тмеченным.  Как  это  получилось,  телефонистки не  могли Вале
объяснить.  "Случается",  -  сказали они.  Может быть,  так оно и есть, ведь
тысячи разговоров проходят через них,  всякая возможна случайность.  А может
быть,  это не  случайность?  Тогда что же?  Работа приучила меня не доверять
случайностям. В этой механике надо будет разобраться.
     Мы с  Валей снова и снова просматриваем список лиц,  с которыми говорил
Николов.  Одно имя все время задерживает мое внимание.  Где я  его встречал?
Когда,  при каких обстоятельствах?  Не  могу вспомнить.  Это меня все больше
раздражает, как невидимая иголочка маминого кактуса, однажды вцепившаяся мне
в  палец,  которая напоминала о  себе лишь когда я прикасался этим пальцем к
чему-нибудь.
     Ну  хорошо.  А  остальные в  этом списке,  что  собой представляют они?
Неизвестно.  Неужели предстоит собирать сведения о каждом из них?  Но больше
всего меня интригует маленький Пунеж. Кто оттуда говорил с Николовым? Мы все
время  словно бродим в  темноте и  натыкаемся вытянутыми руками на  какие-то
неизвестные предметы.
     - Нет,  так ничего не выйдет,  -  досадливо говорю я Вале. - Этим делом
надо или заняться вплотную, или вообще бросить.
     Валя пожимает плечами.
     - Как решит начальство.
     Мне не нравится его неизменное спокойствие.  Его нисколько не зажег, не
заинтересовал этот поиск.  Валя лишь добросовестен и пунктуален, как всегда.
Я никогда не видел,  чтобы он волновался, горячился, переживал что-то. Может
быть, он так глубоко это все прячет, так умеет владеть собой? Нет, непохоже.
Хотя  Валя  никого,  по-моему,  особенно близко к  себе  не  подпускает.  Я,
например,  все  время  ощущаю некую  дистанцию между нами,  ближе начинается
какой-то непонятный холодок и мягкое, но упругое отталкивание, что ли.
     - Да, как решит начальство, - сердито повторяю я. - Вечером доложим.
     На столе звонит телефон. Это Саша Грачев.
     - Заходи, - отрывисто говорит он.

     Мушанский,  сгорбившись,  сидит около стола Саши Грачева,  зажав ладони
между колен,  и сосредоточенно смотрит в пол. Густые черные брови сошлись на
переносице, на небритых скулах перекатываются желваки.
     Некоторое время мы молчим.  Потом Мушанский начинает говорить, медленно
и серьезно, по-прежнему глядя в пол и зажав коленями руки:
     - Ладно.  Я  вам кое в чем признаюсь.  Видит бог,  я не хотел подводить
этого человека.  Но вы, - он бросает на меня быстрый и насмешливый взгляд, -
вы отыскали уже тропинку к нему и, конечно, с нее не сойдете. Так ведь?
     Я пожимаю плечами:
     - Какого человека вы имеете в виду?
     - Сейчас узнаете.  И еще...  -  Он усмехается.  -  Я догадываюсь, какой
вопрос вы мне сейчас зададите. Я же прекрасно помню ту встречу в гостинице и
до последнего слова помню свой разговор с молодым человеком.  Вы спросите, -
он снова,  уже пристально,  смотрит мне в глаза,  -  откуда мне известно имя
того человека, который жил в "люксе". Так ведь?
     - Да, так, - киваю я.
     - Ну вот видите?  -  Мушанский самодовольно улыбается. - Не такой уж я,
извините,  дурак.  Да, имя его мне было известно. И не только имя, кстати. Я
рассчитывал в том "люксе" найти кое-чего побольше, чем две дрянные кофточки.
Уверяю вас. И нашел бы, если бы не та горничная, которая вошла в номер. Я не
хотел ее трогать.  Я  даже сам не понимаю,  что со мной вдруг случилось.  Вы
можете мне не верить, это ваше дело. Но все было именно так. Какая-то мутная
волна страха захлестнула меня, что-то оборвалось внутри...
     Я  не  прерываю его,  пусть выговорится.  Я  не  хочу разрушать это его
состояние, его решимость все рассказать.
     - Так вот, - продолжает он. - Скажу вам то, чего еще никому не говорил,
- и бросает иронический взгляд на сидящего в стороне Сашу Грачева.  - В этом
деле у меня был помощник,  весьма ценный,  кстати. - И вдруг, прерывая себя,
спрашивает: - Почему вы не записываете?
     - Запишу, - отвечаю я.
     - Да уж,  придется, - каким-то странным тоном подтверждает Мушанский. -
Хотя вам этого записывать и не захочется. Потому что помощником моим была...
