, почему?
Хочу, говорит, повиниться перед Советской властью. Обманул я ее на суде,
не признался, что связан был с гестапо. Скрыл и мучаюсь от тоски, даже
горло схватывает. Так и Чернушину, говорит, сказал, когда тот опять на
бега приехал программку разметить. Позавчера это было. Ну и дал он мне
свой адресок, чтоб по душам свободно поговорить. Только я решил твердо:
пойти пойду, а от него в милицию. А какой адресок, спрашиваю Ефима. Он мне
назвал и улицу, и дом, а номер квартиры я позабыл. Позвонил в крайнюю.
Открыла мне тетка злющая и говорит, что ни в одной квартире по этажу
никакого Чернушина нет. А где Чернушин, мне и сто лет неизвестно.
  Протокол допроса перепечатали в двух экземплярах, дали подписать оба
Шитикову, а майору Лиховцу Корецкий сказал:
  - Этот мужичок с ноготок нужен нам как главный свидетель, потому и
задержите его отправку в Ростов. Мое начальство сегодня же все согласует с
вашим...


  * * *

  Гриднев с каменным лицом три раза прочитал протокол допроса Шитикова,
только руки его чуть-чуть дрожали. Корецкий и Саблин молча ждали.
  - Спасибо, ребята, за самую важную, пожалуй, находку. Образцовая работа.
Обоим - Знак качества. Теперь о деле. Первая часть его уже решена
полностью. Паршин - предатель, Паршин - бандит в прошлом и убийца в
настоящем уже - ясней ясного. Есть и доказательства, документальные и
свидетельские. Можно взять его сразу, и высшая мера ему обеспечена. Но
придется подождать: он еще не сыграл последней роли - связного у
разведчика ЦРУ. Роль не главная, но существенная для нас. Она раскрывает
игру Хэммета и его хозяев.
  - А Колосков, умирая, даже не знал, что его убивает не Чернушин, а Паршин,
- сказал Саблин.
  - Колосков не знал, что он умирает, - поправил Гриднев. - Он просто умер
без страха и боли. Паршин ударил ножом, как учили в гестаповских
тренингах. А вы, друзья, сейчас твердо запомните: дело еще только подходит
к завершению. Не оступитесь. Осталось, думаю, всего несколько суток, но
каждые сутки - это тысяча четыреста сорок минут. И ни одной минуты не
должно быть потеряно.


  Глава четырнадцатая

  - Алло, Максим! Это Динни. Третий раз напоминаю вам о Загорске. Этим вы
поможете Америке узнать что-то, что пока известно немногим.
  "Господи, как он мне надоел со своей квакерской дурью! - подумал Каринцев.
- Хочет сравнить патриаршество, уходящее корнями в четвертый век, с
протестантской сектой, когда-то эмигрировавшей из Англии. Не мне
хвастаться православием или осуждать его, когда я верю только в науку. Но
нельзя же отказываться в третий раз от однажды данного обещания..."
И Максим ответил:
  - Ладно, Дин. Раз обещал - едем. Заезжайте за мной завтра на своей машине
часов эдак в одиннадцать. Я не боюсь дипломатических номеров, - тут он не
преминул вспомнить недавнюю "подколку" Хэммета.
  Хэммет приехал ровно в одиннадцать, мягко притормозил у тротуара, где его
уже ждал Максим, перегнувшись через сиденье, распахнул перед ним дверцу:
  - Я вам сверхпризнателен за ваше согласие, Макс. ("Для него я уже Макс", -
мысленно отметил Максим.) Вам очень не нужно было обижать отказом Америку!
- сопроводил он улыбку приветствием-упреком.
  - "Очень не нужно" по-русски не говорят. "Не нужно" - это предикат -
понятие, определяющее предмет суждения. В приставке "очень" оно не
нуждается.
  - Я готов учиться у вас русскому языку.
  - Но я не готов быть учителем, Дин. Очень занят физикой. Кстати, вот тут
слово "очень" вполне уместно.
  - О, я понимаю вас, хорошо понимаю, Макс. И как успехи, если не секрет?
  - Секрет, Дин.
  Хэммет даже за рулем не снимал прежней улыбки: keep smiling - верное кредо
американского "самоделателя" - "selfmademan".
  - А что-нибудь не секретное, доступное читателям американской газеты,
могли бы сказать? Ну, какой-нибудь ясный всем закономерный процесс...
