Ну конечно! И это
взвинченное, испуганное состояние, в котором находится все время
Купрейчик. Как он неслышно подкрался ко мне и почему-то понизил голос,
когда сказал; "А если правда кусается?" Наконец, эти его непонятные
взгляды все время куда-то в сторону, все время в одну сторону, а там... Я
уже заметил. Там, между стеллажами с книгами, видна дверь в соседнюю
комнату. Почему он туда поминутно смотрит? Кто-то находится в той комнате?
  Я и сам не заметил, как с первого же момента прихода сюда, с момента,
когда увидел чем-то знакомую мне шапку в передней, во мне возникло
напряженное ожидание какого-то неожиданного события, что-то должно было
случиться, что-то произойти. И вот пожалуйста...
  Решительно поднявшись со своего кресла, я, ни слова не говоря, направляюсь
в переднюю.
  - Что с вами, Виталий Павлович? - пугается Купрейчик, бросаясь вслед за
мной.
  - Ничего особенного.
  В передней я подхожу к выходной двери и поворачиваю торчащий в старинном
замке большой, фигурный ключ, который заметил еще в первый свой визит сюда
и которым, вероятно, уже много лет не пользовались. Для запирания двери
имелись два вполне современных, обычных замка, а этот, очень старый,
врезной замок сохранили, наверное, только чтобы не портить толстую,
добротную дверь. Теперь этот замок пригодился мне.
  - Что вы делаете? - удивленно и испуганно спрашивает Купрейчик.
  Я кладу ключ в карман.
  - Сейчас объясню, - отвечаю я. - Теперь можно вернуться в кабинет.
  Когда мы снова усаживаемся в свои кресла, я, повернувшись к двери в
соседнюю комнату, нарочито громко говорю, искоса поглядывая на
встревоженное лицо Виктора Арсентьевича:
  - Я сказал, "наконец, час назад...", так ведь?
  - Ну, сказали. И что это значит? - раздраженно отвечает Купрейчик и снова
тянется за сигаретой.
  - Это значит, что я не окончил фразы, - насмешливо говорю я. - А конец
такой: час назад Лев Игнатьевич пришел к вам и сейчас слушает наш разговор
из соседней комнаты. Не так ли? Так вот, передайте ему, что теперь он от
меня уже не уйдет.
  - От-ткуда... в-вы... в-взяли?.. - заикаясь, спрашивает Купрейчик,
наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга.
  - Не имеет значения, - отвечаю я и указываю на письменный стол за спиной
Виктора Арсентьевича - Дайте-ка мне телефон, если вам не трудно. Я попрошу
прислать машину. А вы тем временем, - я все еще говорю подчеркнуто громко,
- попросите Льва Игнатьевича сюда. Пора наконец нам...
  И не успеваю закончить.
  За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как
ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.
  Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого, плотного
человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня,
расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.
  Гремит выстрел.
  Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:
  - Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!
  - Не брошу.
  - Лев, я тебя заклинаю! - дрожащим голосом просит из дальнего угла
кабинета Виктор Арсентьевич.
  Я его не вижу. Вообще из-за своего кресла я, лежа на полу, вижу только
ноги Льва Игнатьевича. Он по-прежнему стоит в дверях и скрипучим голосом
говорит, обращаясь ко мне:
  - Сейчас я вас застрелю, уважаемый Виталий Павлович. Вы не послушались
доброго совета. Вы слишком опасный человек.
  - Опомнитесь, Лев Игнатьевич, - говорю я из-за своего укрытия. - Вы
знаете, что вас тогда ждет?
  - Знаю, знаю. Я все, милостивый государь, знаю. И экономику, и политику, и
даже сферу услуг. Вот я и окажу людям услугу, отправлю вас на тот свет.
  Нет, это ненормальный человек. Он, конечно, слышал весь наш разговор с
Виктором Арсентьевичем. Он нарочно остался для этого.
  - Выходите, черт возьми! - жестко приказывает Лев Игнатьевич. - Будьте, в
конце концов, мужчиной.
  - А вы не подумали, что я тоже умею стрелять? - спрашиваю я из-за кресла.
  - И даже получше, чем вы.
  - Не успеете. Я сейчас подойду к вам.
