ади.

Кархан присел на корточки, зажал живот руками.

- Позови водителя, - бесцветно выдавил он Генерал велел Головерову привести
из сауны наркомана-телохранителя, который тем временем выпросил у Отрубина
укол баралгина и теперь спал на полке. Он ни на минуту не сомневался, что
попал в руки бандитов, только покруче, чем он сам, и теперь, как всякий
слуга, ждал, когда договорятся между собой паханы. Кархан попросил визитку,
отнятую у него при обыске, своей рукой написал с обратной стороны адрес и
подал водителю:

- Отдай им птичку из клетки.

Генерал решил ехать за Катей сам и попросил Тучкова подождать его в машине.

- Почему ты не отпустил ее сам? - спросил он, когда снова остались вдвоем.
- Неужели ты забыл Афган? Объясни, я не понимаю твоей обиды и жестокости ко
мне. Ты же знал, Катя - единственная дочь. И я тебе рассказывал о ней там,
помнишь?.. Это же подлость даже по восточным законам!

- Дай мне пистолет с одним патроном, - попросил Кархан.

- Даже пощечины не дам, - бросил генерал и, ссутулившись, пошел к двери.

Он и в самом деле, наверное, не умел пользоваться плодами победы, ибо уже в
который раз не испытывал от нее радости. Вероятно, потому, что в этой
странной войне противниками оказывались свои и победа не вызывала ничего,
кроме чувства омерзения... Будто он подержал в руках ящерицу...

Катю прятали в старом доме по улице Щукинской, возле целого ряда
иностранных посольств с пестреющими флагами на особняках. Здесь было полно
милиции, где-то тут же несла службу негласная охрана, - на первый взгляд
место неподходящее, чтобы прятать похищенных людей. Но, видимо, на это
Кархан и рассчитывал. Катя не походила ни на заложницу, ни на пленницу, тем
более ни на птичку в клетке.

- Представляю, что ты затеял! Пол-Москвы на ноги поднял! - возмущалась она
по дороге. - А делать ничего не надо было. Я бы вырвалась сама! У меня все
было готово к побегу. Два дня обрабатывала охранников, изображала слабую,
беззащитную генеральскую дочку. А охранники мои, Руслан и Саид, - очень
славные ребята, опекали меня, как принцессу. Фруктов налопалась!.. Если бы
еще на день отложила побег, то привыкла бы к ним и не смогла выстрелить.

- Из чего же ты собралась стрелять? - слушал и улыбался генерал.

- У них была "Ксюша". Я прикинулась, что никогда не держала в руках
настоящего автомата, и они втайне друг от друга учили меня, как
пользоваться. Им было забавно, что я совсем ничего не умею... Бежать хотела
сегодня ночью, когда Саид будет дежурить. Он стал проявлять интерес ко мне
и потерял бдительность. На кухне есть мусоропровод, приемный бункер легко
вытаскивается. Рассчитывала спуститься по нему в накопительный контейнер, а
там!.. Конечно, в трубе такая вонь, скользко, но через железные двери было
не уйти...

Дед Мазай вдруг пожалел, что когда-то возил ее на полигон и учил стрелять...


Все "охотничьи" дни, пока высиживали и выслеживали Кархана, Глеб Головеров,
как и остальные, жил в машине, изредка переставляя ее с места на место,
чтобы не примелькалась. Тут же отдыхал, ел, брился, переодевался и спал.
Обстановка была в общем-то привычная, можно сказать, даже комфортабельная,
поскольку в подобных операциях где только не приходилось жить. И все бы
ничего, но то ли от впечатлений этой партизанщины, то ли от постоянного
присутствия Тучкова Глебу опять снилась Марита. Он просыпался с неприятным
чувством вины и отвращения ко всему, как бывало с глубокого похмелья,
выходил из машины, гулял по ночным улицам, стараясь отвлечься и развеять
впечатления от сна, но каждый люк колодца под ногами напоминал ему Бендеры.

Зная о том, что снайперы "румын" используют для перемещения по городу и
смены позиций трассы теплосетей, казаки и ополченцы Приднестровья
заваливали люки железобетонными блоками и кирпичными глыбами из развалин.
Можно было бесконечно ползать по трубам, кое-где едва протискиваясь под
перекрытиями железобетонных лотков, передвигаться от колодца к колодцу,
кричать и даже стрелять по толстым чугунным крышкам - никто бы не обратил
внимания, ибо в разбитом городе давно привыкли к крикам и стрельбе. К тому
же Марита предупредила, что, если их услышат казаки, могут сдвинуть блок,
открыть люк и, не разбираясь, бросить гранату.

