Каких, сам еще не знаю. Но, вероятнее всего, лететь
придется.
  - В связи с Бугровым?
  - Не только. Это одна из связок, не больше. И не будем уточнять, Галочка.
Всему свое время.
  - А ведь верно сказал Сахаров: ты все-таки службист, Сашка.
  - Обстоятельства, - неопределенно говорю я. - Задачи разделяются. Мне -
одна, тебе - другая. Добровольно или вынужденно, но Сахаров обязательно
вернется на теплоход. Будет рваться ко мне - не пускай. Скажи, что я
нездоров, повысилось давление или сердце пошаливает, - словом, что-нибудь
придумай. Врач будет предупрежден. Дверь каюты держи всегда на запоре,
ключ при себе. Предупреди стюардессу, чтобы второй ключ никому не давала.
Вот, собственно, и все. А заканчивать операцию будем на перегоне
Новороссийск - Одесса.


  ОБЛАВА

  Вахтанг Мгеладзе, немолодой уже грузин в звании подполковника, говорит
по-русски с легким акцентом. А внешне он чем-то напоминает Ираклия
Андроникова, этого мастера короткого рассказа, - если не лицом, то
каким-то только ему присущим обаянием.
  - Похож? - улыбается он. - Многие говорят, а чем похож, понятия не имею. И
рассказывать ничего не умею. Вместо рассказа я вам лучше рапорт Лежавы
прочту.
  - "Нинико, бери карандаш и стенографируй. Подполковника на месте нет, а у
меня срочное донесение. Пиши. Полковник Гриднев задание уточнил. Надо не
только проследить Сахарова во время его передвижений по городу, засечь все
его встречи и явки, но и никоим образом не выпустить его из города. Только
на теплоход - и никаких других вариантов. Первый вариант провалился сразу:
в кассах аэропорта билетов на Москву не было. Только он вышел в зал
ожидания и объявил во весь голос: "Друзья, - говорит, - кто захочет
уступить мне билет в Москву, плачу вдвое". Никто не откликнулся. А он, как
на рынке, еще громче: "Очень нужно, товарищи, поскорее попасть в Москву -
человек при смерти! Может, кто с женой едет, так я и два билета возьму. По
сто рублей, деньги на бочку". Тут кто-то зашевелился. Ну а мы тоже не
простачки. Милиционер под боком - сразу в бой. "Не шуми, - говорит, -
генацвале, нехорошо получается. А еще хуже спекуляцию разводить. Кто билет
продаст, заберу обоих". Тут он извинения попросил: "Очень нужно, -
говорит, - товарищ, простите". Ко второй кассе пошел, на местные рейсы. А
там уже Нико Гавашели сидел. "Продажа билетов, - говорит (это он уже с
начальством согласовал), - временно прекращена ввиду нелетной погоды". -
"Какая же нелетная погода, - кипятится Сахаров, - когда на небе ни
облачка!" - "Здесь нет, - говорит Нико, - а в горах грозовой фронт,
понял?" Ну Сахаров наш совсем заскучал. Стоит сейчас в дверях, пока я по
телефону докладываю, что и как, и размышляет, куда податься. Торадзе с
Нодия уже у машины, меня ждут. Вот он шагнул в дверь, прощай пока, Нинико,
некогда мне: бегу, догоняю. А Гавашели уже на вокзал помчался - на случай,
если Сахаров в Тбилиси надумает с вечерним скорым. Будешь расшифровывать,
смотри не перепутай - зарежу".
  Я невольно не могу сдержать улыбки, но и тревоги скрыть не могу - очень уж
энергично действует Сахаров, очень уж ему хочется раньше меня в Москву
попасть. И денег никаких не жалеет.
  - Эх, не упустили бы, товарищ подполковник, - не могу я сдержаться.
  Он смотрит на меня с таким успокаивающим радушием, что тревога моя тает,
как мороженое на его блюдце.
  - Извини, дорогой, не угощаю: совсем растаяло, - говорит он, поймав мой
взгляд, - и давай так. Полковника и подполковника пока отменим, мы не на
смотре. Я - Вахтанг, ты - Сандро, все, как у вас говорят, проще простого.
Задача твоя мне ясна: из Сухуми предупредили. Ему не уйти. Мне уже все
ясно: брать его ты не хочешь или потому, что цепочка, которая за ним
тянется, тебе неясна, или потому, что оснований для ареста пока еще нет.
Думаю, второе вернее. Так?
  - Так, - говорю я, - основания в Москве добывают, а мне важно не выпустить
его с теплохода, до Одессы довезти. Двух я у тебя забираю - предупрежден?