Варя Глотова.
     Он теперь не спускает с  меня глаз.  Но я уже взял себя в руки и внешне
совершенно  невозмутим.   Мушанский  явно  неудовлетворен  моей  реакцией  и
нахально спрашивает:
     - Вы не хотите вспомнить эту красавицу?
     - Сейчас вопросы задаю я. Что сообщила вам Глотова о том гражданине?
     - Глотова сообщила мне, - спокойно говорит Мушанский, - где остановился
этот Иван Харитонович, сказала, что он набит деньгами, и посоветовала его...
навестить.
     - Вы подтверждаете свои первоначальные показания о  том,  что взяли там
только две кофточки? - спрашиваю я.
     И  в  тот же  момент вспоминаю,  что точно такую же кофточку я  видел у
Варвары.
     - Конечно. После... инцидента с горничной я уже не имел времени.
     - Что вы знаете об этом Иване Харитоновиче?
     Мушанский издевательским тоном отвечает:
     - Пардон.  Я  не  собираюсь вам помогать.  Ищите,  ловите.  Вам за  это
платят.  Или,  может быть,  вы мне тоже заплатите?  Тогда извольте.  Тогда я
готов. Сколько дадите? Из личной симпатии к вам сделаю скидку.
     Да,  он  может себе позволить так разговаривать.  Я  же  позволить себе
этого не могу. Я не могу и не должен отвечать ему тем же.
     Я  навсегда запомнил случай,  который произошел чуть не в  первый месяц
моей работы. Мы задержали бандита, который с ножом напал на женщину где-то в
темном подъезде.  И когда,  еще разгоряченные, мы приступили к допросу этого
грязного животного,  тот  харкнул мне в  лицо.  И  я  потерял самообладание.
Ослепленный,  полный отвращения и ненависти,  я развернулся и ударил его.  А
потом кинулся к  умывальнику.  У  меня  дрожали руки и  тошнота подступала к
горлу. Через час меня вызвал Кузьмич и сказал примерно так: "Ты, парень, нам
не годишься.  Нервный.  А  главное,  ни себя,  ни нас не уважаешь.  С кем ты
вровень стал?  До кого опустился? Да он теперь этот синяк, как орден, носить
будет,  он всем его будет показывать: вот вам милиция. Форменный позор. Я уж
не говорю,  что он теперь рта не раскроет.  А  нам надо через него на всю их
шайку выйти. Словом, спасибо тебе. Иди в отдел кадров. Не подходишь ты нам".
Вот  так  примерно сказал мне  тогда Кузьмич.  И  добавил:  "Поднять руку на
человека,  который ответить тебе не  может,  который в  твоей власти,  может
только трус, подлец или дурак. Запомни это и ступай". И я запомнил. А что на
следующий день  было,  мне  до  сих  пор  стыдно вспоминать.  Как  я  просил
Кузьмича, как ребята за меня просили...
     Вот такой был случай.  И  потому Мушанскому на его издевательства я тем
же ответить не могу.
     И вообще мне некогда,  у меня тысяча дел.  Поэтому я заканчиваю допрос.
Больше Мушанский уже  ничего интересного не  окажет.  Думаю,  он  сам больше
ничего не знает.  Хотя и то,  что он сказал,  немаловажно. И главное здесь -
Варвара.

     Но  еще важнее оказывается заключение экспертизы из научно-технического
отдела.  Восстановлен полный текст той записки.  Он  выглядит так,  если при
этом выделить угаданные мною места:  "Приходи, посоветуемся. С этой СВОЛОЧЬЮ
ОКОНЧАТЕЛЬНО надо рассчитаться, когда СОБЕРУТСЯ ВСЕ".
     Вот так, не более и не менее.
     Об этом я  и  докладываю в конце дня на совещании у Кузьмича.  Здесь же
присутствуют Игорь, Валя, Петя Шухмин и еще несколько сотрудников.
     - М-да... - задумчиво произносит Кузьмич, когда я кончаю свой доклад. -
М-да... Действительно, интересно все тут поворачивается. И пока темно.
     Он  достает из ящика стола начатую пачку сигарет,  медленно вытаскивает
одну, словно прикидывая, сколько он уже выкурил за день.
     - Пятая, Федор Кузьмич, - говорит Петя Шухмин, щелкая зажигалкой.
     - Ладно тебе,  счетовод,  -  прикуривая, ворчит Кузьмич и, затянувшись,
продолжает  размышлять вслух:  -  Однако  в  этой  темноте  кое-что  все  же
обрисовывается. Как считаете?