  О черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?
  - Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, - снова обращаюсь я к
нему.
  Да, в такой идиотской ситуации я еще не был. Что делать? Как этого
ненормального схватить? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом
деле может в любой момент выстрелить.
  Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю
из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае
придется стрелять по ногам. А что, если...
  Чуть заметно я шевелю кресло. Да, оно на роликах и очень легко
перемещается по натертому полу. И у меня созревает новый план.
  - Лев Игнатьевич, считайте до пяти, мне надо приготовиться, - нерешительно
говорю я. - Только следите, пожалуйста, за этим негодяем Купрейчиком. Вы
его видите? Он что-то задумал.
  - Я его застрелю, как собаку, вместе с вами, - рычит Лев Игнатьевич. -
Трус, предатель...
  В это время я незаметно двигаю вперед кресло. До Льва Игнатьевича остается
шага четыре. Тут я упираюсь спиной в ножку дивана и неожиданно изо всей
силы толкаю кресло вперед Оно с грохотом летит прямо на Льва Игнатьевича
Удар такой, что сбивает его с ног. В тот же миг я перемахиваю через
опрокинувшееся кресло и всей тяжестью наваливаюсь на своего противника,
заученным приемом выбивая пистолет из его руки.
  Дальше уже дело техники. Как ни отчаянно отбивается Лев Игнатьевич, что
он, в самом деле, может со мной поделать?
  Через пять минут он лежит на диване со связанными руками и ногами. А я,
сидя возле него, уже звоню к нам в отдел. Телефон принес мне с письменного
стола полумертвый от страха Виктор Арсентьевич, еле двигаясь на
ослабевших, подгибающихся ногах.
  Пока не пришла машина, я тут же, используя его состояние, провожу с ним
душеспасительную беседу. В результате я звоню снова, но уже Эдику
Албаняну. В случае, если бы я его не застал, я бы тут же позвонил его
начальнику или любому из сотрудников их отдела. Ведь завтра с Виктором
Арсентьевичем будет разговаривать куда труднее. Но, к счастью, Эдик
оказывается на месте, и я ему сообщаю, что сейчас со мной приедет
гражданин Купрейчик, который желает дать добровольные признательные
показания Эдик, восхищенно присвистнув, обещает ждать нас.
  В это время в передней раздается звонок. Виктор Арсентьевич, взяв у меня
ключ, со всех ног кидается открывать. Ноги у него уже не дрожат. И вот в
кабинет входит очень озабоченный Петя Шухмин.
  До управления мы добираемся в считанные минуты.
  Уже довольно поздно, но Лев Игнатьевич Барсиков - он только что сам назвал
свою фамилию - желает немедленно беседовать со мной. Ему говорят, что в
столь позднее время допросы проводить не полагается. Кроме того,
официальный допрос может провести только следователь, а если и я, то лишь
по его поручению. Сейчас же нет ни следователя, ни поручения. Однако
гражданин Барсиков раздраженно отвергает все доводы и требует встречи со
мной. Что ж, такими требованиями пренебрегать нельзя. Сегодня Барсиков
может сказать куда больше, чем завтра, сегодня он возбужден и взволнован,
даже взбешен, а завтра он, возможно, будет спокоен, расчетлив и скрытен.
Ну, однако, и характер у этого господина. Обзавелся пистолетом и даже
решил пустить его в ход. Среди подобного контингента преступников случай
редчайший, это даже Эдик подтвердил "Тебе, старик, повезло", - сказал он
мне по телефону, и я не понял, что он имеет в виду: что мне попался такой
редкий экземпляр или что я все-таки остался жив.
  К сожалению, сам Эдик в предстоящей беседе участия принять не может: у
него сидит паникующий Виктор Арсентьевич. Как решительно, однако,
изменился за такой короткий промежуток времени этот человек! Каким он
только что был самоуверенным, иронично-снисходительным и насмешливым - и
как отвратительно жалок сейчас. И именно сейчас, в этих экстремальных
условиях, как всегда, и обнаруживается вся суть человека. Ох, как много
таких превращений я уже видел!
  Совсем не таков Барсиков, надо отдать ему должное, хоть он час назад и
стрелял в меня. Этот, при всей его бессовестности и наглости, все же
обладает решительностью и смелостью.
