тобы вы ответили на один вопрос: откуда у вас вещи Веры Топилиной,
вашей соседки по квартире?
  - Какие еще вещи? - враждебно спрашивает Горбачев. - Чего вы мне клеите. У
меня грехов и так хватает.
  Я терпеливо перечисляю: костюм, кофточка, платье, и называю людей, у
которых эти вещи обнаружены.
  - Врут они! - хладнокровно заявляет Горбачев.
  - Что врут?
  - Все! И вы на меня это дело лучше не вешайте. Не пройдет! Я и дома-то в
ту ночь не был.
  - Это кто-нибудь может подтвердить?
  - Э-э, уважаемый, на такой крючок меня не подденешь. Я воробей стреляный.
Это вы доказывайте. А я погляжу, что у вас получится. Кто меня дома видел?
Кто видел, что я эти тряпки у Верки брал? Никто не видел. Нет таких людей,
понятно? Значит, и прямых улик у вас нет. А на косвенных вы далеко не
уедете. Сто раз суд будет возвращать на доследование. Мартышкин труд. А я
вам ничего не скажу. Положь мне прямые улики, тогда поговорим. Вот так.



                                  Глава V

  НАШИ НЕОБЫЧНЫЕ ПОХОРОНЫ

  Я сижу в кабинете Кузьмича и от досады прошу разрешения закурить,
совершенно забыв на миг наше неписаное правило не курить в его кабинете.
  - Перебьешься, - говорит Петя Шухмин.
  - Пусть потянет, - сухо разрешает Кузьмич. - Ишь какой расстроенный. Как
будто он ожидал, что этот Горбачев упадет перед ним на колени и все
расскажет. А он, милый ты мой, всю юриспруденцию знает не хуже нас с вами.
Имел возможность изучить. На собственном опыте. И он прав, конечно:
выкладывай доказательства. А у нас...
  - Но вещи же! Вещи же с кражи! - не выдерживаю я.
  - Ну и что? - сердито спрашивает Кузьмич. - А как они к нему попали, ты
знаешь? Да он скажет, что купил по дешевке у какого-то бродяги на вокзале.
Или под забором нашел. И все. Ты ничего не докажешь.
  Да, с задержанием Горбачева и обнаружением у него краденых вещей дело
нисколько не продвинулось вперед. Ведь мы и раньше, от Жилкина, знали, что
у Горбачева каким-то образом появились вещи Веры Топилиной. Кстати,
сегодня утром и Нина, и Полина Ивановна опознали обе вещи, платье и
кофточку. Но откуда они взялись у Горбачева, остается неясным.
  - Неизвестно даже, ездил он в ту ночь домой или нет, - задумчиво говорит
Петя Шухмин. - Вот черт!
  - Кто был с ним ночью в вагоне-ресторане? - спрашивает Кузьмич. - Ты
выяснил?
  - Конечно, - отвечаю я и безнадежно машу рукой. - Никто не видел, чтобы он
уезжал куда-нибудь.
  - Кто же все-таки был? - невозмутимо повторяет свой вопрос Кузьмич. -
Давай назови.
  - Ну, официантка была. Та самая, что потом заболела в пути. Повар был.
Слесарь, электрик. Потом экспедитор, который продукты привез. Двое
грузчиков.
  - Грузчиков?! - подскакивает на своем стуле Петя.
  - Можешь не волноваться. Совсем другие грузчики.
  - А те? Они тоже в ту ночь были на вокзале? - не унимается Петя.
  - Неизвестно. Зинченко ничего про это не сказал. Но вообще-то они все там
возле ворот и на путях крутятся. Как кликнут, так и бегут. Паспортов не
спрашивают и регистрации не ведется. На два-три часа живая сила нужна,
чтобы продукты быстрее перегрузить. Вот и все.
  - С кем же ты про Горбачева говорил? - спрашивает Кузьмич.
  - С поваром. Со слесарем. С экспедитором. Никуда, говорят, он надолго не
отлучался. Но они тоже не всю ночь, конечно, при нем находились.
  - М-да. С этой стороны, пожалуй, не подберешься, - соглашается Петя. - А
ведь подход должен быть. Взять хоть Зинченко...
  - А! - безнадежно машу я рукой. - Этот больше ничего не скажет, пока мы
того бандита не поймаем, Федьку.
  - По кличке Слон, - безразличным тоном добавляет Кузьмич.
