бывшего ученика на обед  в  колледж,  и
поэтому  пустился  в  пространные  рассуждения  об   истории   архитектуры
колледжа, из чего гость  заключил,  что  мыслями  профессор  снова  далеко
отсюда.
   Крон, в сущности, никогда не был учителем Ричарда. Он  был  всего  лишь
его воспитателем, то есть заботился о его благополучии и здоровье в стенах
колледжа, своевременно напоминал об  экзаменах,  предостерегал  от  дурных
привычек  и  наркотиков.  Вообще  оставалось  загадкой,   учил   ли   Крон
кого-нибудь чему-нибудь. С его профессорским статусом  тоже  не  все  было
ясно, чтобы не сказать больше. Свои  обязанности  как  профессор  и  глава
кафедры он свел к составлению обширных списков  рекомендуемой  литературы,
большинство из которой уже лет тридцать не издавалось и не  упоминалось  в
каталогах.  Однако  он  не  на  шутку  гневался,  когда   его   подопечные
жаловались, что нигде не могут найти рекомендованные им книги.  Немудрено,
что никто толком так и не знал, какую дисциплину он преподает. Разумеется,
профессор заранее - и давно - принял меры  к  тому,  чтобы  в  библиотеках
колледжа никто никогда  не  смог  бы  обнаружить  ни  одну  книгу  из  его
рекомендательного списка. Поэтому он всегда располагал своим временем  как
ему вздумается.
   Поддерживая  хорошие  отношения  со  старым  хитрецом,  Ричард  однажды
выведал у него, чем же все-таки занимается королевская кафедра хронологии,
которую тот возглавляет.
   Был один из тех ясных теплых  летних  дней,  когда  казалось,  что  мир
прекрасен и полон радости. Профессор тоже был  в  приподнятом  настроении.
Они шли по мосту  через  реку  Кем,  отделявшую  старую  часть  территории
колледжа от новой.
   - Синекура, мой друг, чистейшей воды  синекура,  -  улыбаясь,  сознался
профессор. - Мизерная плата за столь же мизерный труд. Это  позволяет  мне
вести игру без проигрыша. Колледж хотя и Не  хлебное,  но  вполне  удобное
место, чтобы остаться здесь до конца дней своих.  Рекомендую  всем.  -  Он
перегнулся через перила моста и задержал свой взгляд на одном из  кирпичей
в кладке опор, почему-то привлекшем его внимание.
   - Но что преподается на вашей кафедре? - настаивал Ричард.  -  История?
Физика? Философия? Что же, профессор?
   - Хорошо, - медленно начал профессор, - раз это вас так интересует,  я,
пожалуй, расскажу вам.
   Эта кафедра создана здесь самим королем Георгом Третьим,  который,  как
вам известно, был весьма большим оригиналом. Например, он  утверждал,  что
одно из деревьев в  Виндзорском  королевском  парке  вовсе  не  дерево,  а
Фридрих Великий.
   - Следовательно, кафедра учреждена по его личному повелению  и  поэтому
называется королевской? Идея довольно странная.
   Солнечные  зайчики  весело  играли  на  глади   воды.   Молодые   люди,
совершавшие прогулки по  реке  на  плоскодонках  с  шестами,  сталкиваясь,
весело  переругивались.  Тощие  студенты-естественники,   проторчав   весь
семестр взаперти в своих аудиториях, с бледными, как рыбье  филе,  лицами,
боязливо щурились от солнца. Бредущие  вдоль  берега  парочки  были  столь
взволнованы солнцем и прелестью окружающей природы, что то и дело  куда-то
исчезали на часок.
   - Бедный, уставший от  войн  человек,  я  имею  в  виду  короля  Георга
[(1738-1820)], - продолжал свой рассказ профессор, - помешался на времени.
Его дворец был полон часов, которые он беспрестанно заводил.  Встав  среди
ночи, несчастный бродил  по  Дворцу  в  ночной  сорочке  и  заводил  часы,
опасаясь, что время пойдет вспять, если они остановятся, понимаете? В  его
жизни свершилось столько ужасного, что он страшился прошлого, как  бы  оно
не повторилось вновь, если хотя бы на мгновение остановится  ход  времени.
