необъятных клетчатых сумок.
   Снова обойдя зал, Надежда остановилась возле  лотка  с  разноцветными
книжками. Небритый продавец проснулся и забормотал:
   -  Дама,  возьмите  любовный  роман  номер  шестьсот  четырнадцать  -
отличное чтение в дорогу...
   - Что это за число такое магическое? - удивилась Надежда. -  Поезд  -
шестьсот четырнадцатый, роман - шестьсот четырнадцатый.., как-то это  не
к добру. Я, вообще-то, любовные романы не читаю, мне бы лучше  детектив,
да и не еду я никуда, я встречаю поезд.
   - Ну если детектив - возьмите  Мымрину,  "Похороненный  в  зоопарке",
отличная вещь!
   - Да ведь тут написано - серия "Детектив на  ночь",  то  есть  вместо
снотворного, а мне бы наоборот, чтобы не уснуть!
   -  Ну  тогда  возьмите  Неспанского  -   "Загрызенные   бульдозером".
Леденящая вещь!
   Вообще спать перестанете!
   Надежда вежливо поблагодарила и оглянулась на табло. На  нем  наконец
появилась долгожданная надпись:  "Пассажирский  поезд  №  614  Москва  -
Петербург прибывает на третью платформу, правая сторона".
   Узнав,  что  нумерация  вагонов   начинается   от   Москвы,   Надежда
отправилась на платформу.
   Пассажиры этого поезда разительно отличались от тех, кто приезжает на
деловой традиционной "Красной стреле",  представительном  "Николаевском"
или скоростном респектабельном "Р-200". Если на тех  поездах  из  Москвы
прибывают  хорошо  одетые,  энергичные,  выспавшиеся  деловые   люди   с
маленькими чемоданчиками и большими бумажниками,  постоянно  курсирующие
между двумя столицами,  то  на  614-м  приехали  люди,  чье  путешествие
началось в  горных  кишлаках  Таджикистана,  в  узбекских  поселках  или
захиревших пограничных воинских гарнизонах,  люди,  преодолевшие  тысячи
километров и четыре границы, свыкшиеся с поездом, как с родным домом,  и
не ждущие от будущего ничего хорошего.
   Навстречу Надежде брели по перрону худые, сожженные солнцем  таджички
неопределенного  возраста,  нагруженные  поклажей,   как   верблюды,   и
пытающиеся не растерять своих бесчисленных детей, седобородые аксакалы в
замызганных ватных халатах и позолоченных тюбетейках, обиженные на  весь
мир военные отставники, растерянные узбеки с мешками  чарджоуских  дынь,
запах которых мгновенно наполнил вокзал,  перебив  тяжелые  и  тоскливые
запахи толпы, запахи немытых тел и бесконечной дороги.
   Толпа равнодушно обтекала обозленных носильщиков,  на  всякий  случай
собравшихся к поезду, хотя и знающих по опыту, что пассажиры  614-го  их
услугами не пользуются.
   Четвертый вагон был почти в самом конце перрона, и пока Надежда дошла
до него, толпа понемногу поредела. У входа в вагон на Надежду Николаевну
набросилась маленькая коренастая проводница с криком:
   - Это вы старуху встречаете? Ну слава Богу, у меня больше сил нет!
   Надежда подозрительно взглянула на коротышку. За ее спиной в  тамбуре
возвышался величественный силуэт, при  виде  которого  сразу  пришел  на
память Константин Сергеевич Станиславский.
   Проводница  ловко  метнула  на  перрон  огромный   чемодан,   помогла
монументальной  старухе  преодолеть  последнее  препятствие  и  поспешно
скрылась.
   При свете люминесцентных ламп сходство со Станиславским усилилось: то
же удлиненное породистое лицо с выражением брезгливого недоверия, то  же
пенсне с черной шелковой лентой...
   - Тетя Вася? - неуверенно осведомилась Надежда.
   - Ну наконец-то! - Старуха откинула станиславскую голову и оценивающе
оглядела Надежду. - Я уже думала, что за мной никто не придет! Ты кто?
   -  Я  дочка  Татьяны  Васильевны,  -  робко  доложила  Надежда,   она
неожиданно почувствовала себя  маленькой  девочкой  и  страшно  захотела
сделать книксен. Остановило ее только то, что  она  смутно  представляла
себе, что это такое.
   - У Тани есть дочка? - изумилась старуха.  -  Ах  да,  мне,  кажется,
писали, что она вышла замуж.
