Да нет, это я так, над собой, - отмахнулся Карогод. - Продолжайте.
   - Вы что, с ума сошли?!  -  взревел  подполковник.  -  Мальчишка,  салага
необстрелянный! Вы хоть  понимаете,  что  это  значит?!  Это  сдача!  Полная
капитуляция! Лапы кверху!..
   - Не кричите, - попросил Карогод. - В ушах звенит.
   - Ах вот как? Звенит?! - Дежурный отшвырнул приказ. - Вы что, будете  его
исполнять? Ликвидировать спутники?
   Ни одна живая душа в Центре не знала о  предстоящей  реорганизации.  А  о
полной ликвидации "Возмездия" вообще не было  речи,  поэтому  приказ  нового
Главкома и для Карогода звучал неожиданно.  Вряд  ли  кто-то  мог  допустить
подобную мысль,  сходную  разве  что  с  самоубийством.  Что  ни  говори,  а
неуязвимая система Удара возмездия  была  хорошим  отрезвляющим  моментом  и
гарантом мира - это как ведро ледяной воды на голову...
   - Что вы предлагаете? - вздохнул  Карогод.  -  Как  человек  военный?  Не
выполнять приказ?
   - Ну не раздеваться же перед этой шпаной!
   - Какой шпаной?
   - Известно  какой  -  международной!  Чувствовалось  воспитание  генерала
Непотягова...
   - Нет, что вы предлагаете конкретно? - уперся  Карогод.  -  Не  выполнять
приказ и шантажировать нового Главкома, пока не отменит?
   - А почему нет? - Дежурный воспрял. -  Мы  самостоятельная  и  автономная
структура, а этот... Главком из секретарей в нашем  деле  ни  уха  ни  рыла!
Попробуем объяснить ему, не  поймет  -  начнем  давить.  Нас  тут  не  взять
девяносто девять лет.
   - Слушайте, подполковник... Вы знаете о том, что  в  Центре  находятся...
дети? - неожиданно спросил Гелий.
   - Дети? - на секунду опешил тот. - Какие дети?! Вы что?
   И  профессионально  нюхнул  воздух  у  лица  начальника  -  проверял   на
трезвость...
   Гелий откровенно дыхнул на него  и  выкатил  ногой  из-под  стола  пустую
бутылку.
   - Обыкновенные! Дети,  ребятишки!  Сопливые,  слюнявые!..  Впрочем,  нет,
скорее всего больные... Знаете? Слышали?
   - Что вы несете-то? - возмутился ракетчик. - Откуда здесь дети?
   - Это я спрашиваю - откуда?
   - Не знаю! Не слышал! - обиделся тот. - Я вам про Фому, вы про...
   - А слышали о Грязной зоне?
   - Ну и что? Лаборатория...
   - Может, это ясли? Детский сад? Со стойловым содержанием?
   -  С  каким...  содержанием?  -  Подполковник  в  сельском  хозяйстве  не
разбирался вообще.
   - Со стойловым! Каждый ребенок - в отдельной клетке!
   - Вы что несете?.. Ничего не пойму!
   - Не понимаете - идите, - устало отмахнулся Гелий. - Свободны.
   - Почему я должен знать о каких-то детях? - то ли возмутился, то ли хотел
оправдаться дежурный. -  Грязная  зона  -  отдельный  объект.  Я  -  сменный
дежурный центрального пульта и отвечаю за свой.
   - Идите отсюда! - прикрикнул Карогод. - Марш на рабочее место.
   Подполковник на глазах постарел, ссутулился и вышел,  у  порога  сверкнув
злым, пристальным глазом. А Гелий поднял приказ,  стряхнул  с  него  пыль  и
принялся читать. Далее шли  подробные  указания  по  поводу  самого  Центра,
секретной документации, имущества и личного состава. Следовало что-то  сдать
в архив Генштаба, что-то законсервировать,  демонтировать,  передать,  а  из
сорока  трех  служащих  оставить  лишь   ведущих   специалистов,   то   есть
Широколобых,  которых  едва  набиралось  десяток,  и  несколько  человек  из
вспомогательной службы для этого самого демонтажа, ликвидации, консервации и
прочих печальных процедур.
   Полностью упразднялась служба связи, иначе  говоря,  все  женщины  Центра
подлежали сокращению.
   А еще строго-настрого запрещалось проводить какие-либо  исследовательские
и плановые работы в системе УВ, при этом  ни  слова  о  том,  что  делать  с
объектами Слухач и Матка.
   И ни звука - о детях.
   Дверь распахнулась, и в проеме опять показался  подполковник-ракетчик,  в
его глазах ярко светилась надежда.
   - Ну, что еще? - недовольно спросил Карогод. - Новый приказ? Не исполнять
старый?