  Мы с Петей на минуту умолкаем, ожидая, не сообщит ли Кузьмич еще
что-нибудь об этом Федьке. Мы, конечно, не забыли, что Федькой Кузьмич
занялся сам, занялся потому, что тот совершил слишком уж дерзкое и опасное
преступление, и еще потому, что каждый час пребывания его на свободе
грозит бедой. Ну, а когда Кузьмич за что-то берется, то можно ожидать
открытий и почище того, какая у этого бандита Федьки имеется кличка.
Однако расспрашивать Кузьмича мы не решаемся, да и бесполезное это
занятие. Кузьмич сообщает всегда только то, что нужно знать по тому или
иному делу, и очень редко то, что знать нам интересно и любопытно; так что
расспросами у него все равно ничего не добьешься.
  - И вот еще что не забудьте, - говорит Кузьмич. - Завтра в семнадцать
часов хороним Воловича. Из морга районной больницы выносим. Знаете, где
она?
  - Найдем, - киваю я. - И вообще траурное объявление висит.
  - Оно не только там висит, - поправляет меня Кузьмич. - Оно во многих
местах висит.
  Что-то в его голосе невольно настораживает меня, но я не задерживаю на
этом внимания. Тем более что вслед за этим Кузьмич добавляет и вовсе уже
странные слова:
  - Если увидите меня там, не подходите.
  При этом тон его не позволяет задавать какие-либо вопросы в связи с таким
странным приказом. И мы с Петей только коротко и сдержанно отвечаем почти
одновременно:
  - Слушаюсь.
  А я вновь возвращаюсь мыслями к Горбачеву, который куда больше меня
занимает, чем все слова и интонации Кузьмича.
  - Все-таки подозрителен этот Горбачев, - задумчиво говорю я. - Возможно,
что он и в убийстве замешан. На нем пробы негде ставить.
  - Насчет убийства... не думаю, - качает головой Кузьмич. - Опять ты
психологии не учитываешь. На убийство малознакомого человека при
определенных обстоятельствах он, может быть, еще и пойдет. А соседки,
которую столько лет знает, да еще из-за тряпок... нет, не думаю. Но
работать вокруг него надо, это ты прав. И узнать, каким ветром к нему эти
вещи задуло, тоже надо. Я, кстати, говорил утром с тем городом, где
официантку сняли. Ей уже лучше, и врачи разрешили ее допросить. Вот ребята
наши ее и поспрошают насчет той ночи в Москве. Ну, и обо всем другом,
конечно. Там мой знакомый один оказался, опытнейший работник. На него
надеюсь.
  Горбачев Горбачевым, но ты и о другом не забывай, - ворчливо добавляет
Кузьмич. - Ты мне того человека найди, который был вечером с Верой на
стройке. Чтобы из-под земли мне его нашел, понял? Это важнейший свидетель,
если... если не хуже, конечно.
  - Гвоздем он у меня в голове сидит, этот тип, - говорю я сердито. -
Сегодня мне должны дать сведения о тех, кто за Верой ухаживал, их человек
семь набралось. - И, усмехнувшись, добавляю: - Все по линии ее работы, так
сказать.
  - Про фотографию смотри не забудь. Может, кто из них снят там. Чем черт не
шутит.
  - Проверю. Будьте спокойны, - я вздыхаю. - К сожалению, Нина никого там не
знает. И Полина Ивановна тоже. И Люба. Теперь только на школьную Верину
подругу надеюсь, очень близкую подругу. Но ее еще найти надо. Ни фамилии,
ни адреса.
  - Вот и ищи.
  Нет, Кузьмич ничего мне не простил. Хотя я по-прежнему не понимаю, в чем
моя вина, в том, что настоял на операции, в которой погиб Гриша? Но он же
сам сказал...
  Я возвращаюсь в свою комнату и усаживаюсь к столу. Закурив, по привычке
откидываюсь на спинку стула, вытягиваю ноги далеко в проход между столами,
и рассеянный мой взгляд упирается в пустующий напротив стол Игоря.
  Эх, обсудить бы мне с моим другом план поиска! Как легко рождаются
гениальные идеи, когда мы думаем вместе. Как спокойно и уверенно я себя
чувствую, когда рядом Игорь. А сейчас вот сиди и думай сам. И неизвестно,
когда наконец Игорь появится за этим столом. И появится ли вообще...
  Придя к такому грустному выводу, я, невольно вдруг спохватившись,
заставляю себя сосредоточиться на делах.
  Да, сегодня я наконец должен найти эту Катю. Школьная подруга. Школьная!
Отсюда и надо плясать. Школа должна быть недалеко от дома. А Вера родилась
и всю свою короткую жизнь прожила в одном и том же знакомом мне доме.
