сле возвращения
из плена. Кто-нибудь уцелел из его гестаповской агентуры, жив кто-то из
сахаровских довоенных друзей, однополчан, лагерных однобарачников. На
допросах и очных ставках Гетцке будет психологически вооружен и на встрече
с Бугровым найдет защиту. Нашла же ее Сахарова, не раздумывая опорочившая
и сына, и его боевого товарища. Гетцке же наверняка придумает еще более
тонкий и расчетливый ход. Значит, встречу с Бугровым в интересах следствия
лучше будет провести до ареста. На теплоходе. В самую неподходящую минуту,
когда Пауль психологически расслабится. Такую минуту можно заранее
подготовить, а ее эмоциональную окраску сымпровизировать. Тут и должен
сыграть свою роль, не может не сыграть эффект неожиданности.
  Так я и поясняю свой план генералу.
  - Добро, - ободряет он меня, - есть резон.
  - Есть еще резон, Алексей Петрович. Но у нас с Корецким тут согласия нет.
Майор предлагает арестовать Сахарова на теплоходе сразу же после опознания
его Бугровым.
  - А ты возражаешь.
  - Возражаю. И вот почему...
  - Погоди, - останавливает меня генерал и к Корецкому: - А где вы держать
его будете?
  - На теплоходе найдем помещение, Алексей Петрович.
  - А где охрану возьмете?
  - Там у нас два оперативных работника из батумского управления.
  Генерал задумывается и снова ко мне:
  - А почему возражаешь?
  - Я предлагаю отсрочить арест до прибытия в Одессу. Сбежать ему некуда -
от Новороссийска до Одессы нет остановок. А на борту круглосуточное
наблюдение.
  - Слишком уж хитроумная затея. И что она даст?
  - Он уже растерян, психически подавлен и напуган. В Батуми пытался всеми
способами попасть в Москву раньше нас. Чтобы встретиться с Сахаровой,
может быть, даже ликвидировать ее и скрыться - в Москве у него, вероятно,
есть такая возможность Но оперативность и находчивость батумских товарищей
предотвратили побег. А вчера я предупредил, что в случае появления его на
берегу он будет немедленно взят под стражу. Так что пребывание его на
борту теплохода пока гарантировано. Но отсрочка ареста дает и надежду. Он
великолепный пловец и вблизи берегов Одессы может рискнуть вплавь
добраться до любого из прибрежных городков или поселков, а там поездом или
с попутной машиной скрыться где-нибудь поблизости, может быть, даже
податься в глубинку. Шанс, конечно, минимальный, один из ста, но он
обязательно им воспользуется: он у него единственный. Тут-то мы его и
возьмем.
  Корецкий уже не спорит, и "добро" генерала завершает наш военный совет.
Утро уже позади, до отлета самолета часа полтора, решаем встретиться и
пообедать на аэровокзале.
  Бугров дремлет за столом, мужественно прогоняя сон кофе и сигаретами.
  - Не выспался, - извиняется он, - плохо спал на новом месте. Бессонница.
  - В самолете выспитесь, - утешает его Ермоленко.
  В самолете наши места не рядом, поэтому инструктирую Бугрова тут же за
обедом:
  - На теплоходе, как только войдете, Иван Тимофеевич, подымайтесь лифтом на
палубу салонов, смело шагайте по коридору до первой открытой двери. Это
или курительная, или бар. Там мы вас и найдем, пока не обеспечим места для
вас и Ермоленко. Запомните твердо: на теплоходе мы незнакомы, не замечайте
меня и не подходите, пока я не позову вас сам. Связь поддерживаем через
Ермоленко.
  К теплоходу на причал в Новороссийске прибываем в пятом часу. Жарко.
Летнее кафе морвокзала почти пусто, и только у грузовых отсеков нашего
черно-белого красавца рабочая суета. Грузовые лебедки тянут на тросах
какие-то контейнеры и бочки. Плывут в воздухе "Москвичи" и "Волги"
пассажиров - их переправляют после вояжей с кавказских дорог через
Новороссийск в Одессу. У поручней на верхних палубах теплохода никого -
послеобеденный отдых.
