и со мной уже  не  было,  а  были  четыре
человека: двоих я знал только по именам  и  видел  впервые  -  Билл  и  Том,
одного, по фамилии Волошановский, запомнил еще по Ирану (очень  образованный
человек, владел несколькими языками), а четвертым был все  тот  же  Кошелев.
Руководил ими Стив, которого, правда, я видел  и  Иокогаме  только  раз:  он
говорил мне напутственные слова перед  заброской.  Между  прочим,  меня  уже
звали не Алексеевским и даже не Голубом, а Джонни Муоллером, а по  кличке  -
"Лириком". За час до посадки в морской катер  я  написал  в  блокнот  стихи,
которые сочинил еще в Исфаганской тюрьме (хотя и понимаю
   , что это не поэзия, а только душа):
 
   Я приехал теперь в Исфаган,
   Всюду слышу здесь речь неродную
   И во всех незнакомых местах
   Я по Родине русской тоскую.
 
   Там пройдут проливные дожди,
   Когда поздняя осень настанет.
   Дорогая Светлана, дождись,
   Я вернусь, что со мною ни станет!
 
   Одинокий, забитый, чужой,
   Просидел я полгода в кутузке.
   На свиданье никто не пришел,
   Чтоб узнать о судьбе души русской!
   Светлана, моя жена, сейчас  в  Кемерове.  Наверное.  Извините,  гражданин
следователь... Вы не следователь? Все  равно,  позвольте  спросить:  как  вы
думаете, я могу рассчитывать на снисхождение? У меня... я ведь и  сделать-то
ничего не успел: утром высадили в районе Петропавловска-на-Камчатке, у  меня
даже предчувствие было, а  днем  уже  взяли,  и  я  сразу  сказал,  еще  при
задержании, что согласен работать под контролем. Мне сохранят жизнь?
   Конон Трофимович:
   П р о в а л. В  тюрьме  мне  казалось,  что  тюрьма  ненастоящая,  просто
кошмарный  сон,  и  мне  нужно  как  можно  быстрее  проснуться.  У  каждого
разведчика, живущего за границей  долго,  позвольте  заметить,  должна  быть
отдушина, какое-то увлечение: теннис, рисование, шахматы, коммерция, - чтобы
не думать постоянно о том, что ждет  впереди.  Как  солдат,  сидя  в  окопе,
привыкает к мысли  о  возможной  гибели,  так  и  разведчик  всегда  сознает
опасность, но если солдат и разведчик - разумные люди, они не позволят этому
сознанию овладеть ими, в противном случае нервы, не  выдерживая  напряжения,
начинают преувеличивать  опасность.  Страх?  Нет,  я  не  о  нем,  поскольку
существует, мне кажется,  такой  парадокс:  настоящая  опасность  парализует
страх! Страшно "до" и "после", но в самый момент - никогда. Я эту  мысль  не
буду расшифровывать, в нее  надо  просто  вдуматься.  И  еще:  хладнокровных
людей, наверное, вообще  не  бывает,  а  если  они  и  есть,  то  -  роботы,
ремесленники. А разведчик - личность творческая, ему все интересно: и поиск,
и даже провал. Азарт! - как у  физика,  работающего  над  открытием,  как  у
шахматиста, который рассчитывает комбинацию,  как  у  охотника,  идущего  по
следу зверя, и даже как у жертвы, уходящей от охотника... Великие Мата  Хари
и Блейк  были  больше  игроками,  исследователями,  чем  шпионами,  уныло  и
механически исполняющими свои обязанности.
 
   Р а б о т а. Как проникнуть  на  военный  объект,  где  двенадцать  тысяч
работающих и где режим повышенной секретности? А как, подумал я, "проникают"
туда они сами, причем трудясь в одну смену? Как  успевают  за  десять  минут
пройти через проходную? Неужели документы проверяют у каждого и фото каждого
сверяют с оригиналом? Стал изучать вопрос (сколько же вахтеров нужно на  эти
тысячи людей!) и понял, что все элементарно просто: форма и цвет кокарды  на
берете рабочего! Мне тут же изготовили подобие, и я дважды в течение дня  не
только сам прошел беспрепятственно на секретнейший объект  (в  8  утра  и  в
ленч), но и провел коллегу, приехавшего из Вашингтона в Лондон с "интересом"
к данному объекту. Прошли в общем потоке, через проходную.
 