Вполне понятный страх, если есть чего бояться. А  ему  ох  как  было  чего
бояться. Хотя бедняга совсем свихнулся, он вызывал  у  меня  симпатию.  Он
назначил меня, вернее, создал для меня эту кафедру и дал  мне  титул,  тот
самый, который я имею честь  сейчас  носить...  Да,  о  чем  это  я?  Ага,
вспомнил... Король  учредил  кафедру  хронологии,  призванную  исследовать
причины, почему одно проистекает из другого, и можно ли нарушить  подобную
закономерность. Поскольку ответы на три его вопроса  мне  уже  тогда  были
известны, а именно: да, нет, быть может, - я сразу понял, что о дальнейшей
судьбе карьеры мне можно не беспокоиться.
   - А ваши предшественники?
   - Они думали так же.
   - Кто они были?
   -  Кто?  Прекрасные  люди,  разумеется.  Все  до  единого.   Как-нибудь
напомните мне, и я вам о них расскажу. Вон  видите  этот  кирпич?  Однажды
Вордсворта [английский поэт-романтик (1770-1850)] стошнило прямо на  него.
Умнейший был человек.
   Эта беседа с профессором состоялась десять лет назад.
   Ричард окинул взглядом обеденный зал, чтобы  убедиться,  изменилось  ли
здесь что-нибудь за эти годы,  и  вынужден  был  признаться,  что  нет.  В
полумраке высоких  стен  где-то  прятались  знакомые  портреты  премьеров,
архиепископов, политических реформаторов и поэтов. Одного из них, как  уже
поведал профессор, однажды стошнило на кирпич в  опоре  моста  через  реку
Кем.
   - Что ж, - доверительно промолвил  профессор  громким  шепотом,  словно
сообщал бестолковым монахиням, как следует прокалывать дырочку  в  детской
резиновой соске, - я слышал, вы преуспеваете, гм?
   - Да, кажется, - неуверенно признался Ричард, удивленный этим не  менее
чем все остальные.
   И вдруг почувствовал на себе настороженные взгляды.
   - Компьютеры? - неодобрительно произнес кто-то из соседей по  столу.  И
Ричард заметил, как интерес к нему тут же погас.
   - Прекрасно, - однако одобрил профессор. - Рад за вас. Скажите  мне,  -
продолжал он, но  Ричард  вдруг  понял,  что  вопрос  задан  не  ему,  ибо
профессор уже повернулся к своему соседу справа, - что все это  значит?  -
Он указал рукой на свечи и парадную сервировку стола.
   Сосед, напоминавший высохшую мумию, медленно повернулся к профессору  и
посмотрел на него взглядом человека, которого насильно вернули из  другого
мира.
   - Кольридж, - скрипучим слабым голосом наконец ответил  он.  -  Обед  в
честь Кольриджа, старый болван. - Он медленно отвернулся от  профессора  и
уставился в темноту. Звали его Коули,  он  был  профессором  археологии  и
антропологии. За его спиной поговаривали, что он ни в грош не ставит  свой
предмет, а видит в нем лишь возможность снова вернуться в детство.
   - А, вот оно что, - пробормотал профессор. -  Конечно,  конечно!  -  Он
повернулся к Ричарду. - Ежегодные Кольриджские чтения,  -  глубокомысленно
закивал он головой. - Ведь он  выпускник  нашего  колледжа,  понимаете,  -
добавил он после недолгой паузы. - Сэмюэль Тейлор  Кольридж.  Надеюсь,  вы
слышали о нем. Это обед в его честь.  Конечно,  не  в  буквальном  смысле.
Сейчас это несколько поздновато. - Профессор умолк. - Прошу вас, вот соль.
   - Э-э, спасибо. Я подожду, - ответил удивленный Ричард, ибо обед еще не
подавали.
   - Не стесняйтесь, берите, -  настаивал  профессор,  пододвигая  к  нему
тяжелую серебряную солонку.
   Ричард растерянно заморгал и неохотно протянул руку к солонке. Но  пока
он моргал, солонка исчезла.
   Молодой человек вздрогнул от удивления.
   - Ловко, не так ли? - сказал  профессор  и  извлек  солонку  из-за  уха
мумиеподобного  соседа  справа,  чем  вызвал  почти   неприлично   молодое
хихиканье где-то рядом.  Профессор  озорно  улыбнулся:  -  Препротивнейшая
привычка, сознаюсь. В моем списке дурных  привычек,  от  которых  надлежит
избавиться, она стоит третьей после курения и пиявок.