  Подымаюсь на лифте один, оставляю следующую кабину Ермоленко и Бугрову. Не
нужно, чтобы нас видели вместе. Только бы не налететь на Тамару или
Сахарова... Но путь свободен. Ермоленко не дожидаюсь - он сам найдет
батумских товарищей, все координаты у него есть - и, стараясь как можно
осторожнее и быстрее проникнуть в наш каютный коридор, который, к счастью,
пуст, как в вагоне ночью, подхожу к двери своей каюты. Нажимаю ручку -
заперто.
  - Кто? - слышу я голос Галки из-за двери.
  - Здесь живет фрейлейн Костюк из городской управы? - вспоминаю я пароль
нашей одесской подпольной группы.
  Дверь открывается, и я попадаю в объятия Галки.
  - Поспел все-таки!
  - К развязке, - уточняю я.


  Новороссийск - Одесса

  КОНЕЦ

  Обмениваться впечатлениями уже некогда, так как Галка сразу же ошарашивает
новостью. На мой вопрос, где Сахаров, она делает круглые глаза и хватается
за голову.
  - Сахаров здесь, но Тамара сбежала.
  - Как сбежала?
  - Он перехитрил нас. Послал Тамару в Москву.
  - Когда?
  - Должно быть, утром. После завтрака. Уже за обедом он появился один и
доверительно сообщил, что Тамара получила телеграмму о болезни матери и
вылетела из Новороссийска в Москву. На самолет он ее не провожал -
наверное, помнит твое предупреждение, но о телеграмме соврал. Я просила
капитана проверить, была ли такая телеграмма, оказалось, что не было. Но
факт остается фактом: Тамара уже в Москве, проморгали вы ее.
  - Еще не в Москве. Первый рейс, с которым она могла улететь, что-то около
трех Успеем.
  Отправляюсь в радиорубку и по радиотелефону соединяюсь с Москвой.
Корецкого нет, но я добываю самого генерала.
  - Алексей Петрович, промашка. Ругаться будете потом - времени мало. Пока
ближайший самолет еще не прибыл из Новороссийска, необходимо послать людей
встретить Тамару Сахарову и проследить ее путь из аэропорта. Брать ее,
пожалуй, не стоит. Нет основания, да и бесполезно. Пусть себе едет в
Апрелевку. Анфиса Егоровна уже все продумала и соображает, что спасать
надо себя, а не Сахарова. Если же Тамара поедет по другим адресам, пусть
проследят.
  Генерал молчит несколько секунд - видимо, сдерживается.
  - Хорошо, - говорит он замороженным голосом. - Других промашек нет?
  - Пока нет, - отвечаю я.
  Продолжать разговор уже незачем - у генерала времени в обрез. А я иду к
капитану К счастью, ждать его не приходится - он у себя.
  - Когда у вас закрываются бары? - спрашиваю я.
  Капитан несколько удивлен:
  - В двенадцать. А что?
  - Можно закрыть один пораньше? То есть не совсем закрыть, а для
пассажиров. Бармен уйдет, а мы останемся.
  - Понимаю. - Капитан задумывается, мысленно подбирая для нас подходящее
помещение. - Крайний бар без курительной. Последний по левому коридору.
Вывеска: "Близ Диканьки". Идет?
  - Идет.
  - Когда?
  - Часов в десять-одиннадцать, когда вам удобнее.
  - Хорошо. Я скажу бармену. Он оставит вам ключ. Много вас?
  - Я да он, да еще трое. Почти джаз-оркестр, только без музыки.
  - Надеюсь, и без стрельбы?
  - Что вы, капитан! Это только генеральная репетиция.
  После разговора с капитаном разыскиваю Лежаву.