   К а ч е с т  в  а.  По  отношению  к  нейтральным  знакомствам  и  связям
разведчик должен быть нормальным человеком. Я  им  был:  бизнесмен,  который
почти не интересуется политикой и делает деньги, - ни коммунизм,  ни  фашизм
мне "ни к чему". В итоге: говорить "против" у меня никогда нужды не было,  и
тостов с бокалом в руке, как Кадочников  в  "Подвиге  разведчика",  за  нашу
победу я тоже публично не произносил. Потому,  повторяю,  что  у  меня  было
амплуа нормального человека.
   О д н а ж д ы. По  делам  фирмы  мне  выпала  поездка  на  трое  суток  в
Ленинград. Получив санкцию "Первого", мои коллеги  преподнесли  мне  царский
подарок: привезли из Москвы жену. Кстати, ни  мать,  ни  отец,  ни  Галя  не
знали, где я работаю и кем. По легенде, которая была "для дома, для  семьи",
я в качестве научного сотрудника находился на Востоке, мои письма домой  шли
через Китай, а если соседи  или  дальние  родственники  спрашивали  Галю  "с
подозрением", почему это я так долго в командировке без жены и детей,  Галя,
умница, отвечала, что из-за аллергии: климат для нее в  Китае  неподходящий.
Представьте, верили! И вот мы с Галей в  Ленинграде.  Встречу  нам  устроили
"как в кино" - в кафе на Невском, в котором танцуют. Стало быть, с  музыкой.
Я пришел. Они уже сидят.  Подхожу  к  моему  коллеге,  который  сопровождает
Галину в качестве ее "партнера", пожираю жену глазами и с трепещущим сердцем
прошу, как и положено, у него разрешения потанцевать с "вашей дамой". И  он,
бандит, мне отказал! Как я удержался и не врезал ему бутылкой по  башке,  не
знаю (хороши "шуточки"). Потом мы сделали с  Галей  два  полных  круга,  она
спросила про погоду в Китае, я, как идиот, почему-то поблагодарил:  спасибо,
хорошая, - и только потом, через много лет, когда  я,  обмененный,  вернулся
домой, мы с ней сообразили, что играли в том кафе не вальс, а танго  "Брызги
шампанского". Она впервые серьезно заподозрила тогда,  что  я  вовсе  не  на
Востоке и не научный  сотрудник,  но  промолчала,  как  умеют  молчать  жены
разведчиков, я бы сказал, подправляя мысль: настоящие жены разведчиков.
 
   В з г л я д. В Англии готовят невкусно. Главная еда англичан  -  завтрак:
"Снимайте номер в отеле с завтраком!", не с ужином, который  они  и  вправду
"отдают врагу". В каждом отеле есть специальная комната  для  завтраков  (не
ресторан, не кафе, а типа наших  гостиничных  буфетов  со  столиками),  куда
приходишь, подсаживаешься к кому-нибудь, чего не  можешь  себе  позволить  в
ресторане, кладешь на столик ключи  от  номера  с  большим  набалдашником  и
просишь на выбор: чай, молоко или кофе.  В  Англии,  к  слову  сказать,  три
школы: одна приучена начинать  день  с  чая,  вторая  с  молока,  и  недавно
появилась  третья  -  "кофепийцы".  Между  прочим,  кельнеры  называют   чай
"русским", а растворимый кофе "мгновенным", он дешев и  плох.  После  заказа
ждешь минуту-две, и тебе приносят с чаем, уже "без выбора", тосты -  жареный
хлеб,  но  жаренный  не  на  сковородке,  а  на  огне,  причем  нарезан   он
квадратиками или треугольниками; кусочек масла на  блюдечке;  джем,  который
называют мармеладом, но он совершенно не похож на мармелад,  к  которому  мы
привыкли  в  России,  поскольку  представляет  собой   бесформенную   массу,
прозрачную на вид и с прожилками; наконец, овсяную кашу и приготовленный  на
пару чернослив (две штучки со сливками - для пищеварения; у  всех  англичан,
извините, запоры, так как они  с  малолетства  не  едят  грубой  пищи,  зато
слабительное поглощают в огромных количествах,  из-за  чего  и  атрофируются
стенки желудка, что  еще  более  усугубляет  положение:  получается  как  бы
перпетуум мобиле, но не в смысле действия, а, наоборот, бездействия).  После
каши и чернослива берешь крохотную таблетку,  бросаешь  в  стакан  с  водой,
начинается "шип", и ты пьешь. Завтрак окончен. Правда,  вместо  каши  иногда
предлагают корнфлекс с бананом, нарезанным колбаской. И чуть не забыл:  одно
яйцо! - в виде омлета, глазуньи или просто  варенное  всмятку,  и  есть  его
надо, не расколупывая пальцами, а ножичком срезая верхушку с  тупого  конца,
где полая часть с воздухом,  чтобы  не  пропадала  хотя  бы  ничтожная  доля
продукта.
 