   Да, здесь тоже ничего не изменилось.  Кто-то  любил  ковырять  в  носу,
кто-то  бил  старух  на  улице.  Привычка  профессора  была   сравнительно
безобидной по сравнению с другими - просто странность, детское пристрастие
к фокусам. Ричард вспомнил свое первое обращение  к  наставнику  с  личной
проблемой.  Причиной  был  обыкновенный  страх,  знакомый   первокурснику,
которому впервые предстояло самостоятельно  написать  реферат.  Но  в  тот
момент Ричарду он показался  делом  почти  непреодолимым  и  давящим,  как
тяжкое бремя. Профессор,  сосредоточенно  хмурясь,  с  глубоким  вниманием
выслушал его исповедь, а  когда  Ричард  закончил,  задумался,  поглаживая
подбородок, а затем, нагнувшись поближе, внимательно заглянул ему в глаза.
   - Боюсь, ваша главная проблема в том, - сказал он, - что ваш нос  забит
скрепками для бумаг.
   Ричард ошалело уставился на него.
   - Позвольте вам  это  доказать,  мой  юный  друг.  -  С  этими  словами
профессор, протянув руку через стол, вытащил из носа  Ричарда  цепочку  из
одиннадцати скрепок и небольшой ластик в форме лебедя.
   - Вот он, главный  виновник!  -  воскликнул  профессор,  подняв  ластик
вверх. - Бывает, что они попадаются даже в  пакетах  с  овсянкой  и  могут
причинить немало неприятностей. Что ж, я очень рад нашей маленькой беседе,
дорогой друг. Не стесняйтесь побеспокоить меня и в другой раз, если у  вас
возникнут подобные проблемы.
   Разумеется, Ричард более  никогда  не  беспокоил  профессора  по  таким
пустякам.
   Он окинул взглядом стол в поисках знакомых лиц.
   Через два человека от себя  он  увидел  декана  факультета  английского
языка и литературы, бывшего когда-то его  научным  руководителем,  но  тот
ничем не выказал, что знает Ричарда. И немудрено. За все  три  года  учебы
Ричард сделал все, чтобы не попадаться ему на глаза, даже отрастил бороду,
чтобы быть похожим на кого угодно, только не на самого себя.
   За деканом сидел совсем незнакомый Ричарду человек.  Он  не  знал  его,
как, должно быть, и все остальные. Тощий,  он  чем-то  напоминал  странную
птицу, к тому же у  него  был  пугающе  длинный  хрящеватый  нос.  Слишком
длинный и слишком хрящеватый. Этот нос напоминал Ричарду  киль  той  самой
австралийской яхты,  которая,  как  утверждали,  именно  из-за  его  длины
выиграла кубок в регате 1983 года в Америке. Потом было  много  споров  по
этому случаю, но к незнакомцу за столом это отношения не имеет.
   Сейчас, похоже, с ним никто и словом  не  перекинулся.  Да,  никто.  А,
впрочем, как оказалось, так было всегда.
   Каждый, кто впервые встречался с  обладателем  длинного  носа,  сначала
испытывал легкий  шок,  а  потом  был  так  ошарашен,  что  о  том,  чтобы
заговорить с ним, не могло быть и речи. А далее, с каждой новой  встречей,
сделать это оказывалось все  труднее.  Шли  годы,  их  минуло  без  малого
семнадцать. И все это время бедняга  жил  в  глухом  коконе  из  всеобщего
молчания.  За  столом  официанты  были  уже  приучены  ставить  перед  ним
отдельную солонку, перечницу и баночку с горчицей, поскольку никто  бы  не
осмелился попросить у него передать соль, перец и прочее с  другого  конца
стола. А о том, чтобы сидеть с ним рядом, никто даже не помышлял, и все по
причине его длинного носа.
   Другой странностью незнакомца была серия непонятных жестов, которые  он
периодически повторял на протяжении всего вечера.  Он  постукивал  себя  в
определенном порядке всеми пальцами левой руки и одним пальцем правой  или
мог постукивать себя по любой части тела - по костяшкам пальцев, локтю или
колену. Прерывая это занятие, чтобы съесть что-нибудь из подаваемых  блюд,
он в это время странно хлопал глазами и тряс головой.  Никто,  разумеется,
никогда не отважился бы  спросить  у  него,  зачем  он  это  делает,  хотя
любопытство мучило всех.
   Кто сидел за длинноносым, Ричарду так и не удалось увидеть.
