протертое замшей.  Сначала отступали,
потом наступали,  два  раза был  ранен,  отлеживался в  госпиталях,  потом
догонял свою  часть.  В  плену  не  был,  без  вести не  пропадал.  Можете
проверить. Да уж проверяли, наверно...
     - Мы  проверили:  все совпадает.  Но  интересует нас лишь один эпизод
вашей фронтовой биографии. Ваше отступление из Минска.
     - А что тут интересного?  Хаос,  сумятица, смятение чувств. Отступали
мы  по  болоту,  обходя прорвавшуюся по шоссе танковую колонну противника.
Под ногами кочки,  торфяные озерца,  осока,  грязь,  в  которой не  только
человек,  танк утонет. А кругом мгла, туман, ольшаник, простреливаемый и с
воздуха и с шоссе.  Гибли люди без счета. Ну а мне повезло: уцелел. Только
одной контузией и отделался.
     - А кто с вами рядом был, не упомните?
     - Разве теперь вспомнишь.  Натыкались друг на друга в поисках ушедших
частей,  бывало,  что и шли вместе, а потом теряли друг друга, особенно во
время бомбежек.  С  одним,  можно сказать,  два дня до смерти шли:  так на
руках у  меня и богу душу отдал.  Старая рана открылась,  шов лопнул.  А я
даже как звать его позабыл.
     - А Клюева не помните? Бывшего штрафника из вашей роты?
     И  опять в  глазах его вспыхивают искорки страха.  И  тут же  гаснут:
сильной воли человек.
     - Не припоминаю.
     - Нет,  Ягодкин,  помните.  И он вас четверть века помнил. И в Москве
вас нашел, чтобы посчитаться за старые дела-делишки. Ведь мы знаем об этом
визите и о его последствиях тоже.
     - Жив   еще   старый   ворюга.   Такого  вспоминать  -   только  себя
компрометировать.
     - А он о вас помнит.
     - Басни.
     - Вот и прочтите одну из них. - Я передаю ему копию заявления Клюева.
     Ягодкин  читает,  не  подымая глаз,  только  руки  дрожат  -  вот-вот
разорвет он этот листок бумаги,  только сознание подсказывает, что не надо
на него так реагировать.  Читает он долго,  я  думаю,  перечитывает каждую
строку по нескольку раз,  размышляя, как обесценить этот документ. Наконец
наши  взгляды  встречаются  -  мой  уверенный  и  его  озлобленный  взгляд
попавшего в капкан волка.
     - Не так все было,  гражданин следователь. Оклеветал он меня так, что
и сказать нечего. Оболгал начисто.
     - Почему же?
     - Со злобы. От зависти. Я на свободе, а он лес в колонии рубит.
     Я  не  говорю Ягодкину об  анонимке:  в  деле она не рассматривалась,
Клюев и так все признал. Но об анонимке вспомнил сам Ягодкин.
     - Я знаю, что здесь только вы задаете вопросы, гражданин следователь.
Вы спрашиваете, я отвечаю. Но разрешите и мне задать вам вопрос.
     - Спрашивайте.
     - Вы знакомились с делом Клюева?
     - Конечно.
     - Не  было ли в  этом деле указующего письма без подписи обо всех его
преступлениях перед законом?
     - Анонимное письмо в суде не рассматривалось.
     - Это я написал его. Перечислил все им содеянное.
     Я вижу ход Ягодкина и куда он ведет. Ягодкин мог бы отвести обвинение
Клюева как месть за его заявление в угрозыск.
     - Возможно, следствие не придало ему большого значения, - говорю я. -
И кем бы ни был Клюев,  срок его заключения рано или поздно закончится.  А
свидетельство его о  вашем пребывании в  плену у немцев и о вашем согласии
работать  на  их  разведку  все  равно  остается  таким  же  уличающим вас
свидетельством, даже если бы он был соучастником вашего преступления.
     Он  опять меняется у  меня на глазах.  Не суетится,  не ерничает,  не
пытается ничего опровергнуть.  Только говорит снова медленно-медленно, как
будто все уже решил.
     - О чем плакать?  -  вздыхает он.  -  Было. И плен, и вербовка. Взяли
подписку и  отпустили через несколько дней на  том же  участке фронта.  Но
ведь не работал же я  на гитлеровскую разведку.  Всю войну прошел с боями,
наградами и  чистой совестью.  Никого не продал,  не предал.  О  Клюеве не
говорю:  дезертир он и ворюга, и жалеть его не за что. А то, что он сказал
обо  мне,  -  правда.  Но  ей  уже  больше тридцати лет,  можно было бы  и
простить.