     - Что верно,  то  верно,  -  говорю я.  -  Обрисовывается.  Но дело это
трудоемкое, Федор Кузьмич. Тут надо в принципе решить.
     - В принципе?  -  усмехается Кузьмич.  - Ну давайте сначала в принципе.
Какие будут соображения?
     Первым высказывается Петя Шухмин:
     - Между прочим, нас никто не заставляет его искать, Николова этого. Тут
и  дела-то  никакого не  возбудишь,  если  на  то  пошло.  Ничего человек не
совершил,  ничего  не  нарушил.  Мотанул  из  гостиницы?  Домой  вовремя  не
вернулся?  На бумажке чего-то считал?  Ну и  что?  Какой тут,  спрашивается,
криминал?   Да  и  записка,   прочтенная  экспертом,   неизвестно  еще  кому
принадлежит.  И  означать она  может все  что угодно.  Это только Лосеву тут
почему-то  убийство мерещится.  А  намеки этого  Мушанского вообще ничего не
стоят.
     Петя у  нас реалист и прагматик,  не верит ни в какие ощущения,  чутье,
интуицию и прочие иррациональные категории.  Он всегда ставит вопрос ребром,
ему  все  до  конца  должно быть  ясно.  Да  или  нет?  Неопределенность его
нервирует и  всякие сомнения тоже.  Им  не  место в  работе.  Иначе,  по его
мнению, будет хаос и всеобщая путаница.
     - Так...  -  кивает Кузьмич. - У кого еще есть соображения? - И смотрит
на Игоря. - Что скажешь, Откаленко?
     Я настораживаюсь. Но Игорь, не поднимая глаз, цедит сквозь зубы:
     - Согласен с Шухминым.
     На Игоря это совсем не похоже. Что с ним происходит?
     Кузьмич тоже  недоволен,  он  хмурится и  сердито сминает в  пепельнице
недокуренную сигарету. Потом поворачивается к Вале и коротко бросает:
     - Давай ты, Денисов.
     Валя невозмутимо пожимает плечами.
     - Формальных оснований к розыску нет,  конечно,  -  говорит он. - Кроме
одного:  нужен свидетель по  шестой краже Мушанского.  Но  еще и  подозрения
есть.  Тут Лосев прав.  Если прикажете,  можно заняться,  Федор Кузьмич.  Но
можно вытянуть и пустой номер.
     - Та-ак, - медленно произносит Кузьмич и трет ладонью макушку. - Пустой
номер, говоришь...
     - Не обязательно, - осторожно поправляет его Валя.
     - Понятно, что не обязательно. А приказать, Денисов, это самое простое.
Но дел у нас, как ты знаешь, и так невпроворот, конкретных дел.
     - Федор  Кузьмич,   -   не  выдерживаю  я.  -  Все-таки  разрешите  мне
встретиться с Варей.
     - Можно, - соглашается Кузьмич. - Даже нужно. Но вот эти города... - Он
задумывается. - Повтори-ка, с кем он там разговаривал.
     Не дают ему покоя эти города. И мне почему-то тоже.
     Когда я  кончаю читать Валину таблицу,  Кузьмич некоторое время молчит,
потом задумчиво произносит:
     - Да,  с Варей этой встретиться,  конечно, надо. А вот ты, - обращается
он к Вале,  -  все-таки,  будь добр,  выясни, что это за люди в тех городах.
Может,  они нашим товарищам там известны?  С каждым из них, видимо, придется
побеседовать о Николове. Осторожно, конечно.
     - Кто же будет беседовать? - ревниво спрашиваю я.
     - Если надо,  то и мы подъедем,  - отвечает Кузьмич. - Там поглядим. Но
что-то в этой темноте должно проступить.
     И  проступает.  На следующий день.  Часа в два меня с Игорем неожиданно
вызывает Кузьмич. У него, оказывается, сидит Валя Денисов.
     - А ну повтори, - приказывает ему Кузьмич.
     - Странная новость,  -  говорит Валя.  -  Все  перечисленные в  таблице
граждане исчезли.


                               Глава III
                              НОВЫЕ ФАКТЫ

     На работу я  в  этот день прихожу несколько позже,  чем обычно.  Дело в
том,  что сначала я поехал к Варваре.  Но,  оказывается, успел уже забыть ее
"расписание". В этот день Варвара работала в утреннюю смену и визит пришлось
отложить до вечера.
     В коридоре я сталкиваюсь с Петей Шухминым, он взволнован и одновременно
чем-то смущен, по-моему.
     - Слушай, - говорит. - Тут, понимаешь, такое дело случилось.
     И рассказывает мне довольно неприятную историю.