  - Порядок, товарищ полковник. Я с ним Нодия оставил. Оба ныряют.
  - Не заметил слежки?
  - По-моему, нет.
  - Что-то не верится. У него гестаповская выучка.
  - Так мы для него все на одно лицо. Наших ребят из Грузии здесь полно.
Любимое грузинское развлечение летом - батумский круиз.
  - А как он себя ведет?
  - Беспокойно. Часто ссорится с женой. Уединяется. Пьет.
  - А жену вы проморгали.
  - Так вы же сами, товарищ полковник, выключили ее из наблюдения.
  - Знаю. Мой промах. А за Сахарова вы в ответе. За каждый шаг. Сегодня
вечером после отплытия из Новороссийска, часов в одиннадцать, будьте оба у
бара "Близ Диканьки". Держитесь незаметно, но так, чтобы я мог позвать вас
в любую минуту.
  Остается Галка, и все происходившее на теплоходе в мое отсутствие будет
выяснено. Галка ждет на шлюпочной палубе против нашей каюты.
  - Как прошел ужин вчера, когда я уехал?
  - Сахаров не явился. Пришла одна Тамара с растекшимися ресницами и
распухшими веками. Говорит, что поссорились. Я посочувствовала и,
воспользовавшись настроением, поинтересовалась ее семейной жизнью.
Обеспечены они вот так, - Галка подносит два пальца к горлу, - но
атмосфера дома ненастная. Живут замкнуто, дома у них, кроме Томкиной
клиентуры, никто не бывает; у нее самой какие-то шашни, но Сахаров смотрит
сквозь пальцы: либо это его не интересует, либо устраивает. Но мне
кажется, что-то все-таки связывает их кроме брака. Во всяком случае, с
недавнего времени. А пить он начал только здесь, на теплоходе, что крайне
удивляет Тамару: в Москве она этого не замечала. В общем, две разные
жизни, в чем-то, конечно, связанные кроме брачных уз, но, должно быть,
совсем, совсем недавно. Какой-то потаенный страх сквозит в словах Тамары,
а раньше - я ведь ее давно знаю - никогда этого не замечала.
  Я пропускаю мимо ушей все сказанное Галкой. Сейчас меня интересует другое.
  - Когда ты увидела Сахарова?
  - Сегодня за обедом. По-моему, он был даже рад, что Тамара уехала.
  - Радость понятна. Только это ему уже не поможет.
  - Подвел итоги?
  - Подведу сегодня вечером.
  - Тебе сейчас нельзя выходить из каюты. По-моему, он поверил, что ты болен.
  - Поверил или не поверил, это уже не имеет значения. Операция
заканчивается.
  - Где?
  - "Близ Диканьки". Есть такой бар на теплоходе. Поближе к двенадцати ночи.
Ты не ходи.
  - Я понимаю, что доктор Ватсон тебе уже не нужен.
  - Не обижайся, Галчонок. Ты свое дело сделала.
  - А если он вооружен?
  - Ты думаешь, у нас дуэль? "Возьмем Лепажа пистолеты, отмерим тридцать два
шага..." Нет, Галка, только психологический этюд.
  - Время неподходящее. В двенадцать бары уже закрываются.
  - Наш бар будет открыт до утра. Так что не жди меня ночью. - Я обнимаю ее
за плечи и добавляю: - А теперь пойду искать "школьного друга".
  Галка не понимает.
  - Зачем?
  - Надо же предупредить его о вечере на хуторе "Близ Диканьки".
  Я нахожу его за бассейном в шезлонге, греется под заходящим уже за море
солнцем. Он сидит голый, в одних плавках и больших черных очках. Я
присаживаюсь на корточки рядом и спрашиваю:
  - Отдыхаешь?
  Он молниеносно оглядывается по сторонам, не слышит ли кто-нибудь, и,
убедившись, что рядом никого нет, усмехается:
  - Как видишь. А тебе ведь следует в лазарете лежать.