  - Поедут Лежава и Нодия. От таких ни по морю, ни посуху не уйдешь. Будь
спок, как там в Москве говорят, Райкин, кажется? А Сахаров этот что, из-за
рубежа?
  - Нет, - вздыхаю я, - из-за рубежа давно бы взяли. А то с сорок шестого в
Москве живет. А в сорок третьем в Одессе в гестапо подвизался в чине
гауптштурмфюрера. По национальности русский, по обстоятельствам немец, а
по духу подлец.
  - Тогда зачем спешить? Взять можно и позже, пусть гуляет до поры до
времени. А пока нащупай всю его агентуру - связных, явки, шифровки,
тайники, почтовые ящики.
  - Нельзя. Нет времени. Он узнал меня и сразу понял, что открыт. Главное
для него теперь - уйти от следствия. И если мы не разоблачим его до
возвращения в Москву, он преспокойно оборвет все связи и с милой улыбкой
предложит Немезиде ничью. А это, сам понимаешь, нас никак не устраивает. А
если возьмем его до возвращения в Москву, то хоть кончик ниточки да
останется. А там, смотри, и весь клубок размотаем. Вот он и рвется в
Москву нас опередить.
  - Почему бы тебе там его не встретить? У тебя же все шансы попасть в
Москву раньше.
  - Может, и придется слетать на сутки. Спецрейс устроишь?
  - А почему нет? Туда и обратно.
  - Обратно не сюда, а в Новороссийск, к теплоходу. Он сегодня вечером
отойдет, в Новороссийске утром будет. А мою поездку сейчас с Москвой
согласую.
  Мгеладзе хрустит пальцами и вздыхает сочувственно.
  - А жаль небось отпуска, а? На таком теплоходе только жить-поживать, а не
шпионов ловить. Я сам прошлым летом на "Шота Руставели" такой же круиз
проделал. Бассейн - царский, можно сказать, коньячок к ужину, пивком
залейся. Я сам люблю и на сквознячке посидеть, и шариками на бильярде
постукать, и кофейку у Махмуда вкусить - есть у нас такой мусульманин,
кофе как аллах варит.
  - Да, - говорю, - жаль, конечно, - и вздыхаю. И не пляж в голове, а
мечущийся по городу Сахаров и Корецкий в Москве у телефона.
  С ним я и соединяюсь по ВЧ.
  - Есть новости? - спрашиваю.
  - Вагон! Ермоленко встретился с Бугровым и уточнил все, что требуется.
Сахаров Михаил Данилович бежал вместе с Бугровым из заключения в феврале
сорок пятого года во время транспортировки лагерного эшелона на запад.
Обстоятельства побега и события, ему предшествовавшие, очень интересны, но
это не телефонный разговор. Главное же в том, что Бугров лично знал
Сахарова, сражался с ним бок о бок в Словацких Татрах и даже получил от
него фотокарточку, на которой они сняты вместе на биваке партизанского
отряда Славко Бенека. Второе: Бугров категорически утверждает, что Сахаров
погиб в марте того же года, когда он в составе партизанской пятерки
прикрывал переброску отряда в горах. Погибли они близ Махалян на
Братиславском шоссе. Там и похоронены, и памятник им поставлен - гранитная
глыба с именами, среди которых и Сахаров. Снимок этот тоже имеется.
  - Значит, Бугров не очевидец гибели Сахарова? - перебиваю я.
  - Нет, но он принимал участие в захоронении погибших. Кроме того, одному
из группы прикрытия, хотя и тяжело раненному, все же удалось спастись. Это
Янек Ондра, бывший пулеметчик отряда. Сейчас он директор одного из
телевизионных ателье в Братиславе.
  - Вот что, Коля, - опять перебиваю я, - немедленно после разговора со мной
свяжись с Братиславой. Попроси товарищей помочь нам. Пусть постараются
найти этого Ондру и взять у него письменные показания о гибели группы
прикрытия, и Сахарова в частности. Объясни товарищам срочность всего этого
дела...
  - Уже связались, - не без гордости сообщает Корецкий. - Ответ ожидаем
сегодня же.
  - Лады, - говорю я, - дальше. Бугрова - в Москву, сам понимаешь. Вместе с
Ермоленко и всей документацией по делу. Тоже сегодня.
  - Уже вылетели. Будут часам к шести, если в пути ничто не задержит. - В
голосе Корецкого уже звучит торжество угадавшего все шесть номеров в
очередном тираже "Спортлото". - Теперь, я думаю, Александр Романович,
можно и к старухе. К псевдомамаше Сахарова. Сослаться на то, что это
какой-нибудь другой Сахаров, ей не удастся. Он все рассказал Бугрову: и
кто его мать, и где она живет и работает. И об отношениях с ней рассказал.