   Военные в Центре не любили его, он - военных.
   - Простите, я погорячился. Виноват, товарищ... - и умолк.
   - Я считал вас человеком без нервов.
   - И я так считал... Но вот, оказывается. - Подполковник развел  руками  и
поднял глаза. - Вы о детях  спрашивали...  Я  знаю,  чьи  это  дети.  Теперь
понимаю...
   - Ну? - вскочил Гелий. - Говори же! Обращение на  "ты"  подействовало  на
подполковника как приглашение к мужскому откровению.
   -  Эти  сучки-то,  связистки,  с  Широколобыми  путаются!  Каждую   смену
таскаются по разным зонам, - в его голосе послышалась  ревность:  похоже,  с
потенцией у ракетчика было не все в порядке. - Как только  начальники  служб
уезжают из Центра, так начинается... Я одну спрашивал, говорит, хочу  родить
гениального ребенка! Гениального!.. От кого?  От  этих  голубых  ублюдков?..
Гениальные дети рождаются от настоящих мужиков! А от Широколобых - выродки и
дебилы!.. Не зря говорят, что природа отдыхает на детях...
   - Хочешь сказать, эти дети просто... выблядки?
   - Конечно! Нарожали олигофренов - и куда  с  ними?  Вот  и  устроили  тут
детдом, кукушки щипаные! Как же, генеральские дочки!
   - Это твои догадки или... - Карогод вспомнил Марианну  Суглобову.  -  Или
одна из тайн Центра?
   - Какие там догадки! Шила в мешке не утаишь.
   - Ладно, спасибо, подполковник. Я с этим разберусь!
   - Спасибо - мало, - отрезал тот. - Как говорят, услуга за услугу.
   - Что ты хотел? - спросил Гелий, пытаясь осмыслить услышанное.
   - Насколько я знаю, вы работали  в  институте  и  занимались  космическим
оружием, верно? - Подполковник почему-то перешел на официальный тон.
   - Верно, было дело...
   Ракетчик плотнее затворил дверь, осмотрелся.
   - Нас тут не слушают? Не пишут?
   - Исключено...
   И все-таки он перегнулся через стол, заговорил полушепотом.
   - Вот что, я - русский офицер. Двадцать один год Родине отдал.  Мне  что,
могу сейчас и на пенсию... Да только не могу! Не выживу!  Мне  и  пенсии  не
надо, если нет покоя!
   - Чем могу помочь?
   - Знаю, там у вас секреты госважности... Но скажите мне, между нами: есть
у нас что? Там? - Он показал пальцем вверх. - Что может заменить наш  Центр?
Чем можно шпану в руках держать? Чтоб не рыпались?
   - Если откровенно, ничего особенного там нет...
   - Точно нет?
   - Так, кое-что, сырец, полуфабрикат...
   - Значит, надежды нет?
   - Как сказать? - Карогод замялся. - Надежда всегда есть. Вчера вон Слухач
умер, а вынесли на холод - воскрес. Бывают чудеса. А сегодня...
   -  В  таком  случае  я  вам  гарантирую  бунт  на  корабле!   -   отрубил
подполковник.
   Гелий сел в кресло, откинулся на спинку.
   - Ого, это интересно! Запрете меня в кабинете и  возьмете  Центр  в  свои
руки?
   - С вас нет спроса, вы человек  новый.  Решайтесь.  Подполковник  покачал
головой.
   - Хотите, открою тайну? Еще два года назад мы вывели на орбиту... парочку
влюбленных. Его зовут "Одиссей", потому что он блуждающий путешественник,  а
ее - "Пенелопа", поскольку она вынуждена висеть  на  одном  месте.  Все  это
делалось против натовских космических программ, но этой парочке  все  равно,
чьи спутники гасить. Эта домоседка  в  течение  семи  часов  обнаружит  нашу
абэвэгэдейку, где бы она ни находилась, а ее муж через три  часа  в  порошок
разотрет. Ревнивый он, чуть жена на  кого  глаз  положила,  бьет  сразу  без
разбора... А вы сидите тут потом девяносто девять лет.
   Подполковник переступил с ноги на ногу у порога, потянулся рукой к  плечу
и резко хапнул пальцами, скребанул, желая сорвать погон, однако на  униформе
знаков различия не было - всего лишь нашивка с номером чуть выше  нагрудного
кармана да визитка на прищепке. И эта  невозможность  сделать  сильный  жест
озлила ракетчика,  взмутила  и  подняла  из  глубин  единственное,  что  там
оставалось, - суровый и жесткий мат, чем-то отдаленно  напоминающий  мужские
слезы.
   Он  вышел,  желая  хлопнуть  дверью,  но  она  была   на   гидравлическом
амортизаторе...