  Максим, вспомнив что-то, тоже подержал улыбку вместе с ответом.
  - Ясный всем? Тогда зачем же это печатать? Пожалуйста, если настаиваете.
Скажем, имеется определенная зависимость между интенсивностью вспышки и
всеми параметрами электрической реакции. Устраивает?
  Хэммет снял улыбку, поджал тонкие губы и, не глядя на сидящего рядом
Максима, сказал в стекло:
  - Не считайте американских читателей идиотами, Макс. Не хотите говорить о
своей работе - закроем тему. Я не шпион.
  И замолчал. Молчание это продолжалось почти полдороги до Загорска. Максим
насвистывал, Хэммет гнал с повышенной скоростью, стрелка спидометра
дрожала у деления 110. Наконец Максиму это надоело.
  - Не глупите, Хэммет. Не вкладывайте ваше плохое настроение в скорость
автомашины. Инспектор ГАИ не пощадит дипломата.
  - Не обижайтесь и вы, Макс. Я ведь мог оказаться невеждой и послать ваш
школьный постулат, скажем, в "Вашингтон пост".
  - И американским газетчикам он мог показаться открытием.
  - Наши газетчики, Макс, обычно кончают высшую школу.
  - Не будем спорить, Дин, о разумности вашей газетной пропаганды. Сделаем
то, что вы уже предложили. Закроем тему.
  Закрыли. Обменивались репликами о людях, знакомых обоим, о виденных в
последнее время фильмах, о привычках русских и американцев, о дорожной
автоинспекции. Хэммет хвалил московскую и ругал нью-йоркскую, хотя от
московской он имел гораздо больше неприятностей из-за своих нью-йоркских
автопривычек. Поговорили и о лошадях, что сразу растопило ледок,
накопившийся меж ними во время поездки. Хэммет оказался знатоком,
помнившим всех мировых послевоенных дербистов, и не путал стипльчеза с
выводкой, а скачки с рысью. У Максима тоже оказалось, что вспомнить. И
вдруг он заговорил об убийстве Колоскова. Не знал, почему ему захотелось
сказать об этом Хэммету, - просто сказалось и все. О том, что нелепо погиб
старик. Непонятно, загадочно.
  Хэммет почему-то удивленно спросил:
  - Откуда вы знаете?
  - Марина сказала, а ей - Зоя. Я и на ипподроме был. Жалеют старого конюха.
Все спрашивают друг друга: почему?
  - Кто убийца?
  - Не знаю, конечно. И на ипподроме не знают. Говорят, что ищут. Угрозыск
работает.
  - А вы знаете, что это значит? - Хэммет спросил с еще большей
настороженностью. Даже губы скривил. - Слежка, вот что это значит.
  - За кем?
  - Не притворяйтесь, что не понимаете. За всеми, с кем он встречался. За
вами, например. За мной. Зоя говорит, что она на работу боится ходить.
Туда и обратно. Всюду с эскортом.
  - Глупости болтает ваша Зоя. Так ей и передайте. А уж за вами - это даже,
извините меня, чушь. Вероятно, оговорились.
  - Насчет угрозыска согласен: оговорился. Но КГБ меня из виду не упускает.
  - Странно слышать это от дипломатического работника, - сказал Максим. - А
то, что вы говорите, - это, простите, уже из области слухов о русской
военной угрозе. Той же масти карта.
  Хэммет внезапно замолчал и не открывал рта до тех пор, пока не остановил
свою машину уже в Загорске у Лавры, на автомобильной стоянке.
  Выйдя из машины, он с той же приклеенной улыбкой сказал Каринцеву:
  - Пошли, благо храм открыт.
  Из дверей Успенского собора доносились печальная музыка и негромкое пение
хора. Шло богослужение. Максим не знал - какое, но, судя по черному гробу
на черном постаменте, видимо, панихида. Хор исполнял грустное, типичное
для православной духовной музыки панихидное песнопение. Хэммет протолкался
вперед, ближе к гробу. Максим не пошел за ним: церковь - не автобус, а
кроме того, ему отлично видно лицо мертвого, высветленное смертью, и тело
его в гробу, укутанное в черное облачение. Хоронили, видимо, монаха или
иеромонаха, потому что служил архиепископ или митрополит, судя по
расцвеченной золотым шитьем ризе и большой панагии на груди.