     Оказывается,  утром к  дежурному является какой-то гражданин и в панике
сообщает,  что его дочь грозятся убить.  Говорит он сбивчиво,  бестолково, и
дежурный ничего понять не может,  тем более что его непрерывно отвлекают.  В
это время приходит Петя, и дежурный просит его побеседовать с гражданином.
     Петя  не  отказывается и  приглашает того  к  себе.  И  гражданин снова
повторяет свой рассказ.
     - Вы только подумайте,  -  говорит он.  - Это же черт знает что! Звонят
моей Надюше, грозят. Раз, другой, третий...
     - А первый раз когда звонили? - осведомляется Петя.
     - Первый? Да я еще домой вернуться не успел!
     - Откуда?
     - Как то есть откуда?  - Гражданин настороженно смотрит на Петю. - Боже
мой, какое это имеет значение? Ну, допустим, с работы.
     - Не "допустим", а точно говорите, - прицепляется к нему Петя.
     Гражданин вызывает у  него антипатию и  какое-то интуитивное недоверие.
Толстый,   потный,  шумливый,  даже  скандальный  и  вдобавок  еще  до  того
неряшливый,  что  это режет глаз даже Пете,  который,  как известно,  сам не
отличается особой аккуратностью.  К  тому же гражданин говорит действительно
бестолково.  Петя почему-то ее учитывает его состояние и нешуточную причину,
которая пригнала его к нам.
     - Не обязан я вам это говорить!  -  взвизгивает гражданин. - Причем тут
откуда я пришел?! Убить грозят, вам понятно?! Убить! Мою дочь, понятно?! Вот
о чем спрашивайте! А не...
     - Я сам знаю, о чем спрашивать, - грубо обрывает его Петя. - Вы меня не
учите. Так откуда вы пришли в тот день?
     Что-то в  интонациях этого гражданина,  в его непонятном упрямстве,  во
всем этом визге и  крике Пете не нравится.  Хотя это и не дает ему права так
вести разговор. Но Петя тоже взвинчивается.
     - А я вам повторяю,  это не имеет значения! - багровея, почти кричит на
него гражданин. - Вы что, издеваетесь надо мной?!
     Словом, разыгрывается безобразнейшая сцена.
     Первым приходит в себя Петя и, спохватившись, примирительно говорит:
     - Ладно.   Погорячился  я.   Вы   уж  извините.   Давайте  спокойненько
разберемся, что к чему.
     - Вас не извинять, а наказывать надо за такие вещи! - гневно выпаливает
гражданин. - Строжайшим образом! Я к вашему начальству сейчас пойду.
     - Да успокойтесь вы, в самом-то деле.
     - Не желаю успокаиваться. Кто ваш начальник?
     - Ну майор Цветков.
     - Вот я к нему и пойду. Я это так не оставлю!
     Гражданин вскакивает со стула и шаром выкатывается из кабинета.
     Петя  досадливо  и  растерянно смотрит  ему  вслед,  потом  плетется  к
дежурному. По дороге он встречает меня.
     - Ну и где этот гражданин? - спрашиваю я.
     - Сидит  ждет  Кузьмича,   -   отвечает  вконец  расстроенный  Петя.  -
Представляешь, что теперь будет? Ты бы с ним потолковал, а?
     - Ладно,  -  говорю я Пете.  -  Черт с тобой. Попробую. Но ты-то хорош,
нечего оказать.
     Петя в  ответ лишь горестно машет рукой и  уходит,  а я,  поднявшись на
второй этаж,  направляюсь в  конец коридора,  где на скамье замечаю одинокую
фигуру.
     Когда я подхожу ближе, то вижу толстого потного человека в расстегнутом
пальто,  под которым виден тоже расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук
и громадный живот,  туго обтянутый белой сорочкой. Отвислые, заросшие черной
с  проседью щетиной щеки его  багрового цвета,  а  маленький носик,  зажатый
между  ними,  наоборот,  совершенно побелел.  За  сильными стеклами очков  в
тонкой золотой оправе огромные,  как у совы,  серые встревоженные глаза. При
моем приближении человек вскакивает. Короткие широкие брюки смешно болтаются
на тонких ножках. На секунду они будят у меня какие-то неясные воспоминания,
которые, впрочем, тут же начисто пропадают.
     - Это вы начальник?  -  запальчиво спрашивает меня гражданин,  и взгляд
его сквозь очки становится одновременно воинственным и растерянным.