   Надежда решила разговоры и выяснение  родства  отложить  на  потом  и
замахала рукой  носильщику.  Тот  радостно  подкатил  свою  тележку,  но
старуха величественно мотнула головой:
   - Что за барские замашки! В жизни  не  пользовалась  носильщиками!  У
меня всего-то багажа - два места. Интеллигентный человек  должен  ездить
налегке.
   Носильщик разочарованно удалился. Надежда тяжело вздохнула и  шагнула
к теткиному багажу. Этот багаж  состоял  из  небольшой  черной  сумки  и
огромного допотопного  фанерного  чемодана  с  металлическими  уголками.
Тетка подхватила сумку и быстро зашагала по перрону. Надежда взялась  за
ручку чемодана и охнула. Этот монстр весил не меньше центнера.
   Кое-как протащившись первые десять метров,  Надежда  закричала  гордо
удаляющейся старухе:
   - Тетя Вася? Не бегите так, мне за вами не успеть!
   Тетка обернулась на нее с высокомерным недоумением и пробасила:
   - До чего изнежена нынешняя молодежь!
   Причисление к молодежи Надежде  Николаевне  очень  польстило,  и  она
прохромала на чистом энтузиазме еще метров двадцать.
   Рука отрывалась, плечо ныло, сердце колотилось в грудную клетку,  как
граф Монте-Кристо в стену своей камеры.
   - Тетя Вася, постойте минутку! - взмолилась несчастная. - Что  у  вас
там такое?
   -  Только  самое  необходимое!  -  отчеканила  старуха,  но  все-таки
остановилась, снизойдя к слабости молодого поколения.
   С огромным трудом, останавливаясь  через  каждые  десять  шагов,  что
неизменно  вызывало  теткино  ворчание,  Надежда  доволокла  неподъемный
чемодан до стоянки такси.
   К пущему расстройству она  заметила,  что  железные  уголки  чемодана
вдрызг разодрали хорошие новые колготки.
   "А еще семьдесят ден! - с обидой подумала она. - Прочные  называется!
Хотя этаким чемоданом и чертову кожу порвешь!"
   Единственный на стоянке частник заломил несусветную цену. Тетка гордо
заявила, что за такие деньги  ни  за  что  не  поедет  и  вообще  нельзя
поощрять спекуляцию, но Надежда была  окончательно  сломлена  чемоданом,
мечтала только о том, чтобы доставить обоих - чемодан и тетку - до места
ночлега, и согласилась, не торгуясь.
   В довершение ко всем прочим удовольствиям в доме  у  матери  не  было
лифта, так что чемодан пришлось еще и поднимать на третий этаж.
   Мать, совершенно зеленая от  перенесенных  волнений,  открыла  дверь.
Надежда первым втолкнула в прихожую чемодан, и это  чудовище  неожиданно
распахнулось, вывалив на пол груду каких-то  зеленовато-серых  черепков,
кое-как обернутых белыми, чистенькими тряпочками.
   - Что это?! - завопила Надежда, подняв с  полу  особенно  замызганный
черепок, покрытый какими-то чудовищными каракулями. - И вот это я тащила
на себе через весь город?
   - Осторожно! - вскрикнула тетка, ворвавшись  в  квартиру  и  выхватив
черепок у Надежды. - Ты не  представляешь,  какое  сокровище  держишь  в
руках!
   Она поправила пенсне, гордо вытянула перед собой руку  с  черепком  и
торжественно прочла начертанные на нем клинописные каракули,  сделавшись
еще больше похожей на Станиславского, которого Надежда, конечно, никогда
не видела:
   - О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту!

***

   - О, приди  же  к  нам,  приди,  львиноголовая  Ламашту!  -  нараспев
проговорил высокий жрец  с  длинными  черными  волосами,  перехваченными
белой лентой, одетый в белые одежды. - О,  приди  к  нам,  поднимись  из
своих подземных чертогов, приведи за  собою  своих  страшных  спутников!
Приведи за собой уттуков и асакков, тени мертвых  и  духов  преисподней!
Приведи за собой этимли и галле, злых демонов черной полночи!
   Приведи голодные призраки галле лемнуте!
   Жрец ударил коротким жезлом в медный гонг, и  гулкий  тоскливый  звон
поплыл по святилищу, отражаясь от его сырых неровных  стен  и  заставляя
колебаться пламя дымных, чадящих факелов.
   - Слушай, слушай нас, великий Бел-Энлиль, двуединый Бел-Ашур!  Слушай
нас, мудрый! Молимся мы тебе и славу поем  тебе,  но  призываем  сегодня
черную твою дочь, порождение тьмы, львиноголовую Ламашту.
   Ей, вечно живой и вечно мертвой, приносим мы сегодня великую жертву!