  Барсиков сидит возле моего стола в свободной позе, перекинув ногу на ногу
и откинувшись на спинку стула. Вид у него, правда, довольно потрепанный,
на вороте рубашки нет пуговицы, галстук съехал набок, у мятого пиджака не
хватает двух пуговиц, причем одна вырвана "с мясом", и в этом месте
вылезает бортовой волос. Под глазом у него растекается желто-фиолетовый
синяк, губа вспухла. Тем не менее, Барсиков совсем по-хозяйски развалился
на стуле и небрежно покуривает. Даже пытается по привычке сжечь до конца
спичку в моей пепельнице, но пальцы дрожат, и номер не получается. Он
раздраженно швыряет погасшую раньше времени спичку и, отодвигая от себя
пепельницу, с досадой говорит:
  - Уж не везет, так сразу во всем. Я, признаться, загадал на эту спичку.
Так, - он небрежно машет рукой, - психологический атавизм, не изжитые
цивилизацией суеверия. Но извините за отступление в чуждую вам область.
Надеюсь, это вы мне инкриминировать не будете? - иронически осведомляется
он.
  - Нет, - усмехаюсь я. - И без того хватит что инкриминировать.
  Как ни странно, но я не чувствую к нему какой-то особой, личной злости. Он
мне чужд, враждебен и неприятен, но по причинам куда более глубоким.
  - Ну, а что именно вы мне будете инкриминировать, если не секрет? -
интересуется Барсиков, небрежно интересуется, словно речь идет о ком-то
другом, а не о нем самом, да и о пустяковом деле к тому же.
  - Теперь у меня от вас секретов не будет, - улыбаюсь я. - Теперь вы нам
уже помешать не можете. А что касается вашего вопроса, то уверяю вас,
любой прокурор сейчас даст санкцию на ваш арест.
  - О чем же вы доложите прокурору?
  - Да хотя бы о хранении вами огнестрельного оружия и о попытке убить
работника милиции. Мало разве?
  - Мало, - решительно объявляет Барсиков и приглаживает растрепанные седые
волосы. - Все это пустяки. Главное - не в этом.
  - Хорошенькие пустяки, - говорю я. - А если бы вы не промахнулись?
  - А, не притворяйтесь трусом, - досадливо машет рукой Барсиков.
  - Что же тогда главное, по-вашему?
  - Главное - в том, что я разгадал один из секретов нашей экономики и
воспользовался им. Тоже, знаете ли, своего рода открытие.
  Он саркастически усмехается.
  - Ого! - ответно улыбаюсь я. - Прошлый раз, помнится, вы мне говорили, что
я умный человек. Но теперь вы, кажется, изменили свое мнение? Почему?
  - Что вы хотите сказать, не пойму? - высокомерно спрашивает Барсиков.
  Он ведет себя так, словно мы снова сидим с ним в кафе. Удивительный,
однако, наглец. И какое самомнение.
  - Я хочу сказать, - говорю я, - что сейчас вы меня, очевидно, считаете за
дурачка, которому можно преподносить любую выдумку, и он поверит. Кроме
того, я не думал, что вы хвастун. Ну что ж, поведайте, какой секрет нашей
экономики вы открыли?
  - Напрасно смеетесь, молодой человек, - нравоучительно грозит мне пальцем
Барсиков. - И вы совсем не глупец, это я продолжаю утверждать. Вы просто
умный идеалист. Помните, я вам говорил о такой вымирающей категории? Вы и
опасны тем, что умны. Я поэтому в вас и стрелял.
  - Ну, ну, не поднимайте этот глупый выстрел на такую принципиальную
высоту, - насмешливо говорю я. - Вы испугались за свою шкуру, вот и все.
  - Нет, - качает головой Барсиков. - Чего мне пугаться? Семьи у меня нет. И
не было. Зачем мне эта обуза? А пожил я так, как вам и не снилось. Все у
меня было. Деньги пока еще кое-что значат и у нас.
  - А я думаю, больше всего в жизни у вас было страха и еще - одиночества.
Вы же всегда возвращались в пустой дом, - говорю я и добавляю: - Все-таки
не уходите в сторону. Вы собирались сообщить о каком-то секрете.