     - Нет,  я не начальник,  -  отвечаю.  -  Но мне сказал дежурный, что вы
пришли по  серьезному делу.  Может быть,  пока майора Цветкова нет,  вы  мне
расскажете,  в чем дело?  -  И представляюсь: - Инспектор уголовного розыска
старший лейтенант милиции Лосев.
     Мой  титул,  видимо,  производит благоприятное впечатление,  как и  мой
доброжелательный,  спокойный тон.  И  гражданин отвечает,  все еще,  правда,
нервно, но уже с оттенком доверия:
     - Да, да, да! Я вам сейчас все расскажу.
     - Тогда пойдемте ко мне.
     Когда мы располагаемся в комнате, я предлагаю:
     - Прежде всего давайте познакомимся.  С кем имею честь говорить?  -  И,
предупреждая его  поспешное движение,  добавляю:  -  Паспорт мне  не  нужен.
Просто как к вам обращаться?
     - Понимаю,  понимаю,  -  кивает человек,  и на полном лице его исчезает
напряжение, щеки постепенно приобретают нормальный цвет и нос, кстати, тоже.
- Очень приятно. Пирожков Григорий Сергеевич.
     - Ну вот и прекрасно, - говорю я. - Так в чем дело, Григорий Сергеевич?
Кто угрожает вашей дочери?
     - Если бы я знал! В том-то и дело...
     - Но у вас есть какие-нибудь подозрения или предположения?
     - Видите ли... что-либо определенное... - Пирожков неожиданно мнется. -
Пожалуй, трудно сказать...
     Я вижу,  что ему есть что сказать,  но он явно не решается это сделать.
Впрочем,  так бывает, и мне его состояние понятно. Человек, попавший в такое
сложное положение,  обычно не знает,  как себя вести.  Он боится заподозрить
кого-либо  понапрасну,  выглядеть глупым,  наивным или  трусливым,  наконец,
боится  направить нас  на  ложный след,  помешать нашему квалифицированному,
профессиональному расследованию, на которое он так уповает.
     - Григорий Сергеевич,  - говорю я как можно спокойнее и внушительней, -
если  вы  действительно обеспокоены этими угрозами,  то  прежде всего должны
быть с  нами абсолютно искренни.  Иначе мы  бессильны будем вам  помочь.  Не
бойтесь, мы во вред вам ничего не истолкуем и ничего не предпримем.
     - Ах,  если бы...  -  горестно бормочет Пирожков и  вытирает скомканным
платком лоб и шею. - Если бы!.. Но вот ваш товарищ, например...
     Он  бросает на  меня укоризненный взгляд.  Серые глаза его за  стеклами
очков неправдоподобно увеличены, расплывчаты и кажутся полными слез.
     - А  насчет  моих  подозрений...  -  продолжает Пирожков и  нервно трет
пухлые руки. - У Наденьки нет таких знакомых. Это точно. Это безусловно. Она
умница. Она хорошая девочка...
     - Сколько ей лет?
     - Девятнадцать.
     - Значит, никаких подозрительных знакомств?
     - Ну конечно!  У нее таких знакомых нет.  Это точно...  А вот у меня...
кажется...
     Пирожков растерянно умолкает,  пытаясь  собрать какие-то  разбегающиеся
мысли.
     У  меня  такое ощущение,  что  сейчас он  брякнет какую-то  несусветную
глупость.  Он,  видимо,  совсем помешался от  страха.  Ну какие могут быть у
этого пожилого, вполне приличного человека знакомые, которые бы угрожали его
дочери?   Если  только  сын  кого-нибудь  из  них  или,   допустим,  молодой
сослуживец,  ухаживания которого были отвергнуты?  Но тогда это скорей всего
сущая чепуха.
     - Господи, - вдруг вырывается у Пирожкова. - Я так устал от этой жизни.
Если бы вы только знали...
     Мне и в самом деле становится его жалко, даже если все эти страхи ему и
померещились.
     - От какой жизни, Григорий Сергеевич? - участливо спрашиваю я.
     - Ах, все не объяснишь, - он машет рукой.
     Но  вдруг рука его  застывает в  воздухе,  словно ему внезапно пришла в
голову  какая-то  новая  мысль.   Пирожков  бросает  на  меня  испуганный  и
одновременно странно-пытливый взгляд,  словно заподозрив меня в  том,  что я
подслушал какие-то его мысли, затем торопливо говорит:
     - Впрочем,  я,  пожалуй,  не прав.  Насчет того человека.  Он... он уже
уехал из Москвы. И неизвестно когда вернется. Да, да... И вообще... что я, в
самом деле...
     - Он с вами работал?  -  спрашиваю я единственно для того, чтобы что-то
спросить, ибо и в самом деле что-либо подобное предположить трудно.
     - Нет,