Ей было проще и привычней лазить по теплосетям - стройная ее фигурка
проходила в самые узкие щели, а Глебу иногда приходилось разбивать на
трубах теплоизоляцию, чтобы расширить просвет. От стекловаты горели руки,
лицо и резало глаза...

Оставалась надежда на то, что его станут искать. Группа "Щит" из полусотни
бойцов была сформирована на базе "Молнии" специально для Приднестровья,
чтобы взять под охрану остатки оборонной промышленности, не уничтоженной
"румынами". Ликвидация бродячих снайперов была делом побочным, попутным, и
занимались ею всего два человека да пятерка приданных им казаков. Тучков
знал, в каком районе находится Головеров, и до того момента, как он
спустился в теплосеть, постоянно поддерживал с ним радиосвязь. Но батареи к
тому времени уже подсели и рация под землей отказала сразу. Казаки, бывшие
с Глебом, в это время прочесывали девятиэтажный жилой дом, откуда стрелял
снайпер. Они могли бы, спустившись вниз, увидеть открытый люк, однако
артобстрел начался, когда казаки были на верхних этажах. Теплокамеру
завалило плитами, обрушенными от попадания крупнокалиберного снаряда в
панельный дом...

Марита сломалась лишь после того, как попыталась убить Глеба и лишилась
последнего карабина. Она испугалась, когда увидела в тусклом свете фонарика
разорванную пулей мышцу на плече, серый пороховой ожог от выстрела в упор и
кровь. После суточного блуждания в подземельях на них не было ничего
чистого, чтобы перевязать или хотя бы закрыть рану. Распечатанный
перевязочный пакет в нарукавном кармане давно размок и пропитался грязной
водой, тельняшка под камуфляжем была еще грязнее. К тому же следовало
промыть рану, очистить от ниток, попавших с разорванной одежды, и ржавчины,
- Глеб после выстрела машинально зажал рану рукой. Заражение крови было
обеспечено.

- Мне известно, что надо делать, - вдруг сказала Марита.

Головеров тоже знал, что нужно делать, но под рукой не было ни посуды, ни
даже автомата с подствольником, который часто заменял стакан. К тому же он
сутки не пил воды и не ощущал никаких позывов...

Сначала Марита вымыла мочой руки, затем несколько раз смочила и отжала
перевязочный пакет, затем сняла спортивные брюки, трусики и встала над
плечом, пропустив его между ног.

- Свети мне, - попросила она.

Рану жгло от мочи хуже, чем от йода или спирта. Марита промывала ее струђй,
цепляла ноготками и выдергивала нитки, ржавчину и снова промывала, экономно
расходуя "антисептик".

- И откуда у тебя берется, - проворчал он, слушая шипящую возле уха струю.

- Долго терпела, тебя стеснялась, - прибалтийский акцент ее как бы
выхолаживал слова, делал их бесчувственными, невыразительными.

Глеб чуть не выматерился. Мир превращался в дурдом - другого определения
невозможно было подыскать, - если женщины не моргнув глазом хладнокровно
стреляли в мужчин, но при этом стеснялись писать в их присутствии. Это не
поддавалось логике и здравому рассудку.

Старинный способ обработки и обеззараживания ран мочой был почти забыт,
знали его врачи да те, кто проходил специальную школу выживания. Как и где
научилась Марита снайперскому искусству, было известно и не вызывало
вопросов. Любители спорта давно привыкли к зрелищу - стреляющей женщине. Но
не хотелось верить, что эта молодая совсем женщина, кроме спортивной
подготовки, имела еще другую - профессионального воина, училась, как
убивать и как выживать. Теоретически он допускал, что такое возможно, коли
Марита поехала на войну зарабатывать деньги. Не за приключениями, не из
романтических побуждений, а именно из соображений практических. Однако при
этом противился разум, душа отвергала все аргументы и доводы.

Закончив обработку раны, Марита смыла кровь со спины, груди и живота,
почему-то теперь не стесняясь, будто этот выстрел в упор был последним ее
выстрелом, разбившим некую мораль, условности и барьеры, разделявшие двух
человек - мужчину и женщину, охотника и добычу, стрелка и жертву. Оставаясь
полуголой, она стала бинтовать рану в быстро тускнеющем свете фонаря, а
закончила уже в темноте. Помогла ему одеться и лишь после этого оделась
сама.