     - Простить  можно,   если  бы   не  напомнили.   Ведь  есть  когда-то
подписанное обязательство.  В угаре наступления,  в огне первых боев о вас
просто забыли,  а  вот  через три десятка лег все-таки вспомнили.  Нашлась
где-то в архивах гитлеровских преемников ваша подписочка.  И не тронули бы
вас из-за нее:  только мужество надо было иметь,  мужество признания, а вы
шантажа испугались.  Все у вас было:  работа,  в которой вы были мастером,
семья, которую могли бы и не разрушать, перспектива честной, незапятнанной
жизни.  Но  вот  приезжает из  Мюнхена или  К„льна  некий  господин Бауэр,
представитель уже  не  гитлеровской разведки.  И  честная жизнь гражданина
Ягодкина кончается.  Появляются доллары,  кляссеры с редкими марками, да и
расплата не  слишком трудная:  всего-навсего сколотить вокруг себя  группу
своих людей,  которым весело хочется жить,  не  утруждая себя хождением на
работу,  и на которых мог бы опереться уже более опытный,  чем вы,  другой
специально  засланный  вашей  разведслужбой агент.  Тут  пригодились бы  и
бывшие уголовники, и просто жадные до денег люди, и злобные антисоветчики,
готовые на все,  чтобы порадовать хозяев. К счастью для нас, времени у вас
было мало,  не  успели вы расширить "компашку",  да и  довериться вы могли
только двум,  полученным в наследство от вашего "однофамильца" из Марьиной
рощи.   Один  просто  ловкий  мошенник,   валютчик  и  спекулянт,   другой
нераскрывшийся бандит,  способный на  любое преступление за пару сотенных.
Наследство небогатое,  хотя трюк с  однофамильцами как прикрытие роль свою
сыграл.  Только надо было так случиться,  что первый Ягодкин был совсем не
Ягодкин,  а Гадоха,  один из моих старых знакомых. Вот отсюда-то и начался
новый ваш след,  как изменника Родины,  подлеца и убийцы.  Да, да, убийцы,
потому  что  на  ваших  руках  кровь  убитого по  вашей  указке советского
человека.  А  начнем мы  с  вашего развода,  с  ваших первых знакомств,  с
поисков связных,  которые могли  бы  перевезти за  границу на  вид  совсем
новенькие советские марки,  а  на  самом  деле  марки  с  зашифрованным на
обороте текстом и затем покрытые непрозрачным бесцветным клеем.
     - Это  только ваша  гипотеза,  гражданин следователь,  -  снова очень
спокойно возражает Ягодкин.  -  Я  действительно посылаю своим  зарубежным
друзьям  новые  советские  марки,   но  никаких  манипуляций  с   ними  не
происходит.  Марки так и остаются марками, а не способом секретной связи с
заграницей, в чем вы меня обвиняете.
     - Почему  же  вы,  посылая  марки,  не  пользуетесь обычной  почтовой
связью? - вмешивается в допрос Жирмундский.
     - Потому что не хочу рисковать.  Письма из СССР,  рассуждаю я,  могут
подвергаться перлюстрации на  любом европейском почтамте -  я  не  говорю,
конечно,  о социалистических странах - и если их вскрывает тоже филателист
и коллекционер,  любая, вложенная в эти письма советская марка может легко
исчезнуть. Тут уж никакие заявления в полицию не помогут.
     Мы переглядываемся с  Жирмундским,  и  я понимаю его предостерегающий
взгляд:  пока  не  говорить о  Чачине и  о  расшифрованном нами  тексте на
обороте   переданной  ему   почтовой   марки,   приберечь   главное   наше
доказательство.  Что ж, прибережем. Тем более что деятельность Ягодкина на
поприще советской филателии далеко не исчерпана.
     - Значит,  вы  признаетесь в  том,  что  ваш  интерес  к  филателии и
связанным с  нею обменным операциям с зарубежными коллекционерами возник у
вас с приездом в Москву и визитом к вам господина Бауэра? - суммирует свой
вопрос Жирмундский.
     - Нет, не признаюсь.
     - Но у нас есть свидетельство вашей бывшей жены.