   Жрец снова ударил в гонг, и из-за  парчового  покрывала,  скрывавшего
темный угол святилища, появились двое его прислужников  -  двое  высоких
людей в белых одеждах и золотых масках с черными провалами глаз.
   Или не были эти двое людьми? Страшным,  неземным  холодом  повеяло  в
святилище при их появлении.
   Правда, здесь, в этом тайном подземелье, и без того  было  холодно  и
сыро, дымные факелы едва рассеивали мрак, в котором теснились  несколько
десятков посвященных.
   Только жрец с жезлом власти в руке и позолоченный  алтарь  были  ярко
освещены, как сцена в театре, и теперь на эту освещенную факелами  сцену
вышли двое златолицых.
   - Прими, прими, львиноголовая, нашу великую жертву! - проговорил жрец
нараспев сильным и красивым голосом.
   Прислужники подошли с двух сторон к алтарю  и  одновременно  с  новым
ударом гонга бросили на его сверкающую поверхность  три  темных  круглых
предмета, извлеченных из складок белых развевающихся одежд.
   Свет факелов стал на мгновение  ярче,  и  в  этом  свете  посвященные
разглядели,  что  прислужники  возложили  на  алтарь   три   отрубленные
человеческие головы.
   Вздох ужаса, пробежал по святилищу, но не  успел  еще  стихнуть  этот
вздох,  как  новый  звук  наполнил  подземелье:  низкий  звериный   рев,
одновременно тоскливый и радостный, завораживающий и леденящий кровь...
   Посвященные отшатнулись от алтаря, сбились в плотную кучу,  как  овцы
сбиваются   плотнее   при   приближении   хищника.   Каждому    хотелось
почувствовать человеческое тепло соседа,  отгородиться  этим  теплом  от
ледяного ужаса преисподней...
   Едва лишь стих звериный рык, жрец пропел радостно и победно:
   - Слава, слава тебе, львиноголовая! Ты приняла нашу  жертву,  приняла
наш дар!
   Приди же, приди к нам, оставь ненадолго свое подземное царство! Знаю,
диким зверем рыщешь ты по ночам, отгрызаешь  головы  одиноких  путников,
лакомишься ими, хищная, как люди лакомятся шербетом и виноградом.  Мы  -
верные твои слуги, мы  принесли  тебе  сегодня  жертву  и  впредь  будем
неустанно служить! Приди, приди же к нам, львиноголовая Ламашту!
   Голос жреца затих, и  некоторое  время  в  святилище  стояла  тишина.
Наконец он снова ударил в гонг и заговорил:
   - Боги,  великие  боги,  Ану,  Энлиль  и  Эйя,  боги  земли,  неба  и
подземного мира!
   Сегодня к вашему стаду прибилась еще одна овца, еще один новый  слуга
пришел, чтобы служить вам! Один из древних, верный сын сураев, он  хочет
предстать сегодня перед вашим лицом!
   Златолицые служители жреца подошли к толпе посвященных  и  вывели  из
нее за руки смуглого юношу  с  черными  курчавыми  волосами.  Подойдя  к
алтарю, юноша, повинуясь знаку жреца, опустился на колени.
   - Повторяй за мной, ягненок! - произнес жрец тихо и непривычно мягко,
а затем снова возвысил свой голос:
   - Я, сураи, ассириец, потомок древних властителей Земли...
   - Я, сураи, ассириец... - как эхо, повторил юноша.
   - Пришел сегодня, чтобы предстать перед алтарем своих отцов...
   - Перед алтарем отцов...;:
   - Пришел, чтобы служить вам, великие боги,  Ану,  Энлиль,  Эйя,  вам,
Бел-Энлиль  и  Бел-Ашур,  и   тебе,   дочь   тьмы,   ужас   преисподней,
львиноголовая Ламашту! Мой народ во славе правил Землей, когда  не  было
даже имен всех других народов, когда только владыка ветра Адад пас  свои
стада на безлюдных равнинах! Мы, айсоры, сураи, древнее древних, и  наше
право священно.
   Я пришел к алтарю своих предков, чтобы вернуть эту священную  власть.
Примите меня в свое лоно, великие боги Ассирии!
   В подземелье раздался вдруг  исполинский  вздох,  и  порыв  холодного
ветра на мгновение погасил все факелы, все светильники. Но тьма  недолго
царила в святилище, снова дымные факелы вспыхнули сами собой.  Все  было
как прежде, только на позолоченном алтаре не было человеческих голов.
   - Боги приняли жертву! - радостно провозгласил жрец. -  Теперь  ты  -
один из нас, сын мой!