   С другой  стороны  от  себя,  за  высохшим  антропологом,  сидевшим  за
профессором  Кроном,  Ричард  увидел  Уоткина,   преподававшего   античную
филологию, человека пугающе черствого и  со  странностями.  Глаза  его  за
толстыми квадратными стеклами  очков,  казалось,  жили  своей  собственной
жизнью, как рыбы в аквариуме. У него, слава Богу, был  самый  обыкновенный
нос и бородка а-ля Клинтон Иствуд. Глаза его вожделенно блестели,  скользя
по лицам ближайших соседей. Профессор выбирал себе  достойного  оппонента,
чтобы   начать   диспут.   Жертвой   стал   вновь   назначенный   директор
университетской  радиопрограммы  "Радио-3",  сидевший  напротив.   Но,   к
сожалению, он уже был вовлечен в горячий  спор,  начатый  деканом  кафедры
музыки   и   профессором   философии.   Эти   двое   пытались   втолковать
обескураженному директору Би-Би-Си, что  фраза  "слишком  много  Моцарта",
если определить каждое из составляющих ее слов, изначально противоречива и
в любом контексте будет лишена всякого смысла, не говоря уже о том, что не
может стать частью какой-либо  аргументации  в  пользу  любой  программной
стратегии. Новоиспеченный директор, судорожно сжав в руках  нож  и  вилку,
искал глазами кого-нибудь, кто смог бы спасти его. В эту минуту, увы,  его
взор остановился на Уоткине. К несчастью.
   - Добрый вечер, - улыбнулся ему Уоткин,  дружески  кивнул  и,  глядя  в
тарелку с супом, только что поставленную перед ним, застыл над ней.  Пусть
молящий о помощи немного помается. Он  еще  не  знает,  что  помощь  может
обойтись ему почти в полдесятка радиопередач.
   За Уоткином совершенно неожиданно для себя Ричард увидел ту, кто  своим
хихиканьем одобрил фокус профессора с солонкой. Это была маленькая девочка
с белокурыми волосами и мрачным взглядом. Ей было не более  восьми.  Время
от времени она раздраженно пинала ногой ножку стола.
   - Кто это? - удивленно спросил Ричард у профессора.
   - О ком вы? - так же удивленно переспросил его профессор.
   Ричард незаметно указал на девочку.
   - Видите девочку, - прошептал он. - Совсем  маленькая.  Это  ваш  новый
профессор математики?
   Старик недоуменно уставился на него.
   - Вы полагаете? - Он был явно озадачен. - Понятия не имею.  Никогда  не
знал, что такое возможно. Невероятно.
   Но все разъяснилось, когда к ней  подошел  уже  упомянутый  директор  с
Би-Би-Си и приказал оставить в покое ножку стола. Ему удалось вырваться из
плена спорящих соседей. Девочка, перестав колотить ногой  о  ножку  стола,
просто стала болтать ею.  Когда  же  отец  снова  сделал  ей  замечание  и
попросил вести себя  хорошо,  ему  тут  же  достался  пинок.  Наконец  это
удовлетворило  девочку  и  несколько  скрасило  для  нее  этот  скучный  и
непонятный вечер, но ненадолго.
   Отец  тем  временем  посетовал  на  необязательность  приходящих  нянь,
которые в последнюю минуту подводят. Но проблемы  озабоченного  отца  мало
интересовали профессуру, и разговор на эту тему не получился.
   -  Совершенно  ясно,  что  открытие  музыкальных  вечеров   композитора
Букстехуде [Букстехуде, Дитрих (1637-1707), шведский композитор, оказавший
влияние на Баха] сильно задерживается, - заметил профессор  музыковедения,
обращаясь к директору радиопрограммы. - Надеюсь, вы постараетесь  изменить
ситуацию к лучшему, - назидательно закончил он.
   - О да, конечно, - торопливо заверил его тот и пролил суп. - Э...  э...
э... вы имеете в виду фестиваль музыки Глюка, конечно?
   Девочка, которой все наскучило, снова пнула  ножку  стола.  Отец  опять
сделал ей замечание, но она,  склонив  в  его  сторону  голову,  о  чем-то
беззвучно спросила.
   - Не сейчас, - тихо, но категорично ответил отец.
   - А когда?
   - Чуть позже. Возможно. Посмотрим.
   Девочка сердито нахмурилась.
   - Ты всегда так говоришь, - снова  почти  беззвучно  произнесла  она  и
мрачно съежилась на стуле.
   - Бедное дитя, -  пробормотал  профессор.  -  Кто  из  нас  в  душе  не
чувствует себя здесь так же. О, спасибо.
   Подали суп, и это на время отвлекло его и Ричарда.