     - Она   может   свидетельствовать  только   о   том,   что   было   в
действительности.  Действительно, я купил у богатого иностранца его редкую
коллекцию марок.  Естественно,  я  не  собирал ее,  но  у  филателистов не
спрашивают,  приобретал ли он свою коллекцию оптом или поштучно.  Значение
имеют  сами  марки,   а  не  их  бывшие  собственники.   Кстати,   бывшего
собственника купленных мною марок звали не Бауэром.
     - Ну,  Лимманисом,  как вы назвали его вашей жене.  У  гастролеров из
иностранных разведок обычно десяток разных фамилий.
     - О своей профессии он мне не рассказывал. Речь шла только о марках.
     - Странно не это. Странно то, что пополняли вы свою коллекцию главным
образом из зарубежных источников.
     - Европейский марочный рынок богаче нашего.
     - А связных для гастролей на этом рынке подыскивал вам Челидзе?
     - Об   этом  спросите  его  самого.   Вы   хотите  спросить,   почему
сертификатами расплачивался Челидзе?
     - Допустим.
     - Потому что мне так было удобнее. Он избавлял меня от лишних хлопот.
     - Это он для вас пытался завербовать инженера Еремина?
     - Завербовать?  Для меня? Не пугайте, гражданин следователь. В первый
раз слышу эту фамилию.
     - Не лгите,  Ягодкин.  Челидзе с  ним вел переговоры от вашего имени.
Ведь Еремин шел к нам,  чтобы рассказать об этом. Вот тогда он и был сбит,
а точнее, убит вашим автомехаником.
     - Почему моим?  Родионов обслуживал на  станции десятки автомашин.  И
кстати,  как мне рассказали,  сбил случайно,  пытался удрать от погони и в
результате погиб сам в автомобильной аварии.
     - Но он ехал в машине с поддельным городским номером, а кроме того, в
его  бумажнике нашли  несколько новеньких сотенных купюр,  которыми кто-то
мог заплатить за убийство Еремина.
     - И этот "кто-то" я?
     - Это   выяснится  на   допросе  Челидзе.   Связь  с   Родионовым  вы
поддерживали через него.
     Ягодкин брезгливо морщится.  Ведь он,  по-видимому,  уже осведомлен о
побеге Челидзе.
     - Вот и  копайте эту грязь без меня.  С  таких подонков она ко мне не
пристанет.
     Исчезновение Челидзе позволяет Ягодкину вилять.  Вероятно, он и далее
будет  пользоваться  этим  исчезновением,   ускользая  от  самых  "опасных
поворотов" допроса.
     Что ж, попробуем все-таки остановить его на таком повороте.
     - С Немцовой вас познакомил Челидзе?
     - Возможно.
     - Отсюда и ваша близость к ней?
     - Нельзя игнорировать женщину с  таким обаянием.  Ни один холостяк не
прошел бы мимо.
     - А почему вы так интересовались ее работой в области,  мягко говоря,
весьма далекой от ваших профессиональных забот?
     - Откуда вам это известно?
     - От самой Немцовой.  Зачем,  например,  вы послали в ее институт под
видом телефонного мастера того же Челидзе?
     - Она что-то путает. Вероятно, это была его инициатива.
     - Для чего?
     - Спросите у Челидзе. Я не смешивал своих и его интересов.
     Жирмундский снова подмигивает мне:  пора, мол, переходить к Чачину. Я
предоставлял ему инициативу. Жирмундский тут же переходит к допросу.
     - Как вам удалось спровоцировать Чачина?
     - При  чем  здесь  провокация?  От Челидзе я узнал,  что Чачин едет в
Западную Германию.  Пригласил познакомиться,  почему-то был уверен,  что у
нас  обоих  имеются обменные марки.  Так и оказалось,  даже уговаривать не
пришлось.  Коллекционер всегда поймет  коллекционера.  И  хотя  Чачин  сам
собирает  советские  марки,  кто  ж  откажется от зарубежных новинок - для
обмена хотя бы.  Лично я послал Кьюдосу две  новехонькие  советские  марки
"Союз" - "Аполлон", ну а Чачин из своих мог обменивать любые дубли.
     - Взамен вы ничего не получите,  -  говорит Жирмундский.  -  Обе ваши
марки у нас.