  - Кого хоронят? - спросил Хэммет у соседей.
  Ему ответили.
  - Кто служит?
  Ему тоже ответили.
  Максим не слышал ответов - они произносились шепотом, а вопросы Хэммета в
молитвенной тишине собора звучали до неприличия развязно и громко. Максим
начал уже пробираться к выходу, но Хэммет догнал его.
  - Уходите, Макс? Я тоже. В сущности, ваше богослужение со всей его
театральностью не сравнить с нашей квакерской простотой.
  - Переменим тему, Дин. Я безбожник.
  - Тогда закусим. Говорят, поблизости есть пристойный духан.
  - Духанов нет. Есть рестораны.
  - Вот и зайдем в один, где народу поменьше.
  Зашли. Народу действительно было немного: день будничный, деловой. Выбрали
одинокий столик, стоявший в стороне от других. При этом Хэммет о чем-то
поговорил с официантом.
  - Что вы ему сказали, Дин? - спросил Максим.
  - Обычное. Просил меню.
  - Неправда, Дин. У меня хороший слух. Вы просили к нам никого не
подсаживать. Почему?
  - Для дружеской беседы слушатели - помеха.
  Пока Хэммет, выбирая меню, совещался с официантом, Максим задумался.
  "Для чего он меня сюда привез? Для дружеской беседы? Но, во-первых, мы не
друзья, а, во-вторых, для такой беседы не требуется ехать за сто
километров. Мне он сказал, что ему нужен не церковник, а просто
образованный русский интеллигент, знающий все - от "а" до ижицы. Но какой
же я специалист по русской истории, древней иконописи и православному
богословию? Смешно! К тому же он не раз бывал здесь, по всей видимости. Да
и не спрашивал он у меня ни о чем, а сам я желания не проявил языком
болтать. С какой же целью он меня обманывал? Выпытать что-то о моем
открытии? Зоя же могла сказать ему о моем характере и о том, что мне не
надо объяснять, в чем суть секретности. Но он напросился. По дороге
затевая какой-то странный разговор о слежке, на что-то намекал. Была ли
цель у этой поездки? Видимо, была. Значит, "дружеская беседа" все-таки
состоится? Должно быть. Послушаем, как он раскроется..."
  - Вы чем-то недовольны, Макс?
  Каринцев пожал плечами. Дурацкий вопрос. Если Хэммет человек не глупый, а
он, вероятно, действительно умен, только играет простака, значит, он мог
сообразить, о чем размышлял Максим после этой никчемной поездки.
  - А вы никогда не думали, Макс, о своем отце?
  "Вот оно! Начинается".
  - Вы привезли меня в Загорск только для того, чтобы задать этот вопрос?
  - Не только для этого, Макс. Есть у нас и другие дела. Но мне бы хотелось,
чтоб на этот вопрос вы ответили.
  Каринцев посмотрел в упор в холодные, стреляющие глаза. Если так, он может
спокойно ответить.
  - Я не знаю отца, Хэммет. Никогда не видел его. Даже на фотокарточке.
  - А ведь он все знает о вас, Макс. И ваши карточки есть у него, начиная со
студенческой и кончая совсем недавней. Об этом стоит подумать, Макс. Много
и глубоко подумать. Я опять что-то неправильно говорю по-русски? Нет? Но у
вас, вероятно, есть вопросы.
  - Прежде всего, зачем мне все это?
  - А вы послушайте, что я вам расскажу. Над этим надо крупно подумать.
  Максим уже не поправлял хэмметовской лексики. Он молча ждал.
  - Отец ваш живет сейчас в штате Иллинойс, в городе Чикаго. Он переехал
туда из Германии, куда бежал из России накануне войны. В России же он
работал представителем крупной германской фармацевтической фирмы. По
национальности - немец, служил в Германии в частях СС, получил звание
гауптштурмфюрера и в этом качестве был прикомандирован к штабу власовской
РОА, как хорошо знающий русский язык. Что вы думаете об этом, мой почти
чистокровный ариец?
  Да, это было действительно непредсказуемое. Поверить в это, не проверив,
Максим не мог.
  - У вас есть доказательства? - спросил он.
  - Безусловно. Иначе я бы не начинал с вами этого разговора.
  "Что ж, - подумал Максим. - Дадим бой".