- Где ты этому научилась? - спросил Глеб.

- Чему? Перевязывать?

- Нет...

Она догадалась, и в голосе ее послышалось тепло от воспоминаний.

- Так делал мой дедушка. Он жил на хуторе, я приезжала к нему маленькая.
Однажды чужие собаки порвали наших овец. И дедушка их лечил.

Марита замолчала, как бы спохватившись о неуместной откровенности. Глеб
больше ни о чем не спрашивал, и они сидели в полной тишине минут десять.
Над головой отдаленно прошумел грузовик. Глеб оторвал полоску рубероида,
поджег его и проверил, куда тянет дым: из теплокамеры, где была спрятана
последняя винтовка Мариты, было два хода. Дым тянуло в оба.

- Куда пойдем? - спросил он.

- Эти трубы идут в школу, - указала Марита. - Там был выход в бойлерную. Я
давно туда не ходила...

Она воевала вахтовым методом: пробиралась в город на пять дней, делала за
это время несколько зарубок на прикладе и на неделю снова уходила на
"румынскую" территорию - получать деньги и отдыхать от своего тяжкого
труда. Часть продуктов она приносила с собой, часть добывала в городе у
своих врагов, на ополченских полевых кухнях, где кормили всех подряд. Тут
же, в теплотрассе, у нее были спрятаны выходное платье, туфли, колготки и
серый неприметный плащ.

Марита на правах пленницы и проводника поползла вперед. Теперь кроме
"винтореза", который все время мешал передвигаться в тесном пространстве,
давала знать о себе и рана. Левая рука быстро уставала, набухала кровью
повязка на плече. Кроме всего, раздражали компенсаторы - П-образные изгибы
трассы, предназначенные гасить гидродинамические удары в трубах.
Приходилось извиваться змеей, преодолевая лишние метры и тесные повороты.
Головеров давно бросил бронежилет, хотя пожалел о нем ночью, когда от
холода била дрожь, однако оставил шлем и теперь не стукался головой о
бетонную кровлю, и можно было, опустив стеклянное забрало, отдыхать лицом
вниз, чтобы расслабить всегда напряженные мышцы шеи. Сейчас же поврежденная
пулей мышца быстро уставала, и Глеб полз, практически не поднимая головы.

Миновав четыре компенсатора - расстояние более ста метров, они оказались в
просторном и совершенно сухом колодце с двумя люками. Глеб потолкал крышки
стволом "винтореза" - привалено было на совесть.

- Осталось немного, - успокаивая дыхание, проговорила Марита. - Тем более с
горки...

Головеров почиркал зажигалкой, используя один кремень, - экономил газ,
сильно выжженный за вчерашний день. В коротких вспышках искр осмотрел стены
и кровлю колодца - сделано прочно, по технологии, даже стыки плит промазаны
раствором.

- Рана кровоточит, - заметила она.

- Стрелять не надо было, идиотка! - со злости ответил Глеб, хотя злость
была не на нее, а на добросовестных строителей.

- Теперь поздно, - заключила Марита, забираясь в узкий лаз трассы.

Трубы и впрямь потянули с горки, повторяя внешний рельеф земли. Ползти было
легче и быстрее, особенно там, где трубы изолировались стекловатой и
рубероидом. От сетчатого же кожуха, обмазанного раствором, в кровь
издирались локти и бедра.

После первого же компенсатора Глеб почувствовал запах сырости. Марита
проползла вперед метров на десять и обреченно выдохнула:

- Вода... Затоплено...

Она могла разворачиваться в теплотрассе шириной до семидесяти сантиметров -
складывалась пополам, поджимала ноги и медленно, со стоном совершала
вращательное движение, хотя на первый взгляд пространство не позволяло
этого сделать. Глеб, имеющий объем и вес в два раза больший, мог ползти
только вперед или ногами назад.

Марита развернулась, подобралась к Головерову, ткнулась головой в шлем:

- Хода нет, вода...