Не очень, оказывается, любила она сыночка. Парень о вузе мечтал, а она его
работать заставила: деньги, мол, дома нужны. Учеником к мяснику на рынок
определила; мясники, говорит, теперь лучше инженеров живут. А уходя в свой
последний бой, Сахаров так и сказал Бугрову: "Найдешь, если жив будешь, в
Апрелевке матушку, так передай ей, что подарков не шлю, а если умереть
придется в бою, так умру с честью, ни имени своего, ни Родины не
опозорив". Бугров бы так и передал, если б нашел ее по приезде, ну а
потом, как мы знаем, по совету однополчанина своего передумал. Я полагаю
завтра же ее навестить и поговорить по душам, благо основания для такого
разговора у нас имеются, если, конечно, - добавляет он, - не будет других
указаний.
  - Будут, Коля, - говорю я, понимая, как огорчу я сейчас человека. - Навещу
ее я, и не завтра, а сегодня же вечером. После того, как встречусь с
Бугровым.
  Корецкий долго молчит, так долго, что я уже начинаю думать, не произошло
ли где-нибудь разъединения на линии.
  - Ничего не понимаю, - доносится до меня наконец его недоумевающий голос,
- вы откуда говорите, Александр Романович?
  - Из Батуми, Коля. И в течение ближайшего часа отбываю в Москву.
  - А как же Сахаров?
  - Пока он мечется по городу в поисках билета на самолет. Надеется попасть
в Москву раньше меня.
  - И вы допустите?
  - Нет, конечно. Его сопровождает в странствиях целая опергруппа, надежно
его блокирующая. В конце концов, если понадобится, прибегнем к крайним
мерам.
  - Будете брать?
  - Зачем? Просто попросим по-хорошему не покидать теплохода до прибытия в
Одессу.
  - На теплоходе палуб много, кают еще больше, а пассажиров по пальцам не
сосчитаешь.
  - Зато выход один, Коля. К трапу.
  - Можно и через борт. Вплавь, если плавает. А плавать он умеет - в
гестаповских школах и не тому выучат.
  - Умеет, Коля! И до берега доплывет - что днем, что ночью. Только к борту
его не подпустят.
  - Что ж, вам виднее, - не очень охотно соглашается Корецкий.
  Пусть огорчается. Дело есть дело.
  - Задержи Бугрова и Ермоленко до моего прибытия, - заканчиваю я разговор.
- Надеюсь, до семи буду, если погода позволит. Постарайся к этому времени
и Ондру найти. Сам понимаешь, как важны сейчас его показания. Бугров плюс
Ондра плюс памятник на могиле Сахарова - вот наши три роковые для Гетцке
карты. И пиковая дама из Апрелевки ему уже не поможет.
  Я расстаюсь с Корецким, но телефон меня не отпускает. Звонит городской
аппарат. Мгеладзе слушает, говорит что-то по-грузински и передает трубку
мне.
  - Докладывает Лежава, товарищ полковник, - слышу я знакомый баритон. На
этот раз рапорт старшего лейтенанта суховат, точен и лишен "вольностей"
вроде "генацвале" и пресловутого "объекта", оброненных им в телефонной
беседе с симпатичной стенографистской Нинико. - Звоню из отделения милиции
морвокзала, куда только что доставлен задержанный нами гражданин Сахаров.
Прорваться ему не удалось ни в Сочи, ни в Тбилиси. Правда, на
железнодорожном вокзале через носильщика достал билет на тбилисский
скорый, но проинструктированная нами милиция задержала и носильщика и
незаконного владельца билета, добытого спекулятивным путем. Конечно, потом
их отпустили, а билет вернули в кассу для продажи в порядке живой очереди.
Гражданин Сахаров в очереди стоять не захотел, а помчался в порт.
Задержись мы хотя бы минуты на две, он бы ушел: как раз в этот момент
отходила от причала "Комета" в Сухуми. Он уже прыгнул с пристани на борт,
но Торадзе успел все-таки остановить судно. Прямо с причала мы и доставили
задержанного в отделение милиции. Задержание объяснили, как вы приказали:
есть, мол, подозрение, что он выдает себя за другого, и требуется
проверить подлинность его документов. Задержанный гражданин Сахаров
проявил спокойствие и выдержку, не ругался и не кричал, только сказал, что
обжалует незаконное задержание в прокуратуру города. Ни я, ни Нодия при
этом не присутствовали - держимся в стороне, ведь нам еще придется
встречаться на теплоходе, - а участвуют в задержании Торадзе и Гавашели.