  - Секрет заключается в некоем пороке экономики, который я обнаружил, -
многозначительно говорит Барсиков.
  - Я вижу, Шпринц прав: вы не только готовы перегрызть глотку ближнему, но
любите и философствовать.
  - Шпринц мелочь, - наполняясь злобой, скрипит Барсиков. - Его не грызть,
его давить, как клопа, надо... - Он берет себя в руки и уже спокойнее
продолжает: - Так вот насчет порока в экономике. Он заключается в попытке
всеобщего, я бы сказал, тотального планирования и одновременно запугивания
Уголовным кодексом. Это с одной стороны. А с другой - всяческие
возможности для... как бы это сказать?.. для внезаконной деятельности,
скажем так. Последняя и выгодна, и интересна.
  Я качаю головой.
  - Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело
неверное, опасное и, в конце концов, обреченное. Ну, к примеру. Сколько
времени вам удалось продержаться в последнем деле, скажите честно?
  - Что значит "продержаться"?
  - Сколько прошло времени, как вы договорились с... Гелием Станиславовичем?
  - С каким еще Гелием Станиславовичем? - подозрительно переспрашивает
Барсиков.
  - Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? - усмехаюсь я. - Вы же
умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?
  - А! В самом деле... Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас
где-то и все рассказывает. Что вы спросили?
  Я повторяю вопрос.
  - Мы сотрудничаем года два-три, - отвечает Барсиков.
  - Ну вот. Так стоит ли из-за двух-трех лет такой нервной, хотя и
обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы
проведете за решеткой?
  - Случайность, - скрипит Барсиков. - Какая-то случайность, ручаюсь.
  - У вас это будет первая судимость? - спрашиваю я. - Не скрывайте.
  - От вас не скроешь! Третья.
  - Ну, вот видите. И дело-то ведь не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого
конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича
с его синей "Волгой".
  - Пижон несчастный! - сердито фыркает Барсиков. - Только это еще не конец
цепочки, между прочим.
  - Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но
вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столькими годами жизни
ради двух-трех "богатых", так сказать? Я этой психологии не пойму.
Объясните.
  В ответ Барсиков досадливо машет рукой.
  - И никогда не поймете, - говорит он. - Я не могу спокойно видеть, как
пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда ими
могут воспользоваться другие. Ведь прорехи всеобщего планирования
неизбежно заполняются, имейте это в виду. На свободное место всегда
прихожу я или другой предприимчивый человек. Свободное место, которое не
хочет или не может занять государственное производство, просто требует
внимания. И я становлюсь буквально больным, если его упущу. Буквально. Но
я редко упускаю, - самодовольно усмехается Барсиков. - Это я вам, конечно,
не для протокола сообщаю. Могу даже привести пример. Вот эта великолепная
пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак,
трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была
производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не
числилась.
  - Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, - возражаю
я. - По указанию руководства.
  - Верно! - подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой
блеск. - Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я,
не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно,
перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так
пришлось убрать Гвимара, - неожиданно заключает Барсиков. - Что поделаешь.
  - Значит, организатор убийства вы?
  - Я. Доказательств, правда, вы не найдете. Я побеспокоился.
  - Найдем. Значит, вы убрали конкурента?
  - Убрал. На войне как на войне.
  - А послал к вам тех двух Гелий Станиславович?
  - Вы очень быстро хотите все узнать, - усмехается Барсиков, закуривая
новую сигарету и опять пытаясь сжечь спичку до конца, на этот раз фокус
ему удается, и он явно доволен.
  - Значит, Виктор Арсентьевич согласился с вами иметь дело, хотя вы убили
его лучшего друга? - задаю я новый вопрос.
  В каждом деле меня интересуют такие вот моральные и психологические
аспекты, это помогает понять побудительные мотивы, разгадать некоторые
поступки и характеры. Такое копание входит у меня в привычку.
  - Бросьте, - небрежно машет рукой Барсиков. - Какие могут быть в наше
время друзья? Это все сладкие слюни, их выдумывают газеты.
  Я чувствую, что усталость мешает мне дальше вести этот разговор спокойно.
Меня начинает переполнять злость. Нет настоящей дружбы? Это он мне будет
говорить?