  - Отлежался.
  - Ой ли?
  В этом "ой ли" я слышу нескрываемую иронию. Значит, не верил и не верит.
  - А ты, пока я болел, уже вышел на связь?
  Он снимает очки и смеется:
  - Ты о жене?
  - В Москву послал?
  - Ага.
  - Не поможет.
  - Утешайся, если ты уже с ордером.
  - Пока еще нет.
  - Не надейся. В любом суде проиграешь.
  - Поживем - увидим. А пока поговорить треба.
  - О чем?
  - Узнаешь.
  - А если откажусь?
  - Не откажешься. Не в твоих интересах.
  - Допустим, но не здесь же.
  - И не сейчас. Есть бар в конце коридора. Рядом с музыкальным салоном.
Скажем, в половине одиннадцатого. Свидетелей не будет. Кто в кино, кто на
концерте. Самое подходящее место для рандеву. А что нам нужно? Бутылку
пива или пару коктейлей.
  - Не нравится мне все это.
  - Не нравится, когда надевают наручники. А для этого, к сожалению, еще не
пришло время.
  Теперь он уже откровенно хохочет:
  - Признаешься в бессилии?
  - Пока да. Пока.
  - Ну что ж, поговорим, если тема подходящая. Какой бар? "Близ Диканьки"?
Страшная месть, да?
  - Еще не страшная.
  - Ладно, приду.
  Теперь я отправляюсь на розыски Ермоленко и Бугрова. Оба отсыпаются в
отведенной им каюте. Вскакивают как по команде.
  - В половине двенадцатого уйдет бармен, и войдете вы. Напоминаю: ни слова
о Сахарове, о лагере, о партизанах, о войне. Пусть не знает, кто вы и
откуда. Твердо запомните. Это приказ. Ясно?
  - Точно, - чеканит Бугров.
  - Не подведете?
  - Не подведу, товарищ полковник.
  - Добро, - копирую я генерала.


  "БЛИЗ ДИКАНЬКИ"

  Длинный узкий коридор пуст. Лишь в конце его в дверях музыкального салона,
откуда доносится чье-то микрофонное пение, маячит Нодия в сером костюме.
Его никак не примешь за сыщика. С тоненькой стрелкой усов и модными
бачками, молодой развлекающийся грузин, каких десятки среди пассажиров. Он
стоит вполоборота к невидной из коридора эстраде так, что вход в
интересующий меня бар остается в поле его зрения. Лежавы еще нет Должно
быть, он придет позже, чтобы не бросаться в глаза.
  Я смотрю на часы: двадцать минут одиннадцатого. Прошло около часа после
отплытия, теплоход уже в открытом море, далеко от Новороссийска. В
четверть одиннадцатого я, как было условлено, отправился в бар.
  Признаться, у меня не было полной уверенности в удаче. Галка так и
сказала: "Прав твой Корецкий. Нечего было церемониться здесь с
опознаниями, а снять его с теплохода в Новороссийске и отправить под
стражей в Москву". Но очень уж соблазнил "эффект неожиданности". В случае
успеха он обеспечивал нам полную и безоговорочную победу, почти
обезоруживал противника и вдребезги разбивал "материнский авторитет".
Возможно, я недооцениваю изворотливости и вооруженности Пауля. Развязка
близка, но так не хочется ее отдалять.
  С тайной тревогой я и вхожу в полутемный бар. Пауль уже здесь,
один-одинешенек в далеком уголке за зеленой лампой. Перед ним уже
ополовиненная бутылка армянского коньяка с парадом из звездочек. Слова
Тамары о том, что он непривычно много пьет, и количество выпитого меня
успокаивают: значит, нервы у него не выдерживают.
  - И даже успел заправиться?
  - Присоединяйся...
  - Спасибо. Предпочту пиво.
  - Поединку пиво не поможет. Слабеешь.
  - Наш поединок начался не сегодня, - парирую я.