   С этими словами жрец достал из складок своей одежды короткий  золотой
нож и провел им по вытянутой вперед руке  нового  собрата.  Капля  крови
упала на алтарь, и жрец еще раз ударил в гонг.
   Когда томительный звон затих, он провозгласил нараспев:
   - Посвящение совершилось!
   В унылой задумчивости Надежда пила остывший кофе и тяжело вздыхала. О
том, чтобы сегодня работать, не могло быть и речи.  Голова  гудела,  как
медный котел, казалось,  что  вместо  волос  на  голове  растут  змеи  и
ящерицы, как у Медузы-Горгоны.
   Вчера  Надежда  так  разозлилась  на  зловредную   старуху,   которая
заставила ее тащить какие-то  глиняные  черепки,  что,  едва  дождавшись
открытия метро, опрометью выбежала из квартиры матери, чтобы не устроить
скандал. Впрочем, тетя Вася и не заметила, надо думать,  ее  отсутствия.
Сразу же по приезде она удалилась  в  отведенную  ей  комнату  и  начала
разбирать свои драгоценные глиняные черепки, бормоча при  этом  какие-то
заклинания.
   Уже у двери Надежда выразительно покрутила пальцем у виска и показала
глазами в сторону теткиной комнаты. Мать только тяжело вздохнула.
   Хорошее воспитание не позволило им поинтересоваться, за каким  чертом
тетя Вася притащилась в Санкт-Петербург,  который,  кстати,  она  упорно
именовала Ленинградом, и сколько времени собирается здесь провести.
   Несколько  минут  Надежда  боролась  с  упорным  желанием   отключить
телефон, и как раз в эту минуту он зазвонил.
   - Надя, - мать бормотала вполголоса, - если  ты  меня  хоть  немножко
любишь, ты приедешь... У меня больше нет сил!
   - А что еще она устроила? - нехотя поинтересовалась Надежда.
   - Да ничего особенного. Просто после твоего ухода  она  заявила,  что
это у нас в городе сейчас шесть утра,  а  у  них,  в  Нукусе,  -  другой
временной пояс, и сейчас там позднее утро.
   - Все ясно - девять часов - это  у  нее  позднее  утро,  -  вздохнула
Надежда.
   - Вот именно. А она, дескать, привыкла вставать рано.., в  общем,  мы
не ложились.
   - Так-так, - зловеще вставила Надежда, - а сейчас ее нету, что ли?
   - Сейчас она в ванной, да и вообще она глуховата, слышит, если громко
говорят.
   И хочет идти по делам, а как ее одну пустить?
   Она же к нашему транспорту не привыкла...
   - Господи, да какие у  нее  там  могут  быть  дела?  -  не  выдержала
Надежда. - Ты выяснила, зачем она приперлась?
   - Как-то неудобно было спрашивать, -  протянула  мать,  -  а  она  не
сказала.
   Внутренне  Надежда  уже  смирилась  с  неизбежным,  она  поняла,  что
придется тащиться сегодня к матери и присматривать за  тетей  Васей.  Не
понимала  она  только  одного:  за  какие  грехи  Бог  послал  им  такое
наказание? Ну да ладно, Ему там сверху виднее.
   Мать была бледная, с синими кругами  под  глазами  -  еще  бы,  после
бессонной ночи, а тетя  Вася  выглядела  как  обычно.  То  есть  Надежда
понятия не имела, как выглядит тетя Вася обычно, но тетка была  бодра  и
язвительна, как ночью.
   - Ну и порядки у вас в Ленинграде! - вместо  приветствия  высказалась
тетя Вася. - Второй час уже дня - а по-нашему - пятый, а они сидят себе,
прохлаждаются!  Ты  что,  пораньше  приехать  не  могла?  У   меня   дел
невпроворот!
   "А если тебе наши порядки  не  нравятся,  то  и  сидела  бы  в  своем
Нукусе", - подумала Надежда, но вслух ничего не сказала.
   - Тетя Вася, может, вы приляжете? - предложила мать  без  надежды  на
успех.
   - Я прекрасно выспалась в поезде! - заявила старуха.  -  И  вообще  у
меня бессонница, сплю очень мало. - Итак,  мы  будем  прохлаждаться  или
займемся наконец делом?
   - Так-так, - произнесла Надежда  и  уселась  на  диван  поудобнее,  -
давайте-ка присядем для начала и выясним, что у вас за дела и  зачем  вы
вообще приехали в наш славный город Санкт-Петербург, да еще так  срочно,
что не смогли даже предупредить о своем приезде?