Так какие же будут указания, товарищ полковник?
  - Сейчас приеду. Предупредите об этом задержанного, не называя моей
фамилии. Все.
  На моих часах без пяти три. Рейсовый самолет в Москву в шестнадцать сорок.
Говорю Мгеладзе:
  - Спецрейса не надо. Обеспечь место в рейсовом. У меня еще полтора часа.
Успею.
  Через десять минут я уже у морвокзала. Машину на подходе останавливает
Лежава.
  - Докладываю, товарищ полковник. Задержанный Сахаров вместе с Торадзе и
Гавашели находится в дежурке отделения милиции. Жду ваших распоряжений.
  - Думаю, что Сахарова следует отпустить, пусть вернется на теплоход. А вам
необходимо продолжить за ним наблюдение, как мы условились. Будьте
наготове. Еще раз учтите: пловец первоклассный. В разговор не вступайте,
но, если спросит что, отвечайте вежливо и по существу. Ко мне в каюту не
допускайте: болен, мол. На теплоходе буду завтра. Тогда и поговорим.
  Сахаров при виде меня не удивлен и не рассержен - видимо, был уверен, что
приеду именно я.
  - Что за детские игры? - спрашивает Сахаров, когда мы остаемся одни.
  - Это не игра, а операция по задержанию государственного преступника. -
Тон у меня официален и строг.
  - Есть уже ордер на арест? - ухмыляется Сахаров. - Покажи.
  - Это не арест, а задержание гражданина Сахарова по подозрению в том, что
он не то лицо, за которое себя выдает.
  - Так ты же не в милиции работаешь, Гриднев.
  - Дело гауптштурмфюрера Гетцке проходит по моему ведомству, Сахаров.
  - Партбилетом рискуешь.
  - Ничуть. Нарушения процессуальных норм не будет. Твердо надеюсь, что буду
иметь все основания просить прокурора о превращении твоего задержания в
арест.
  - А если не дождешься?
  Я развожу руками, стараясь подчеркнуть огорчение.
  - Тогда твое счастье. Вернешься в Москву к своим арбатским пенатам.
  Сахаров молчит, долго думает, поджав губы, потом с явным удовольствием
(как это у него получается, не понимаю) лениво потягивается и говорит:
  - Есть смысл подождать, кавалер Бален де Балю. Считай, что предложение
принято.
  И мы выходим вместе, как два вполне расположенных друг к другу спутника по
морскому пассажирскому рейсу. Торадзе и Гавашели исчезают, а Лежава и
Нодия, видимо, следуют за нами, должны, хоть даже я их не замечаю.
  Уже выходя из лифта, решаюсь сыграть. Полузакрыв глаза, прижимаюсь к
стенке и тяжело вздыхаю.
  - Что с тобой? - спрашивает Сахаров.
  - Сердце, - выдавливаю я с трудом, - по-ша-ли-вает... - И еще раз вздыхаю,
приложив руку к груди.
  - Я провожу тебя до каюты, - говорит он.
  Я, молча кивнув, соглашаюсь. Он доводит меня до двери, но, прежде чем
открыть ее, я шепчу:
  - Не вздумай удрать. Как бы я сейчас ни чувствовал себя, тебе все равно не
уйти. Возьмут тут же, у трапа. Я не бросаюсь словами, ты знаешь. - И,
открыв дверь, хрипло говорю удивленно встречающей меня Галке: - Валидол!
  Сахаров, по-моему, еще стоит за дверью, и я, приложив палец к губам -
молчи, мол, - сажусь на койку и продолжаю шепотом:
  - Валидола не требуется. Как только Сахаров уйдет, я незаметно должен уйти.
  - Значит, все-таки летишь?
  - В шестнадцать сорок.
  - Вернешься завтра?
  - Рассчитываю.
  - А мне как держаться?
  - Главное, поддерживай версию болезни. С Тамарой и Сахаровым встречайся
как можно реже. Держись сдержанно и огорченно. Все-таки я заболел и
вынужден лежать в каюте.
  И мы расстались, чтобы встретиться завтра в Новороссийске.


  Москва

  МИХАИЛ САХАРОВ

  Я иду по широкому рабочему коридору, такому же родному и близкому, как и
коридор моей московской квартиры. Останавливаюсь у двери со знакомой
табличкой, стучу.
  - Входите, - отвечает голос Корецкого.
  Я вхожу и с удовольствием - не скрываю этого - наблюдаю немую сцену.