  - Думал, сбегу? Куда?
  - Теплоход велик. Поди прочеши эту громадину - хлопот не оберешься.
  - А зачем это мне? Бегут из безвыходного положения. А в безвыходном
положении ты, а не я.
  - Почему?
  - Хочешь арестовать, а не можешь. Придется потом выпускать с извинениями,
Это полковнику-то!
  Он явно издевается. Не хочется отвечать: не базар.
  - Доказательства добывая? Где, в Москве или в Одессе?
  - В Берлине.
  Его глаза суживаются, как две щелочки. Удивлен или испуган?
  - А что в Берлине?
  - Скажем, Герта Циммер.
  Вздох облегчения. Почти неслышный, но все же явственный.
  - Нет давно уже Герты Циммер. Провоцируешь.
  - А твои письма к ней?
  - И писем нет. Ни одной строчки. Даже подписи.
  - А фото на Балтийской косе с дарственной надписью?
  Он ставит недопитый бокал на стол. Стекло подозрительно звякает.
  - Значит, она его не сожгла?
  - Увы.
  - Просчет, - цедит он. - Писал я тогда по-немецки.
  - Экспертиза подтвердила тождество.
  - Экспертиза не безгрешна. А в Одессе у меня чисто. Архивы вывезены,
агентура уничтожена.
  - Есть свидетели.
  - Кто? Ты - следователь. Тебе даже дело мое вести не положено. Отведу по
личным соображениям. Жена твоя не годится по тем же мотивам. Кто же
остается? Тимчук?
  - Кстати, Тимчук опознал тебя с первого взгляда.
  - К старости память слабеет. Да и Тимчук человек замаранный. На двух
хозяев работал. Кому суд поверит: бывшему полицаю или родной матери?
  Я смотрю на бармена. Облокотясь на стойку, он читает книгу. Значит, нет
еще половины двенадцатого. Надо уйти с одесской темы.
  - А ты уверен в показаниях Сахаровой?
  - Ты не знаешь Анфисы Егоровны, - улыбается он. - Это же Васса Железнова.
Кремень.
  Не следует рассказывать ему о моей беседе с Анфисой Егоровной. Пусть
надеется. Это его единственный шанс уйти от разоблачения. В моих интересах
сейчас даже укрепить эту веру - тем беспроигрышнее будет мой план.
  - Да, - притворно вздыхаю я, - допустил промах, проворонил Тамару... -
Мельком бросаю взгляд на часы: - Теперь она уже, к сожалению, в Москве.
  - В Апрелевке, кавалер Бален де Балю. Твоя шпага опять сломалась.
Интересно все-таки, на что ты надеешься?
  - На количество доказательств. Как тебе известно, оно всегда переходит в
качество.
  - Я не марксист, а прагматик. Верю только в реальные силы и реальные
обстоятельства.
  - Помню, ты так же рассуждал и в Одессе, когда собирался с моей помощью
выловить всю нашу подпольную группу.
  Он благодушно отхлебывает коньяк. Сейчас он совсем расслабился.
  Бармен уже убрал все бутылки и уходит, оставляя ключ в замке. Пауль
оглядывается:
  - Кажется, бар уже закрывают. Сейчас нас выгонят.
  - Погоди. Именно сейчас и начнется самое интересное.
  В бар входят Ермоленко и Бугров.
  Пауль вскакивает.
  - Сядьте, гражданин Сахаров, - говорю я официальным тоном, - мы вас долго
не задержим. Подойдите, Иван Тимофеевич.
  Бугров подходит ближе, Ермоленко остается поодаль.
  - Вы узнаете этого человека, гражданин Сахаров? - спрашиваю я.
  Сахаров недоуменно пожимает плечами:
  - В первый раз вижу.
  Теперь я обращаюсь к Бугрову:
  - А вы его знаете, Иван Тимофеевич?
  - Никак нет, товарищ полковник.