   Мать делала ей за спиной тетя Васи укоризненные знаки, но характер  у
Надежды от  природы  был  твердый,  просто  вчера  ее  выбили  из  колеи
тяжеленные глиняные таблички и бессонная ночь на вокзале, но теперь  она
несколько отошла и решила не давать старухе спуску.
   Тетя Вася выпрямилась во весь свой немалый рост, поправила  пенсне  и
стала еще больше похожа  на  Станиславского.  Однако,  встретив  твердый
Надеждин взгляд, она как-то  стушевалась  и  пробормотала,  что  она  же
послала телеграмму заранее, надеясь, что уж за четыре-то дня она  дойдет
до адресата. Поскольку Надежда с матерью  молчали,  ожидая  продолжения,
тетя Вася принесла из своей комнаты какие-то бумаги и, время от  времени
саркастически   критикуя   современную   молодежь,   под   каковой   она
подразумевала всех людей моложе семидесяти лет, начала рассказывать..
   Оказывается, Васса Иринарховна Сперанская  была  искусствоведом.  Она
стала искусствоведом еще в Ленинграде, больше шестидесяти лет  назад,  и
так и оставалась им по сей день. Там, в  Нукусе,  как-то  постепенно  за
годы Советской власти образовался  замечательный  музей,  потому  что  в
Каракалпакию, оказывается, ссылали в свое время много культурных  людей.
То есть ссылали  всюду,  но  директор  Художественного  музея  в  Нукусе
привечал сосланных искусствоведов и даже брал их на работу.  Взял  он  и
тетю Васю. И она до сих пор там работает, хотя директор, конечно,  давно
умер.
   Тетя Вася специализировалась на древнем  ассирийском  искусстве  и  в
нукусском музее она была единственным специалистом. Но достигла в  своих
исследованиях таких результатов, что ее не только  не  забыли  в  бывшем
Союзе, а даже узнали за рубежом. Она состояла в  обширной  переписке  со
многими учеными и музеями, но никуда не выезжала из своего Нукуса.
   В процессе теткиного  монолога  Надежда  украдкой  переглядывалась  с
матерью, и мать, в ответ на ее вопросительные взгляды, кивала головой  -
дескать, все правда, кое-какие сведения просачивались и раньше, пока был
жив Надеждин отец.
   - И вот пришло письмо из Эрмитажа, - тетка трясла  письмом,  -  скоро
откроется выставка, будет называться "Ассирийское наследство". Экспонаты
из коллекции немецкого барона фон Гагенау.
   Потрясающая коллекция! Мне очень  нужно  ее  посмотреть!  И  сравнить
некоторые записи на табличках, а для этого нужно было обязательно своими
глазами увидеть оригиналы и поработать с  ними  без  помех!  Потому  что
Гротефенд, на мой взгляд, совершенно  не  правильно  толковал  некоторые
вещи!
   - Кто такой Гротефенд? - не удержалась от вопроса Надежда, и это было
ее ошибкой.
   Тетка немедленно впала в ярость.
   - Каждый школьник должен знать, кто такой Гротефенд! - завопила  она.
- А уж тебе-то совершенно непростительно!  Живешь  в  большом  городе  и
такая необразованная, Может быть, ты не знаешь даже,  кто  такой  Шлиман
или Китченер?
   Надежда знала, что Шлиман - это немецкий археолог,  который  раскопал
Трою, и смутно помнила, что англичанин  лорд  Китченер,  кажется,  нашел
гробницу фараона Тутанхамона, они там  еще  потом  заболели  неизвестной
болезнью и умерли,  и  пресса  сваливала  все  на  мумию  Тутанхамона  -
дескать, нечего тревожить царскую могилу, там  специальное  заклятие  от
воров было наложено.
   Но насчет Гротефенда был полный провал в памяти.
   -  Это  ученый,  который  первым  расшифровал  шумерские  надписи,  -
милостиво пояснила тетя Вася. - Каждый школьник...
   - А у нас каждый школьник знает, кто такой Билл  Гейтс!  -  невежливо
перебила Надежда. - Ему это нужнее. А вы знаете, кто это такой?
   Вопрос был провокационный, но хитрая  старуха  сделала  вид,  что  не
слышала.
   - И вот, - продолжала она как ни в  чем  не  бывало,  -  обещали  мне
оплатить дорогу  и  проживание  в  гостинице,  но,  как  водится,  потом
оказалось, что денег нету, и пришлось мне ехать на свои кровные.  А  так
бы я вас не обеспокоила. - Она покосилась на Надежду.
   - Что вы, тетя  Вася,  -  забормотала  пристыженная  мать,  -  живите
сколько хо