Оттуда она и ходила в школу. И кончила ходить каких-нибудь пять лет назад.
Я кончил ходить чуть не десять лет назад, а меня еще в моей школе
прекрасно помнят. Ну что ж. Надо действовать.
  Я решительно поднимаюсь, гашу сигарету и натягиваю пальто. Дежурная машина
за считанные минуты подбрасывает меня к дому, где жила Вера. Оттуда я
начинаю свой поиск.

  Первый мой визит конечно же к Полине Ивановне.
  Старушка выглядит неважно, глаза покраснели, опухли и смотрят с тоской и
какой-то даже отрешенностью, морщинистое лицо еще больше осунулось и стало
совсем птичьим. А движения ее кажутся еще суетливее.
  Сейчас Полина Ивановна орудует на кухне. Она уговорила меня выпить чаю. Я
чувствую, как ей тоскливо и страшно и как хочется говорить о Вере, как
приятно вспоминать прошлое, а совсем далекое тем более.
  - Сколько же лет вы знали Веру? - спрашиваю я.
  - Да, считай, как она родилась, так и познакомились, - отвечает Полина
Ивановна, доставая из шкафа печенье. - И мать покойницу Наталью Максимовну
знала, царствие ей небесное, да и того, беглого, тоже знала, - уже совсем
другим, враждебным тоном добавляет она. - Бог его, говорят, наказал.
  - И в школу девочки при вас ходили?
  - А как же? Ясное дело, при мне. И Верочка, и Нина.
  - Вы, случайно, Катю не знаете, подружку Верину по школе?
  - Почему же не знаю, - обиженно отвечает Полина Ивановна. - Знаю я ее. В
штанах ходит.
  Она опять вскакивает и начинает что-то торопливо отыскивать на полках
шкафчика.
  - А фамилия этой Кати как?
  - Вот уж, милый, не знаю. Катя и Катя, вот и все.
  - Ну, может, знаете, где живет?
  - Да недалеко. Как, бывало, позвонит по телефону-то, так через пять минут
и прискачет. А в гостях у нее я не бывала. Нечего мне там делать. А
тебе-то она зачем?
  - Все мне надо знать, - улыбаюсь я. - Очень я, понимаете, любопытный. Вот
скажите, здесь, в доме, у Веры подружек не было, которые с ней вместе в
школу ходили?
  - Ну, как так не было? Только ведь кто куда, - отвечает Полина Ивановна,
продолжая озабоченно рыться на полках шкафа. - Все больше замуж
повыскакивали. Уж и не знаю, кто и остался. Ей-богу, не знаю.
  Про себя я решаю, что надо бы зайти в домоуправление и по домовой книге
отыскать женщин того же года рождения, что и Вера, а дата прописки укажет,
ходили ли они в школу, живя здесь, или переехали сюда позже. Может быть,
кто-нибудь из них вспомнит Катю? Это путь, конечно, обнадеживающий, но
кропотливый, и я потеряю здесь немало времени.
  Но тут мне приходит в голову новая мысль.
  - Полина Ивановна, - говорю я, - а вы, часом, не помните, где находится
школа, куда Вера ходила?
  - Как же не помнить! По сто раз на день мимо хожу. Туточки, за углом, она
и будет, - обрадованно отвечает старушка.
  Она наконец разыскала то, что хотела. Это оказывается небольшая баночка с
вареньем, как видно, домашним, собственного изготовления, при этом
тщательно закрытая и перевязанная. Судя по тому, как Полина Ивановна ее
искала, это единственная баночка. Но старушка так обрадована моим
приходом, что непременно хочет его чем-то отметить.
  И я энергично протестую:
  - Не надо, не надо, Полина Ивановна. Я варенье не люблю.
  После всяческих уговоров она со вздохом убирает банку, которую я так и не
дал открыть, и снова подсаживается к столу.
  А я украдкой поглядываю на часы и спрашиваю:
  - Так где же все-таки эта школа? За каким углом?
  Старушка принимается довольно сбивчиво объяснять, и я хоть и с трудом, но
все же постепенно начинаю разбираться в местной географии.
  Потом я прощаюсь.
  В последний момент, уже в передней, надев пальто, я вспоминаю о Нине.
Полина Ивановна сообщает, что та сегодня утром, после опознания Вериных
вещей, уехала к себе в Подольск. Муж приехал за ней на грузовой машине, и
они уложили туда все, что было в Вериной комнате. Только диван не вошел,
за ним они отдельно приедут, и дверь по этому случаю заперли.