  - Вглядитесь получше. - Я поворачиваю настольную лампу так, чтобы Бугров
мог лучше разглядеть лицо Сахарова. - Не узнаете?
  - Не узнаю, товарищ полковник.
  - Ну что ж... - вздыхаю я. - Вы свободны, Иван Тимофеевич. Ермоленко,
проводите товарища в его каюту и возвращайтесь сюда.
  Оба уходят.
  - Что это было? - спрашивает Гетцке. Он больше удивлен, чем взволнован.
  - Неудавшееся опознание, - говорю я. - К сожалению, тебе везет, Пауль. Наш
свидетель не опознал в тебе гауптштурмфюрера Гетцке.
  Он хохочет. Хохот нервный, почти истерический.
  - Смеяться рано, - строго говорю я. - Мы еще не в Одессе.
  Он хочет что-то сказать, потом молча допивает коньяк в бокале, театрально
раскланивается и говорит:
  - Благодарю.
  И уходит.
  Я остаюсь. Проведена, так сказать, часть опознания. Бугров не узнал в
Сахарове эсэсовца Гетцке. О настоящем Михаиле Сахарове речи пока не было.
Будет еще, будет...
  Ермоленко возвращается с бутылкой пива, захваченной из другого бара.
  - Что будем делать, Александр Романович?
  - Ждать.
  - Я все-таки не понимаю, почему вы так провели опознание?
  - Как - так?
  - Ну, вполсилы, что ли... Бугров-то Сахарова опознать мог, а не Гетцке.
  - Еще опознает. Потом. А сегодняшний день расцени как отвлекающий ход.
Пусть Гетцке поверит, что мы на ложном пути.
  - Как думаете: поверил?
  - Кажется, поверил, - отвечаю я. - Поверил в нашу неудачу, в то, что мы
смущены и растеряны. Фактически мы дали ему отсрочку, возможность
действовать.
  - Как?
  - Он уже давно напуган, Ермоленко. В миссию жены он не верит. На
непреклонность Сахаровой уже не надеется. Еще в Батуми он понял, что
изобличен, что мы ищем каких-то последних, решающих доказательств. Точки
над "и". Сейчас он почти убежден в том, что мы этой точки поставить не
можем, ждем до Одессы. В Одессу мы прибываем под утро, значит, еще до
рассвета он попытается обмануть нас и скрыться. С пробковым поясом - а
такие пояса есть в каждой каюте - марафонскому пловцу добраться до берега
не составит труда.
  - Рискованно, Александр Романович.
  - Он в цейтноте, Ермоленко. А в цейтноте, если вы играете в шахматы, как
известно, делают самые рискованные, самые роковые ходы. Вот я и жду такого
хода. Помните, что я говорил генералу? Возьмем его у трапа.
  - Какие будут приказания?
  - Прежде всего договоритесь с электриком. Необходимо выключить свет в
вестибюле и остановить лифт. До рассвета. С капитаном все согласовано.
Коридор остается освещенным и просматривается насквозь. Его блокируют с
двух сторон Лежава и Нодия. Невидимые в темноте, они отлично видят дверь
из каюты. Вы лично блокируете лестницу - единственный путь на нижние
палубы. Я прикрываю вас из кабины остановленного лифта - дверь будет
открыта.
  Ермоленко уходит. До двух ночи я лежу, прикорнув на диванчике у большого
стола. Теплоход чуть-чуть покачивает - трудно будет плыть даже марафонцу в
такую погоду. Но я твердо убежден, что Пауль все-таки рискнет. Не будет
ждать до Одессы. На что я рассчитывал бы в его положении? На свою силу и
ловкость, на быстроту реакции, на оружие, наконец. Хотя он и ехал в свой
туристский рейс, не ожидая разоблачения, привычка иметь оружие у людей его
профессии - вторая натура. А я обещал капитану, что стрельбы не будет. Кто
знает, может быть, обойдемся и без стрельбы - нас все-таки ч