   П о р т р е т. Теперь, когда я стал более  или  менее  доступен  штатским
людям, меня, словно кинозвезду, просят  "чего-нибудь"  рассказать:  вызываю,
понимаете ли, интерес! Обычно  я  говорю:  такой  кнопки,  чтобы  нажать,  и
поехало, у меня, извините,  нету,  а  мне,  уважаемые  товарищи,  необходимо
вдохновение, автоматом не получается. Но скажу вам откровенно: разведчик  не
может работать, если не владеет искусством рассказа,  я  бы  даже  сказал  -
искусством руководить беседой. Я по натуре человек общительный,  потому  что
из простой, хоть и интеллигентной  семьи.  Без  комплексов.  Ни  врагов,  ни
неприятелей мне, как разведчику, иметь не положено,  и  я  их  не  имею!  По
крайней мере откровенных. Уживчивость - главная черта моего характера.  Там.
Иначе какой получился бы из меня  работник?  Хочу  не  хочу,  а  "дружу"  со
многими. Но здесь - другое дело, и здесь я другой.
 
   В з г л я д. Еще про еду, если не надоело. С 12 до 14 часов, хоть  война,
хоть землетрясение,  -  ленч:  обед!  Томатный  суп,  в  который  натирается
картошка, или мясной суп из воловьего хвоста, меня всегда интересовало, куда
у них деваются волы от этих хвостов, но на мой невинный "детский"  вопрос  я
ни от кого так и не получил вразумительного ответа. Суп жидкий, "но наш!"  -
говорят англичане. Они вообще-то экономят на еде, не делают из нее культа  и
шутят: "Должно быть видно, что на мне,  а  не  что  во  мне!"  На  второе  -
отличная отбивная (больше  фунта!),  гарнир  отдельно.  На  масле  нигде  не
готовят, ни дома, ни в ресторанах нашего русского масла  вообще  не  держат.
Готовят на жирах, которые исчезают, как только испаряется вода, и даже  мясо
не жарят, а делают, как у нас шашлыки. Наиболее употребим в Англии маргарин,
его мажут на хлеб: бутерброд  с  маргарином  не  отличишь  от  бутерброда  с
маслом, зато нет холестерина! В  ходу  и  постное  масло,  растительное  или
овощное. Белый хлеб только со вторым.
   Англичанин не встанет из-за  стола,  пока  не  съест  на  десерт  пудинг,
который делают из старого хлеба с подливой. Пирожных в Англии нет. (Есть  во
Франции!) Конфеты, шоколад с мятной (ужасной!) начинкой, по форме - вам и не
снилось, причем шоколад дешевый, не роскошь. И колбас не  видел.  Зато  есть
сыры - сто пятьдесят сортов в любом магазине: королевская пища!
   В обед служащие идут  в  кафе  или  в  рестораны  -  можно  национальные:
китайская кухня, индийская, русская с неизменным  борщом  и  блинами  "а  ля
рюсс", мексиканская, где устраивают соревнования по еде  зеленого  перца  (я
видел победителя, который без передышки смолотил двадцать штук в  то  время,
как нормальный англичанин сходил с ума только при мысли об одной  штуке),  с
супом "по-мексикански", который на глазах посетителей вынимают из "мартена".
В кафетериях - самообслуживание, в ресторанах - подают мгновенно, особенно в
часы пик, зато  в  прочее  время  -  тянут,  чтобы  залы,  которые,  кстати,
крохотные (не то что у нас, как вокзалы), не казались пустыми, иначе публика
туда совсем не пойдет. В  городе  на  каждом  шагу  магазинчики,  в  которых
продают, кажется, все, что душе угодно, даже "засоленные" в сахаре огурцы! А
вот спиртное - дороговато: тридцать граммов  виски  стоят  три  с  половиной
шиллинга, это стоимость поллитровой банки пива.
 
   П о р т р е т. Был я восемнадцатилетним, казался сам себе очень взрослым,
теперь моей дочери восемнадцать, и она для меня совершеннейший ребенок, -  я
в этом смысле от других отцов мало чем отличаюсь.
 