   - А теперь расскажите мне, - снова заговорил профессор, после того  как
они отведали первые ложки супа и мысленно, но единодушно пришли к  выводу,
что  это  отнюдь  не  шедевр  кулинарного  искусства,  -  чем  вы   теперь
занимаетесь? Что-то с компьютерами,  не  так  ли?  И  еще  это  связано  с
музыкой, как я понимаю. Когда вы были студентом, я думал, что по окончании
вы  станете  преподавать  английский  и  литературу.  А   прочими   делами
заниматься будете лишь в свободное время. - Он многозначительно  посмотрел
на Ричарда поверх ложки с супом. - Постойте, - остановил  он  его,  прежде
чем тот попытался ответить. -  Помнится,  у  вас  уже  тогда  было  что-то
подобное компьютеру. Когда это было? Кажется, в 1977 году, не так ли?
   - То, что мы тогда называли компьютерами, были всего лишь  своего  рода
электрические счеты, но...
   -  Нет,  нет,  не  надо  умалять  значения  такой  полезной  вещи,  как
канцелярские счеты, - поспешил возразить профессор. - В  умных  руках  это
весьма  точный  и  чуткий  инструмент.  Кроме  того,  он  не  нуждается  в
электроэнергии, может быть изготовлен из любого материала, какой  найдется
под рукой, а главное, не выходит из строя в нужную минуту.
   - В таком случае делать их  электрическими  вообще  абсурд,  -  заметил
Ричард.
   - Совершенно верно, - согласился профессор.
   - Прибор, о котором вы говорили, профессор, выполнял не так уж много из
того, что не мог бы выполнить человек, и к тому же быстрее  и  без  лишних
хлопот, - подтвердил Ричард. - Но, с другой  стороны,  он  вполне  заменял
ленивого и тупого ученика.
   Профессор вопросительно и с иронией посмотрел на него:
   - Не знал, что в них испытывается недостаток. С этого места  я  мог  бы
попасть хлебным катышем в добрый десяток их за этим столом.
   - Не сомневаюсь. Но давайте посмотрим на это еще с одной стороны. В чем
истинный смысл того, что один чему-то учит другого?
   Вопрос неожиданно вызвал одобрительное бормотание соседей за столом.
   Ричард продолжил:
   - Я хочу сказать, когда вам хочется что-то  по-настоящему  понять,  нет
лучшего способа,  чем  попытаться  втолковать  это  кому-то  другому.  Это
заставляет сначала упорядочить и рассортировать все в собственном мозгу. В
таких случаях чем неспособнее  и  тупее  ученик,  тем  тщательнее  следует
разложить все по полочкам, на самые простые и доступные понятия. В этом  и
заключается суть программирования. А к тому времени, как вы  свою  сложную
идею разложите на простейшие составляющие так,  что  все  станет  доступно
даже глупой машине, вы успеваете и сами  кое-что  узнать.  Учитель  обычно
узнает больше, чем ученик. Разве не так?
   - Трудновато было бы мне знать меньше моих учеников. Для этого пришлось
бы сделать себе лоботомию, - негромко проворчал кто-то из гостей.
   - Вот почему я просиживал днями за К-6, пытаясь с его помощью  написать
реферат, хотя мог бы сделать это за пару часов, сев  за  пишущую  машинку.
Меня увлек сам процесс объяснения машине, чего я от нее хочу. В  сущности,
я создал  собственный  процессор,  систему  подготовки  текстов  на  языке
Бейсик. Простая процедура поисков и замены  слов  занимала  примерно  часа
три.
   - Я что-то не помню ваших рефератов. Вы их писали?
   - Откровенно говоря, нет. Это не  были  рефераты  в  буквальном  смысле
слова. Но причины, почему они мне не  удавались,  были  весьма  интересны.
Например, я обнаружил... - Ричард умолк, улыбнувшись про  себя.  -  Видите
ли, в те времена я играл на органе в рок-группе, - пояснил он. - Но,  увы,
это ни в чем мне не помогало.
   - Я этого не знал, - заметил профессор. - В вашем прошлом больше темных
пятен, чем я догадывался. Качества, вот чего  не  хватает  этому  супу,  -
недовольно проворчал он, тщательно вытирая губы  салфеткой.  -  Как-нибудь
надо зайти на кухню и удостовериться, что выбрасываются лишь плохие  куски
говядины, а хорошие все же идут в котел. Итак,  вы  играли  в  рок-группе?
Так-так. Святые небеса.
   - Да, играл, - подтвердил Ричард. - Мы назвали ее "ОХО",  что  означает
"Относительно Хороший Оркестр". Но, к сожалению, мы не оправдали названия.
Мечтали стать Биттлзами начала 80-х. По сравнению с ними у нас были  более
благоприятные возможности, как финансовые, так и юридические.  Поэтому  мы
могли сказать себе: "Ребята, нам нечего тревожиться за будущее". И  мы  не
тревож