Он уже ползал ногами вперед не один раз, вся нагрузка при этом ложилась на
руки, приходилось буквально выдавливать себя из теплотрассы, как пасту из
тюбика. Сейчас натруженная и поврежденная мышца не выдерживала напряжения,
тем более ползти нужно было в гору. Марита подталкивала его сначала руками
в шлем, затем развернулась еще раз и стала помогать ногами. Они оба скоро
начали задыхаться в тесноте, застоявшийся воздух, насыщенный углекислым
газом, почти не проветривал легких. Глеб отлеживался, затем делал рывок, но
одолеть больше метра за один раз не мог - от недостатка кислорода
раскалывалась голова. Вдруг он перестал ощущать толчки Мариты. Показалось,
что она исчезла из теплотрассы - не слышалось привычного тяжелого дыхания и
стона.

- Марита? - позвал он. - Что с тобой? В ушах стучала кровь. Он ощупал
пространство впереди себя - пусто. А снова сползать вниз не хотелось! Глеб
достал зажигалку, выставил вперед руку: в свете язычка пламени он увидел
Мариту, сложенную втрое, сжавшуюся в эмбрион. Она хотела развернуться и
застряла. И скорее всего, не могла дышать, зажатая между трубами и плитами
перекрытий. Глеб подполз к ней, нащупал голову, ноги, с трудом пропустил
руку под шею и потянул на себя. И вдруг понял, что сейчас сломает ее -
что-то хрустнуло в ее хрупком теле! Тогда он разорвал рубероид на трубах и
начал выцарапывать из-под нее плотную слежавшуюся стекловату. Марита не
дышала и не издавала ни звука. Обрушенная с труб изоляция расширила
пространство. Глеб подтянул ее голову, затем распрямил ноги, таким образом
развернув Мариту к себе лицом. Она вдруг протяжно всхлипнула, задышала и
тут же закашлялась до рвотных позывов: воздух кругом был насыщен пылью
стекловаты. Он выдрал из-под шлема маску, натянул ее на лицо Мариты.

- Дыши глубоко! - крикнул он. - Глубокие вдохи, ну!

Она с трудом справилась с удушьем, расслабилась. Глеб опустил забрало и лег
вниз лицом. Это был не сон, а легкое забытье, в которое он впадал всякий
раз, как только расслаблял мышцы, но даже и минутная "отключка"
восстанавливала силы. Сейчас же он утерял счет времени, и показалось, что
дремал долго, может быть, целый час. Очнулся оттого, что почувствовал на
своей руке ладонь Мариты, колючую, шершавую, как наждачная бумага. Что-то
вроде благодарности было в этом прикосновении или какой-то странной,
пугливой ласки. Несколько минут он прислушивался к ее руке, и ему стало
казаться, что колкость ладони Мариты не от огрубевшей кожи и не от
стекловаты; это напоминало статическое электричество, когда между руками
людей проскакивают синие колючие искры. А здесь, под землей, их не могло
быть...

- Надо выползать, - не отнимая руки, сказал Глеб. - Сможешь?

- Постараюсь, - вымолвила Марита и сняла ладонь. - Очень хочется пить. Воды
много, но вся грязная.

- Терпи, ты же воин, а не девица, - грубовато отозвался он. - Капризничать
будешь у дедушки на хуторе.

До теплокамеры с двумя люками они ползли несколько часов. Вывалились из
лотка полуживые. Отдышавшись - а воздух здесь был почище, - Глеб снял шлем,
вытащил из него амортизаторы, затем ободрал изоляцию и прострелил трубу.
Марита вскрикнула от внезапного выстрела, вскочила:

- Что? Почему ты стрелял? В кого?

- Спокойно, - он подставил шлем под трубу и услышал журчание воды. Набрал
полкаски, пробоину экономно заткнул патроном, обернув его клочком
тельняшки.

- Ее можно пить? - с надеждой спросила Марита.

- Одна ржавчина, - буркнул он и тщательно отмыл шлем изнутри, но
выплескивать воду пожалел - умылся сам, заставил Мариту.

Обезвоживание организма уже ощущалось - от слабости подрагивали ноги,
начинались судороги пальцев. Глеб в несколько раз сложил маску, прижал ее к
пулевой пробоине и привязал проволокой. Вода через такой фильтр сочилась
тончайшей струйкой и в свете искр кремня казалась голубой. Он пытался
вспомнить, какое химическое вещество подмешивают в теплоноситель, чтобы не
было известкования внутри труб и радиаторов - то ли кислоты, то ли щелочи,
- соображал с трудом. И это тоже был результат водного голодания. Наконец,
вспомнил - щелочь, в небольших количествах. Учитывая экономические проблемы
в Молдавии прошлой зимой, ее вряд ли подмешивали, разве что
кальцинированную соду, чтобы смягчить...