   П р о в а л. Такая вот "мелочь": англичане пьют  пиво,  как  у  нас  пьют
квас. Я лично пиво не терплю, но отказаться от него никак невозможно: если у
нас в Союзе кто-то упорно отказывается  от  кваса,  можете  не  сомневаться:
шпион! В компании, во время ленча, выпить  пива,  поиграть  в  кегли  или  в
"перышки" не считается грехом; я тоже играл и  тоже  пил  -  а  что  делать?
Причем пил по классическому "английскому" образцу, мешая  сорта  пива,  чаще
всего черное со светлым. И, представьте,  привык.  У  меня  теперь  довольно
много чужих привычек. Например, здороваясь, я, как и  все  англичане,  слова
приветствия произношу, но руки не протягиваю и не жму протянутую мне: кто  в
Англии протянул, тот чужой! А если приходится  считать  на  пальцах,  то  не
загибаю их, как дома, а, наоборот, разгибаю, как делают во всей Европе.
 
   Б ы т. Правление моей фирмы было в центре города. Я ездил на работу не на
машине, которую там негде приткнуть,  а  "как  все",  на  метро,  иногда  на
автобусе. А мои шикарные лимузины стояли либо в гараже, либо просто на улице
возле дома: по четным дням на одной стороне, по нечетным - на другой,  чтобы
улицы можно было беспрепятственно чистить.
 
   П р о в а л. Подходит, представьте, человек к  бару,  заказывает  двойной
виски и вдруг "ахает" одним глотком -  что  дальше?  Может  "гасить  свечи",
потому что все, в том числе, конечно, бармен, молча на него уставятся: он же
русский! Казалось бы, мелочь...
   Автор:
   Э п и з о д (из  беседы  с  полковником  А.).  На  мое  восклицание:  "Вы
совершенно не похожи на разведчика!" - А. удовлетворенно  сказал:  "И  слава
богу. Был бы похож, меня на эту работу не  пригласили,  потому  что  т  а  м
прихлопнули бы на вторые сутки. И что интересно: все мы не только на шпионов
не похожие, но при этом еще  очень  разные,  в  противном  случае  нас,  как
селедку, ловили бы сетями". Я знал, что полковника А.  провалил  его  первый
помощник X. - прочитал об этом в книге Д. Донована,  крупного  американского
юриста и общественного деятеля, который был адвокатом А. на суде.
 
   К а ч е с т в а. Когда резиденту присылают помощника, который оказывается
слабым работником, или пьяницей,  или  просто  дураком,  резидент  не  может
какое-то время возразить против него, так как перечисленные  качества  столь
маловероятны для разведчика, что резидент скорее подумает, будто  они  часть
легенды и помощник так ведет себя, чтобы сбить с толку противника.
   Помощник у А. (кстати, его воинское звание  -  подполковник)  был  именно
таким человеком. В книге "Люди на мосту", опубликованной  в  США  уже  после
процесса над А. и его обмена, Д. Донован написал о подполковнике  X.:  "Если
X. был шпионом, то он, безусловно,  войдет  в  историю  как  самый  ленивый,
неудачливый и неэффективный шпион, когда-либо направлявшийся для  выполнения
задания". Я, конечно, спросил у  Ведущего,  почему  вдруг  Центр,  известный
своей "привередливостью", прислал А. такой подарок. Ведущий  в  ответ  пожал
плечами: мол, и на старушку бывает  прорушка,  не  ошибаются  только  полные
бездельники...
 
   П р о в а л. Когда X. влюбился в американку (Центр  употребляет  в  таких
случаях иную терминологию: "спутался"), стал тратить на нее большие  деньги,
предназначенные на совершенно другие цели, а в довершение к этому  несколько
раз пропадал из поля зрения резидента  на  два-три  дня,  что  категорически
Центром запрещено, А. наконец сделал  запрос:  почему  его  не  предупредили
заранее, что помощник будет с такой странной легендой? Надо сказать, А.  был
человеком терпеливым и глубоко порядочным: он плохо  думал  о  людях  только
тогда,  когда  думать  иначе  уже  было  невозможно.  Центр,  всполошившись,
немедленно отозвал Х., но в  спешке  сделал  это  грубо,  не  прикрыв  вызов
каким-нибудь "совещанием". Заподозрив неладное, X. все же вылетел в  Москву.
Перед отлетом он занес резиденту коротковолновый  приемник,  причем  А.  сам
разрешил ему принести чемоданчик в номер гостиницы "Латам",  4-я  Ист,  28-я
улица Манхэттена, Нью-Йорк, где жил в ту  пору.  Вообще-то  адрес  резидента
никому из помощников неизвестен, не знал его и X., но А., к сожалению, закон
нарушил. Почему? "Вероятно, по тому подлому правилу,  -  ответил  А.,  -  по
которому одна ошибка влечет за собой другую..." В Берлине,  пересаживаясь  с
самолета "Люфтганзы" на машину Аэрофлота, X.  принял  решение:  он  уехал  с
аэродрома прямо в американское посольство, сдался и заплатил за  свою  жизнь
резидентом А., которого через  два  часа  арестовали  в  злополучном  номере
"Латама".
 