  - В газетах пишут не о вас, когда пишут о дружбе, - насмешливо говорю я. -
Какая уж тут дружба. Купрейчик, например, сейчас выкладывает все ваши
секреты и всех топит, рассчитывая спасти свою шкуру. Вот такая у вас
дружба.
  - При чем тут дружба? Это трусость и предательство, - свирепо рычит
Барсиков. - От меня вы этого не дождетесь, имейте в виду. Я из другого
теста. Понятно вам?
  Я пожимаю плечами.
  - Надеюсь, вы просили о свидании со мной в такой поздний час не для того,
чтобы читать мне лекции по экономике и заверять, что ничего мне не скажете?
  - Конечно, - заметно успокаиваясь, кивает головой Барсиков. - Дело в
другом. Я думаю, что больше вас не встречу. Мной займется следователь. Так
вот: на прощанье хочу вам сказать. Я скоро выйду на свободу. Я знаю много
путей для этого. И я вас запомню. С вас началось крушение самого красивого
и выгодного моего дела. Я вам этого не прощу. Учтите. И вас найду. Я
человек упрямый. Вот что я хотел вам сказать.
  - Что ж, Лев Игнатьевич, посмотрим, придется ли нам встретиться. Только о
таких планах, как ваши, лучше не предупреждать. Солидные люди так не
поступают. Дешевкой пахнет.
  - Поглядим, какая это дешевка, поглядим! - снова вскипает Барсиков.
  На том наш разговор и заканчивается. Малоприятный разговор.
  И вот я еду домой в пустом троллейбусе по пустынным, ночным улицам. Я
измучен этим днем до предела и все время, пока еду, нахожусь в каком-то
взвинченно-недовольном состоянии, словно день прошел вовсе безуспешно,
словно и последний, трудный разговор с Барсиковым ничего нам не дал. А
ведь он кое-что дал, вы, наверное, тоже обратили внимание.



                                  Глава IX

  ВСЕ, ЧТО ИМЕЕТ СВОЕ НАЧАЛО,
ИМЕЕТ И КОНЕЦ

  Сегодня с утра у нас собирается еще одно "межведомственное" совещание.
Приехал из прокуратуры Виктор Анатольевич. Службу ОБХСС представляют Эдик
Албанян и его начальник Геннадий Антонович Углов. Ну, а Уголовный розыск -
мы с Кузьмичом, Валя Денисов и Петя Шухмин.
  На это совещание мы с Петей идем вместе, и он мне по дороге вдруг,
улыбаясь, сообщает:
  - Валька-то жениться вроде собрался. Ты ничего не слыхал?
  - Ну да? - удивляюсь я.
  - Усиленно больно ухаживает за одной девчонкой. Я ее, между прочим, видел.
  - И как, понравилась?
  - Мне жены и девушки моих друзей никогда не нравятся, - решительно
объявляет Петя. - Это уже такая психология. Ну, прямо как отрезает,
представляешь?
  - Да я не в том смысле, а вообще.
  - Ах, вообще. Тогда, конечно, ничего, вполне симпатичная. Только очень уж
маленькая. Под стать Вальке, словом. Зовут Нина. Бухгалтер в ресторане.
  - Все уже узнал.
  - А как же? - смеется Петя. - Служба такая.
  - Значит, Валька женится, а за ним и ты?
  Петя настораживается.
  - Откуда ты взял?
  - А ты недавно тоже с одной девчонкой подружился. Зовут Лена. Профессия
медсестра, в госпитале работает.
  - Вот черти, - добродушно усмехается Петя. - Ничего не скроешь.
  - Служба такая, - повторяю я Петины слова. - Знаем даже, что по комплекции
она под стать тебе.
  - Точно, - довольно кивает Петя. - Местами даже пошире. Я только думаю,
что будет, если она когда-нибудь драться начнет.
  - Есть такие симптомы?
  Но Петя ответить не успевает. У дверей кабинета Кузьмича мы сталкиваемся с
Эдиком, тут же подходит Виктор Анатольевич, и мы все вместе заходим в
кабинет. Валя Денисов и Углов уже там. Углов о чем-то беседует с
Кузьмичом, об