  - В детском доме, где я вырос, об этом не знали и не знают. Мать моя
умерла при родах, не назвав отца. Все, что вы говорите, или пакостная
ложь, или шантаж без достаточных оснований.
  - Основания есть. И мы на них опираемся.
  - Вы? Американское посольство?
  - Нет. Центральное разведывательное управление.
  - Не знал, с какой гадиной имею дело. Но тем хуже для вас. Правдивость
вашей информации - синоним той пакостной лжи, о которой только что было
сказано.
  - Меня вы не оскорбите, Макс, потому что вы нам нужны. Если хотите узнать
подробности, слушайте. В детдоме не могли найти вашего отца, потому что он
был в Берлине. Мы нашли его после войны. На студенческих карточках,
которые раздобыли ему геленовские агенты, ваше лицо - это копия лица вашей
матери. Так сказал нам ваш отец. Кстати, его и, следовательно, ваша
фамилия - Мальберг.
  - Все? - спросил Каринцев.
  - Нет, еще не все. В детдоме действительно ничего не знали, но у вашей
матери были знакомые, у которых можно было что-то узнать. И мы нашли одну
из ее школьных подруг, кто знал о ее связи с русским немцем, провизором
или аптекарем, а на самом деле абверовским агентом, проникшим в Россию под
маской представителя немецкого фармацевтического концерна. И учтите, что
мы вам предъявим и ваши фотографии вместе с портретом вашей покойной
матери, и письменные показания ее школьной подруги, и завизированное
заявление Мальберга о том, что именно вы - его сын.
  Вооружены, подумал Максим. Что же они от него хотят?
  - Допустим, только допустим, что вы не лжете, или не ошибаетесь, или,
скажем, ваши хозяева не осведомили вас, что это расчетливая выдумка,
сфабрикованная в штабах ЦРУ, - сказал спокойно Каринцев, - то с какой
целью все это мне рассказано? Что вы от меня хотите и чем угрожаете в
случае моего отказа?
  Хэммет снова приклеил знакомую улыбку:
  - Начнем с отказа. В этом случае мы не будем объявлять советской
контрразведке и научной общественности о вашем отце. У нас есть более
сильное средство. Мы передадим эту историю в Западной Германии одному из
наиболее читаемых шпрингеровских журналов со всей необходимой
документацией, чтобы весь мир узнал, кто работает над военными секретами
русских. И мы изложим все это, как разоблачение вашего правительства, с
ведома которого нацистский последыш Мальберг под псевдонимом Каринцева
привлекается к секретной военной работе. Пусть скажут, что это клевета. Не
скажут. Что я работник ЦРУ, опровергнет мой дипломатический паспорт, а
поведанную Шпрингером историю, пусть даже преувеличенную и опровержимую,
выручит такой густой соус правды, что с вашей научной карьерой будет сразу
покончено.
  Максима словно ударило электрическим током. Ответных слов не было.
  - А предлагаем мы следующее. В случае вашего согласия на сотрудничество в
одном из нью-йоркских или швейцарских банков на ваш счет сразу же
зачисляется некая сумма. За это вы только будете передавать нам результаты
каждого вашего опыта, математически зашифрованные. В случае неудачи
конечного итога вашей работы никаких требований к вам не предъявляется, а
в случае удачи на ваш текущий счет в том же банке зачисляется еще
некоторая сумма. Согласитесь, что мы не жулики и не шантажисты, а деловые
люди, не тронутые пороком скупости. И добавлю, что в том и в другом случае
вам будет предоставлено американское гражданство, если вы сможете приехать
в Соединенные Штаты.
  Что мог думать честный боксер, которому предложили сказочный гонорар, если
он не встанет с пола в нокдауне при счете десять? А если встанет, то его
ждет пуля в затылок на выходе с ринга. Думай, Максим. Арбитр еще не
начинал счета. Может быть, есть еще силы встать.
  - Я не могу так сразу ответить, - сказал он. - Мне нужно подумать.
  Приклеенная улыбка стала естественной. Хэммет был явно доволен.
  - Подумать можно. Только недолго. Скажем, сутки. Завтра жду вас в машине в
это же время у арки на четной стороне Кутузовского проспекта. Домой,
конечно, поедете на такси. Думать надо в одиночестве.