   К а ч е с т в а. Полковник А.  был  человеком  многогранного  таланта:  в
совершенстве владел шестью языками и  специальностью  инженера-электронщика,
был хорошо знаком с ядерной физикой, химией, математикой; много лет прожив в
США, имел в качестве "крыши" фирму, весьма процветающую на приеме заказов на
изобретения, причем был и техническим, и научным "мозгом" фирмы. Кроме того,
А.  замечательно  рисовал,   что   позволило   ему   открыть   в   Нью-Йорке
художественный салон, был музыкантом и отменным шифровальщиком. "Я хотел бы,
- сказал после процесса над А. руководитель ЦРУ Аллен  Даллес,  -  чтобы  мы
имели в Москве сегодня хотя бы трех-четырех таких агентов, как полковник А.,
тогда мы взяли бы Россию за сутки и без  единого  выстрела".  В  книге  "Как
работает американская секретная  служба..."  И.  Енсен  писал,  что  процесс
против А. интересен и с той точки зрения, что общественное мнение было почти
единодушно на стороне А., хотя вина его установлена вне всякого сомнения,  а
психоз шпионажа был на грани истерии. Вся жизнь А. и все  его  существование
зиждились на твердом  фундаменте  самодисциплины  и  самоотречения.  Про  А.
говорили: он работает так, что первая его ошибка, как у минера, могла  стать
единственной и последней, что, собственно, и случилось.
 
   П о р т р е т. Человек с внешностью А. мог быть по профессии бухгалтером,
стоматологом, литератором (причем не поэтом, а  именно  прозаиком),  дамским
портным, смотрителем в музее, но никогда - разведчиком! Представьте:  венчик
седых волос вокруг большой и умной лысины, густые черные (крашеные?)  брови,
на плечах много перхоти, уныло зависший над губами нос, кожаные налокотники,
подчеркивающие "мирный" характер  его  профессии,  глаза  как  бы  задернуты
старческой мутной  пленочкой-занавеской.  И  ничего  "выдающегося",  никаких
особых примет. Классический  вариант  шпиона,  незаметного  в  толпе,  если,
конечно, подобное тотальное отсутствие примет уже не есть "особая  примета"!
Но иногда, что-то рассказывая, полковник легким движением руки  отодвигал  в
сторону занавеску, и в его глазах мгновенно появлялась  жизнь,  а  с  нею  и
мысль - яркая, острая, озорная. Глядя на А., я терялся в предположениях: кто
он по национальности? Ломать голову не имело смысла, потому что А. мог  быть
кем угодно, от датчанина до испанца. Не удержавшись, я задал  ему  вопрос  о
его национальности. Он улыбнулся одними уголками рта:  "Мой  адвокат  считал
меня немцем". И поставил очень большую точку,  тут  же  задернув  на  глазах
занавесочку и тем самым лишив меня возможности  переспрашивать  и  уточнять:
мол, Донован считал немцем, а вы можете думать, как вам угодно, мне  это  не
интересно. Я прикинул, и у меня получилось, что полковника следует  относить
к числу иудеев: чернота бровей - раз (если  они,  конечно,  не  подкрашены),
загнутый книзу нос - два, а главное - манера упоминать евреев, если по  ходу
рассказа появляется надобность перечислить  несколько  национальностей,  что
характерно, мне кажется, как раз  для  комплексующих  иудеев  (или  истинных
интернационалистов?). Например:  "В  ресторане  "Ланди"  на  Шипсхед-бейе  в
Нью-Йорке, где можно получить ведерко моллюсков, приготовленных на  пару,  и
вареного омара, кого только не увидишь в уик-энд: и армян,  и  французов,  и
русских, англичан, итальянцев, евреев!" Или: "На "Куин Мэри" был  у  меня  в
попутчиках целый "интернационал": испанцы, турк
   и,  шведы,  англичане,  евреи,   один   белорус,   нигериец,   японец   и
представители еще десятка каких-то национальностей!"
   Джеймс Донован:
   П р и л о ж е н и е № 5 (из книги "Люди  на  мосту").  Полковник  А.  так
верил в разведывательную службу своей страны, что не допускал даже  мысли  о
возможн