     И  кладет перед Ягодкиным фотоснимок обоих марок с цифровой записью и
листок бумаги с  расшифрованным текстом.  Ягодкин,  не нагибаясь к  столу,
читает. Руки опять дрожат, а лицо, как в кино, крупным планом отражает все
охватывающие его эмоции. Сначала только испуг, сознание того, что мы все о
нем уже знаем,  потом вдруг появляется отчаянно сопротивляющаяся мысль: не
все, мол, еще потеряно, он еще может подняться.
     - Для меня это такая же новость,  как и для  вас.  Марки  для  обмена
доставил   Челидзе.   Я  только  передал  их  Чачину.  А  зашифрованный  и
замаскированный клеем текст не на  моей  совести.  Предъявляйте  обвинение
Челидзе.
     Ягодкин знал,  что  его шаг отчаянный,  надеялся,  что Челидзе мы  не
нашли, что скрылся он глубоко и надолго.
     - Здесь сказано: инженер от вербовки отказался, пришлось устранить. А
ведь вербовал его не я,  а Челидзе.  Я его и в глаза не видал.  И устранил
его Родионов не  по  моему приказанию,  а  по  директиве Челидзе...  Да  и
связной в институте -  я даже не знаю,  о каком институте идет речь,  - не
мой агент, а Немцова была связана с Челидзе теснее, чем со мной.
     Неужели же  все-таки ускользнет от  нас Ягодкин,  скрывшись за спиной
"альтер эго"?  Ведь доказать мы можем только два его преступления: попытку
с  чужим паспортом бежать за  границу и  тайную вербовку его  гитлеровской
разведкой в первые дни войны.  Но доказать,  что побег был заплланирован и
подготовлен самим Бауэром,  мы не можем,  а на гитлеровскую разведку он не
работал ни в первые,  ни в последние дни войны. Все остальное он отрицает,
подставляя под удар исчезнувшего Челидзе.
     "Допрос Челидзе! А где мы найдем сейчас его точку на карте? Прочесать
всю горную Сванетию?  Сколько времени это потребует?  Месяц, год, полтора,
два? А если он не в горной Сванетии? Какие у нас данные, кроме разосланной
фотокарточки?"
     Телефонный звонок прерывает мои раздумья.  Странный телефонный звонок
в минуты молчания, когда решается судьба человека. Я апатичен, Жирмундский
морщится,  Ягодкин вздрагивает:  а  вдруг это  тот  самый звонок,  который
ставит точку в его последнем слове защиты?
     Прав Ягодкин: это именно тот звонок!
     Я машинально подымаю трубку. Звонит Булат из Тбилиси.
     - Только что взяли Челидзе на  даче его брата за  городом.  Не успели
они сплавить его в Сванетию.
     - В  Москву,  -  выдавливаю я с трудом застревающие в горле слова,  -
сейчас же в Москву.  Предусмотрите все:  охрану, доставку, передвижение по
городу.
     И,  не  глядя на  Ягодкина,  нажимаю кнопку звонка на  столе.  Входит
дежурный.
     - Уведите обвиняемого.
     На Ягодкина я уже не смотрю.  Мне все равно теперь,  как он выглядит,
как реагирует на звонок, о чем размышляет.
     Жирмудский наклоняется над столом.
     - Откуда? Кто?
     - В Тбилиси арестован Челидзе. Теперь все! Конец. Точка.
     "Джиг-со". Спортивная картинка-загадка, представлявшая когда-то груду
распилениых мелких кусочков,  уже собрана до конца.  "Сложи так" - говорит
нам ее название,  если заменить в нем не очень мешающие фонетике буквы. По
крайней мере для иностранца.

__________________________________________________________________________

          Абрамов С. А.
          А 16.  Опознай живого. - М.: Мол. гвардия, 1979. - 256 с., ил. -
     "Стрела".
          Тираж 100 000 экз. Цена 1 р. 10 к.
          В новый сборник молодого  писателя  С.  А.  Абрамова  вошли  две
     повести:  "Опознай  живого"  и  "Сложи так",  рассказывающие о борьбе
     советских чекистов с агентами иностранных разведок,  заброшенными  на
     территорию нашего государства.
          ИБ ј 1728
     Редакторыї               В. Фалеев, С. Лазаревич
     Художникї                К. Фадин
     Художественный редакторї Б. Федотов
     Технический редакторї    И. Соленов
     Корректорыї              Г. Васил„ва, Н. Павлова

__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 04.04.2002
     О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/