  - Хоть бы мне чего на память о Верочке оставили, - с обидой вздыхает
старушка. - Хоть какую-нибудь безделицу. Все забрали. Подчистую. И ложечку
с кухни. Веник Верочкин и тот увезли. Сам все углы обшаривал.
  Да, милые люди, ничего не скажешь. Прав был старый доктор. Конечно же в
папочку эта Нина пошла, не в мать же. В мать пошла Вера. Вот они, гены,
никуда от них пока что не денешься, ни от плохих, ни от хороших.
Переделывать характеры удается, как известно, редко, и то уж когда
навалимся, если что-то особо опасное появляется на свет божий. Да и в этом
случае не всегда получается. Это тоже известно.
  Полина Ивановна провожает меня до двери. И я слышу, как запирает она за
мной все замки и еще цепочку накидывает, видимо напуганная событиями
последних дней.
  Я выхожу на улицу и останавливаюсь, чтобы сориентироваться и прикинуть "на
местность" путаные старушкины объяснения, затем решительно направляюсь в
сторону большого гастронома, указанного мне в качестве одного из
ориентиров. Следуя дальнейшим указаниям Полины Ивановны, я уверенно
сворачиваю за угол, прохожу весь переулок до самого конца, но никакой
школы не обнаруживаю.
  Зато мне неожиданно попадается ватага ребятишек с портфелями. Вот эти-то
юные граждане охотно указывают мне проходной двор, через который, по их
словам, я и попаду в соседний переулок, где находится школа.
  Дальше я следую уже куда уверенней, хотя на пути у меня неожиданно
возникает массивная ограда из бетонных секций, в которой, однако,
энергичные школьники умудрились все же выломать пару солидных стоек и тем
обеспечить себе кратчайший путь в храм познаний.
  Вскоре я оказываюсь перед четырехэтажным, потемневшим от времени зданием с
огромными и замысловатыми арками окон и массивной резной дверью. Наверное,
в незапамятные времена тут размещалась еще гимназия, не иначе.
  Я попадаю в просторный высокий вестибюль, по сторонам которого
полукружьями тянутся гардеробы, отделенные от самого вестибюля красивыми
мраморными барьерами. Широкая, тоже мраморная лестница ведет наверх. А
возле нее на одной из высоких массивных дверей вполне современная
табличка: "Канцелярия". Мне сюда.
  В большой комнате несколько столов. За каждым что-то пишут и читают
пожилые, на вид суровые женщины. Однако на мои вопросы они отвечают
охотно, к тому же весьма обстоятельно и не торопясь, словно для того,
чтобы я успел все за ними записать.
  Наконец я подсаживаюсь к одному из столов, и очень полная седая женщина
начинает вместе со мной перелистывать большую книгу с записями. Здесь все
выпускники школы того года, когда заканчивала учебу в ней Вера Топилина.
  - Верочку я помню, - улыбается женщина. - Ах, какая прелестная девочка
была! На выпускном вечере у нас был в гостях тогда маршал. И Верочка
преподнесла ему цветы от класса. А он ее поцеловал и цветы отдал ей. Вы
помните, Анна Львовна? - обращается она к одной из женщин и получив
утвердительный кивок, снова поворачивается ко мне: - И Верочкину сестру
помню. И маму. Я ведь здесь скоро двадцать пять лет. Всех детей помню.
Можете меня о ком хотите спросить. А как Верочка живет, не знаете?
  У меня не поворачивается язык сказать ей правду. Но и утаивать случившееся
тоже ведь глупо. И все же я довольно невнятно бормочу:
  - Не знаю. Мне вот Катю надо отыскать.
  - Сейчас, сейчас, - говорит женщина, перелистывая страницы. - Давайте
смотреть. У них ведь там, кажется, не одна Катя была.
  Да, Катей в этом выпуске оказывается целых четыре. Но в классе, где
училась Вера, всего одна - Катя Стрелецкая. Скорей всего, это и есть
Верина закадычная подружка.
  - Тоже очень славная девочка, - говорит женщина и улыбается каким-то своим
воспоминаниям. - Заводилой была и баловницей немыслимой.
  Я выписываю адрес Кати Стрелецкой.
  Это совсем недалеко, в том самом переулке, который мне указала Полина
Ивановна. И я снова бреду уже известным мне проходным двором,
протискиваюсь через пролом в ограде. Интересно, почему бы тут не сделать
калитку? Хотя бы потому, что ребятам так ближе в школу. Мы не приучены
обращать внимание на такие пустяки.