  Глава пятнадцатая

  Каринцев думал всю дорогу до самой Москвы, закрыв глаза, чтобы не
отвлекаться придорожным пейзажем. Сидел он сзади водителя в уголке, чтобы
не затевать пустых разговоров. Настроение было подавленное и ненастное,
как дождливый день. Он думал не о предложении Хэммета, мысль о
предлагаемых за предательство миллионах даже не мелькнула в его сознании.
Нет, он думал о реальности угроз. Конечно, ни государство, ни наука не
будут задеты провокацией шпрингеровского журнала. Такие провокации
практиковались и разоблачались не раз. Но история, придуманная ЦРУ, может
задеть лично его, Максима. Институт, скажем, откажется от плановой
разработки его темы: недругов и конкурентов у него в институте немало, и
коллективные их наветы позволят добиться цели. Ну и пусть добьются. Не в
этом, так в другом институте можно найти право на открытие. Да и не
собственная участь беспокоила Максима. Он знал и верил, что никакое
отцовство не замарает биографию воспитанника детского дома, защитившего
докторскую диссертацию до тридцати лет. Он просто не хотел такого
отцовства, не верил в него, всей душой отметал. Он знал, что имя, отчество
и фамилию ему придумали в доме ребенка, куда его привезли уже после
рождения, и под этими утвержденными в загсе данными он поступил в детский
дом, окончательно создавший его духовную личность. Мать не назвала его
отца, потому что была в глубоком обмороке, когда рожала, а в таком
состоянии ее принесли прохожие с улицы. И умерла, унеся с собой тайну его
рождения. То была правда жизни, а рассказанное Хэмметом заставляло
задуматься. Не мошеннический ли это трюк ЦРУ? Сделали ставку на Максима?
Сделали. Нужен он им как ученый? Нужен. Стали копать. Родился в Туркмении,
в туземном, как они напишут, роддоме. Мать умерла при родах, отец
неизвестен. Стали искать человека с биографией погрязнее. Нашли.
Абверовский агент до войны, эсэсовец, прикомандированный впоследствии к
штабу предателя Власова. Может быть, даже ускользнувший от нюрнбергских
следователей. Именно его и снабдили карточками Максима, чтобы письменно
показать, что его "сын" - вылитая мать в дни их сожительства. Кто
подтвердит это сожительство? Оказывается, школьная подруга его матери,
которую они якобы где-то нашли. А не выдумали ли они ее, как выдумали
абверовского "аптекаря" Мальберга? Можно ведь найти и роддом, где умерла
мать, сестер, принимавших ребенка, и людей, знавших "аптекаря" Мальберга.
Кто же может сделать это? Он сам, Максим, если бросит работу. Но можно ли
ее бросить сейчас, когда каждый опыт - это находка? И можно ли ее бросить
тогда, когда шпрингеровский журнальчик выплеснет эту мерзопакость на своих
скандальных страницах? Нет, нельзя. Он должен быть вооружен для борьбы.
Знанием, уверенностью и волей. Кто-то должен помочь ему. Впрочем, он уже
знал кто.


  * * *

  Через два часа после приезда Каринцева с Хэмметом в Загорск Корецкий
получил извещение, что Каринцев, просидев около часа с американцем в
ресторане, возвращается домой на такси. Один.
  - Что бы это значило? Может быть, сделка не состоялась?
  Гриднев по привычке ответил с раздумьем:
  - Допустим и другой случай. Вербовка состоялась, но оба, в целях
конспирации, разъезжаются поодиночке. А может, вербовки и не было: Хэммет
все еще проверяет жертву. Изучив Максима, я полагаю, что на предательство
он не пойдет. Ну а если у Хэммета есть возможность шантажа? Мы этого, к
сожалению, не знаем...
  - Отец?
  - Допустимо.
  - А может быть, он приедет к нам?
  - Если вербовка состоялась, для него это - лучший выход. Позвони-ка на
всякий случай дежурному в пропускную и закажи пропуск на имя Каринцева.
Пусть пропустит без всяких документов.
  Через час секретарь сообщила Гридневу:
  - К вам просит разрешения войти товарищ Каринцев.
  - Пригласи его.
  Максим начал совсем уже неожиданно:
  - Разрешите доложить, товарищ полковник, меня принуждали стать предателем
нашей Родины. Простите за пафос.
  - Кто? - спросил Гриднев.
  - Некий Дин Хэммет. Работник американского посольства в Москве. Говорил он
со мной открове