- А ты дашь мне воды? - вдруг испугалась Марита. - Дашь чистой воды?

Она нащупала в темноте лицо Глеба - от ладоней побежали искры... Сначала он
прополоскал рот, сплюнул и после этого попробовал воду на вкус - кроме
железа, ничего не ощущалось, бывало, пили и хуже...

- Я - женщина! - сдавленным, сухим горлом воскликнула она.

- Наконец-то вспомнила, - проронил он со злостью и дал ей в руки каску.

Постоянная злость была результатом отравления углекислотой...

Марита пила медленно, тянула каждый глоток, наслаждалась, и отсутствие
грубой жадности тоже подчеркивало пробуждающийся женский характер. Однако
выпила всю воду, а было около литра. Глеб снова поставил шлем под струйку,
положил "винторез" и сел на приклад, вытянул ноги. Судороги сводили уже
ступни, и приходилось делать специальные упражнения - пятки вперед, носки
на себя, чтобы не застонать от боли.

Вдруг земля вздрогнула, встряхнулась вместе с приглушенным, как дальний
гром, грохотом: по городу снова заработала дальнобойная артиллерия "румын".
Марита прижалась к его спине, задышала возле уха.

- Не бойся, ваши стреляют, - буркнул он. Марита замерла, затаила дыхание,
ощупывая искрящимися ладонями лицо Глеба.

- У тебя губы сухие, потрескались, - проронила она, касаясь пальцами губ. -
Я выпила всю воду...

Вдруг она перегнулась через его плечо и стала смачивать языком губы.
Потрескавшаяся кожа сразу потеряла болезненность, сделалась чувствительной
и горячей, хотя у рта побежал озноб. Глеб стиснул зубы, отстранил Мариту:

- Ничего... подожду, сейчас натечет.

Она снова спряталась за спину - неподалеку разорвался тяжелый снаряд. Из
стыков плит колодца осыпался растрескавшийся раствор...

- Почему ты сказала мне "русская свинья"? - спросил Глеб. - Ты что,
ненавидишь русских?

Пауза была долгой - на земле громыхнуло еще раз, теперь подальше...

- Ненавижу, - напряженно выговорила она.

- Почему?.. Ты же чемпион СССР, объездила всю страну, подолгу жила среди
русских... Неужели и тогда ненавидела?

- Ненавидела, презирала... Только терпела, сказать стеснялась.

- Перестала стесняться, когда взяла в руки винтовку?

- Я стала сильной и независимой. Литва стала сильной и независимой.

- Не понимаю твоей ненависти, - Глеб взвесил шлем в руке - воды натекло еще
мало. - Для нее теперь нет причины. Все сильные и независимые.

- Есть... - Голос Мариты вновь стал сипнуть. - Литва все равно маленькая
нация. Россия называется - великая. Литовцев все равно мало, русских -
много.

- Но величие нации не определяется количеством населения. И размерами
территорий тоже. Есть историческая предопределенность. Старый мир был
справедливее и честнее. Каждый народ сам себе отмерил жизненное
пространство, по уровню национального духа, сколько мог освоить, столько и
брал. За что же ненавидеть русских?

- Вас ненавидит весь цивилизованный мир, потому что боится.

- Значит, твоя Литва примкнула к этому миру, чтобы вместе ненавидеть?.. -
Глеб взял ее за волосы, повернул к себе лицом. - Кто тебе мозги запудрил,
дура ты. Значит, не за деньги стреляешь? За идею пилочкой для ногтей
зарубки ставишь?

- Отпусти, мне больно, - попросила Марита. Глеб отпустил волосы, жадными
глотками выпил всю воду, что набежала, и снова сунул каску под трубу.

- Мир боится, мы страшные. Оккупанты, захватчики, убийцы...

- Ты не страшный, - перебила она. - Не убил меня, когда я стреляла. Но все
равно сдашь меня в комендатуру, когда выйдем. Сдашь? Или казакам отдашь?

Он промолчал. В полной тишине струйка воды, падающая в пустой шлем, по
звуку напоминала дождевую, бегущую с крыши. Глеб представил себе теплый
летний ливень, исходящий пар