  Дом, где живет Катя Стрелецкая, оказывается стареньким, двухэтажным,
вросшим в землю в самой глубине большого двора, и деревья упираются в
серое небо черными, безлистыми уже сучьями высоко над его крышей. Первый
этаж дома кирпичный, а второй бревенчатый, это легко заметить, потому что
штукатурка во многих местах отвалилась и из-под нее выступает внизу
кирпичная, осыпающаяся кладка, а наверху - потемневшие от времени и
непогод бревна. Уцелел этот древний старичок, наверное, только потому, что
уж очень далеко спрятался от глаз людей. Даже попав во двор, его не сразу
увидишь за деревьями и путаницей кустарника. И дорогу-то не найдешь -
приходится шагать прямо по грязи, через кусты. Но уж летом в этом домике,
наверное, благодать, ничего, кроме деревьев, из окон не видно, как в лесу
люди живут.
  Катина квартира на втором этаже, туда ведет скрипучая полутемная лестница
с расшатанными перилами.
  Пока я добирался до этого дома, меня не переставало глодать сомнение: а
по-прежнему ли живет здесь Катя? Адрес в школе все-таки пятилетней
давности, за это время она могла уже сто раз куда-нибудь переехать.
Вселяли надежду только слова Полины Ивановны, что Катя после телефонного
звонка через пять минут уже оказывалась у подруги. Значит, она по-прежнему
живет где-то недалеко от Веры.
  Ну, а уже около самого дома, возле низенькой и облупленной двустворчатой
двери, я встречаю какую-то девушку, и та мне подтверждает, что Катя
Стрелецкая живет здесь и квартира ее на втором этаже и что сама она,
кажется, сейчас дома, во всяком случае, час назад эта девушка одалживала у
нее соль. Очень словоохотливая девушка попалась мне, как видите.
  Вот после этого я уже уверенно поднимаюсь по скрипучей лестнице, чувствую,
как пружинят под ногами старые доски ступенек, и я невольно держусь рукой
за расшатанные перила. На лестнице царит холодный сумрак, и только верхняя
площадка слабо освещена. Там окошко.
  На площадку выходят две двери, обитые войлоком, одна напротив другой,
между ними как раз и расположено окошко. На каждой двери самодельные
таблички со списком жильцов и количеством звонков к каждому из них. Обе
двери, кроме того, увешаны почтовыми ящиками. Да, давненько же я не видел
таких квартир. Они уже кажутся прямо какими-то доисторическими. Я звоню,
согласно указанию на табличке, четыре раза и терпеливо жду. С каждой
секундой надежда, что Катя дома, тает. В самом деле, сейчас как раз
середина дня, Катя прибежала пообедать и снова уехала на работу. Прождав
минуты две, я звоню опять, уже только для очистки совести. К сожалению,
встреченная мною девушка оказалась не слишком-то наблюдательной. Я решаю
про себя, что если не откроют и сейчас, то я позвоню к соседям,
последовательно по всему списку вплоть до семи звонков семейству со
странной фамилией Холобабовы. Кто-нибудь из соседей должен ведь знать,
когда Катя будет дома.
  Внезапно я слышу за дверью быстрый топот каблучков, щелкает замок, дверь
порывисто распахивается, и на пороге появляется высокая тоненькая девушка
в потертых джинсах, с накрученным на голове полотенцем.
  Увидев меня, девушка восклицает:
  - Ой, извините! Голову мыла и ваши звонки сразу не услышала! Вы ко мне?
  - Наверное, - улыбаюсь я. - Вы Катя Стрелецкая?
  - Ага. Проходите. Вон, третья дверь налево. Я сейчас.
  Она, повернувшись, стремительно исчезает в глубине коридора, а я еще
секунду стою, оглядываясь и соображая, какая именно дверь мне указана.
  Темный и длинный коридор заставлен вещами. Какие-то столы, коляски,
чемоданы, корзины громоздятся вдоль стен чуть не до потолка, свободное
пространство между ними занято подвешенными на гвоздях велосипедами,
санями и даже лыжами. Найти в этом хаосе указанную мне дверь
представляется в первый момент немыслимой задачей.
  И все же в конце концов я добираюсь до Катиной комнаты. Она оказывается
неожиданно большой, светлой и просторной.
  Я осторожно опускаюсь на диван, расстегиваю пальто, снимаю шапку и,
оглядываясь по сторонам, Поджидаю хозяйку.
  Через минуту она появляется все с тем же белым тюрбаном из полотенца на
голове, но уже в какой-то другой, как мне кажется, кофточке, энергичная,
оживленная и слегка сконфуженная.
  - За вид мой покорнейше п