Ермоленко и Корецкий. Что в их молчаливом приветствии? Радость или
смущение, тайное недовольство от внезапного визита начальства или скрытый
вздох облегчения, снимающий какую-то долю ответственности, тяжелой и,
несомненно, тревожащей.
  - Из Домодедова? - спрашивает Корецкий.
  - Ага.
  - Почему же не позвонили, Александр Романович? Мы бы машину прислали.
  - Подумаешь, Цезарь прибыл. Добрался и на такси.
  Я сажусь в кресло напротив Ермоленко, оставляя Корецкого на моем привычном
месте за письменным столом, на котором теперь нет ни одной бумажки.
Педантичный Коля, или, вернее, если принять во внимание звание и возраст,
Николай Артемьевич Корецкий, в отличие от меня прячет все папки в сейф или
в ящики стола, оставляя девственно чистым зеленое сукно под стеклянной
плитой.
  - А где же Бугров? - спрашиваю я удивленно.
  - В столовой, - отвечает Ермоленко. Он без пиджака, в одной тенниске: в
Москве тоже батумская жара. - За полчаса до вас прибыли. Я-то успел
перекусить, а ему не удалось.
  - Со щитом иль на щите? - лукаво осведомляюсь я.
  - Темпов не учитываете, Александр Романович, - обижается Ермоленко. -
Стали бы мы с Бугровым спешить, если б Фемида нам не содействовала. Да и
Фортуна тоже.
  Любит высокий стиль.
  - А ну-ка без риторики, юноша. Серьезно. С чувством, с толком, с
расстановкой. Докладывайте.
  - По порядку, Александр Романович?
  - С апрелевской разведки.
  - Хотелось бы начать с матери Сахарова, но о ней в заключение. А начнем с
соседей. За тридцать лет они переменились - кто умер, кто переехал, кто и
до войны Сахаровым не интересовался. Помнит его один Суконцев, старик
пенсионер. "До войны, - говорит, - складный мальчишка был, бедовый, но
услужливый. Как-то раз в огороде помог, разок или два вместе на рыбалку
ходили. А после войны только и видел его мельком, когда к матери на машине
приезжал, - сначала на "Победе", потом на "Волге". Бородатый, солидный,
словно директор треста; на меня даже не взглянул, не то чтобы
поздороваться да старика вспомнить. Но я не расстраивался: кто он мне? Не
сын, не племяш, я старше его на двадцать лет - мог и запамятовать:
подумаешь, десяток окуней когда-то вместе выловили". С опознанием Сахарова
соседями, как видите, не получилось. А довоенных дружков его я не нашел -
ни парней, ни девушек. Даже странно, Александр Романович, показалось,
словно их ветром сдуло. Указали мне на двух: Алексея Минина,
одноклассника, - вместе с ним призывался, а после войны в местном продмаге
работал, - так он за несколько месяцев до возвращения Сахарова трагически,
можно сказать, погиб: ночью его на шоссе грузовиком сшибло. Кто сшиб, как,
почему - неизвестно. Грузовик, оказывается, накануне со стоянки угнали, а
потом где-то у Вострякова бросили. Начальник милиции так и сказал: "Пьяная
авантюра - угнали, сбили, испугались, бросили". Никого не нашли. Второй,
кто бы мог опознать Сахарова, тоже отпал: мясник с рынка Василий Жмых - у
него Мишка Сахаров до призыва подручным работал. Так опять задача. Пил
Жмых крепко. В армию его не взяли - хромой; жена бросила, детей не было -
вот и пил с рыночных доходов. А когда Сахарову вернуться, Жмыха мертвым в
канаве нашли: делириум тременс, как говорят врачи. Смерть от перепоя - не
придерешься.
  Я делаю предостерегающий жест рукой - остановись, мол, погоди. Навязчивая
мысль приходит в голову, я еще ее осознать не могу, но Ермоленко уже
понимающе улыбается:
  - Тоже ухватились, товарищ полковник? И меня зацепило. Почему это два
человека, единственные два человека, которые близко знали довоенного
Сахарова и могли бы опознать его при встрече после войны, вдруг оба почти
в одно и то же время погибают якобы от несчастного случая?
  - Не торопись, Ермолай, не кроссворд разгадываем, - прерывает его
Корецкий. - Признаков насильственной смерти не было. Теперь тем более их
не найти - дело давнее. Гипотезы о неслучайности нам ничего не дают.
  - Но подтверждают версию о проникновении фиктивного Сахарова в Советский
Союз. Видимо, настоящий Сахаров был похож на Волошина-Гетцке. Их свели в