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   ЗОЛОЧЕНЫЙ КУБОК (1992)

   1
   В прокуратуре разрушение Империи ощущалось более чем где-либо, и  обломки
ее  в  виде  начатых  и  незаконченных  дел  грозили  засыпать,   похоронить
законников. Бурцева бросало, как в штормовом океане, то вверх, то  вниз,  но
где бы он ни  был  -  в  следственной  бригаде  по  особо  важным  делам,  в
спецпрокуратуре или рядовым следователем,  -  везде  работал  как  пожарный:
только бы залить, остудить, отстоять то, что еще не горит.  А  где  бушевало
пламя, туда уже соваться  было  бессмысленно  и  бесполезно,  ибо  в  первую
очередь в огне перестройки и реформ сгорала всякая законность и сам Закон.
   Из бастующего Кузбасса его бросили к шахтерам Воркуты, после чего надолго
определили  как  специалиста   по   социальным   взрывам   и   экономическим
преступлениям. Два года он ездил по этим пожарам и, естественно, не  мог  ни
потушить,  ни  предупредить  ни  одного:   поджигатели   всегда   оставались
неуязвимы, поскольку обладали вполне законной неприкосновенностью.
   Уголовных дел было много, виноватых -  никого...  И  в  этой  бесконечной
суете он напрочь забыл и о кубке, сделанном из  головы  безвестного  старца,
похороненного в Зубцовске, и о непреднамеренном убийстве Николая Кузминых  в
Студеницах; теперь все эти дела казались мелкими,  незначительными,  и  если
когда вспоминались, то с ностальгическим чувством о  мирном  времени,  когда
можно было работать не в пожарном порядке. Или  когда  хотелось  посмотреть,
есть ли еще край,  где  нет  огня  и  дыма,  где  за  ночь  городские  улицы
перекрываются не омоновскими щитами,  не  автомобилями  и  бронетехникой,  а
сверкающими паутинками бабьего лета.
   И развод  с  Наденькой  сейчас  выглядел  глупым,  непоправимо  бездарным
действием,  ибо  эта  потеря  теперь  казалась  несоизмеримой  с  идиотскими
принципами и вожделениями поковыряться в мерзости человеческой, чтобы добыть
истину. Семья - вот что нужно ценить во время бурь и потрясений!
   Но было поздно: Наденька вышла замуж за своего спасенного от тюрьмы Вадим
Вадимыча и теперь выздоравливала после ранений, силой воли поднимая себя  на
ноги.
   Вряд ли она вообще нуждалась в мужской поддержке...
   Бурцев и не чаял когда-нибудь вернуться к прошлым, так и  не  завершенным
делам, если бы его  в  очередной  раз  не  отстранили  от  дел  (это  иногда
случалось и означало,  что  скоро  либо  повысят,  либо  понизят  до  уровня
рядового следователя), и он приходил на  работу  от  силы  привычки.  И  вот
однажды к нему на прием попросился какой-то ученый из МГУ.  Сергей  встретил
его с удовольствием - все заделье,  с  умным  человеком  побеседовать!  -  и
выяснилось,  что  он  по  его,  Бурцева,  заданию   дешифрировал   письмена,
оставленные на молитве-грамотке из гроба зубцовского обезглавленного старца.
Года три прошло, не  меньше,  с  той  поры,  когда  он  отправлял  копии  на
экспертизу,  но,  так  и  не  добившись  ответа,  забыл,   похерил   некогда
занимательную головоломку.
   Ученый выглядел натуральным книжником и больше напоминал сельского дьячка
-  русая  редкая  бородка,  ранняя  лысина  от   лба   и   печально-светлые,
пронзительные глаза.
   - Вашу заявку на экспертизу я нашел в архиве, случайно, - объяснил он.  -
Почему-то сдали без ответа, а меня заинтересовало. И  я  полгода  сидел  над
этим  текстом,  использовал  несколько  методик  дешифрирования  и   добился
результата. Сейчас я прочитаю желтую надпись.  Только  прежде  удовлетворите
мою жажду сердца (так и  сказал!):  откуда  эта  грамотка?  Я  понимаю,  это
сопроводительная молитва, дается покойному в руки... Но кто этот покойный?
   - Не установлено, - признался  Бурцев.  -  К  моему  сожалению,  дело  не
раскрыто и, кажется, прекращено.
   - Это был великий человек! - горячо воскликнул книгочей  и  стал  тут  же
поправляться. - Нет, имеется в виду, необычный. Могу  предполагать,  что  он
царской крови, понимаете? Или имел какое-то отношение  к  царской  династии.
Над ним совершили какой-то древний ритуал!
   - Да, его выкопали на девятый день из тайной могилы и отчленили голову.
   - Тогда все подтверждается! -  Голос  ученого  задрожал  от  волнения.  -
Безусловно, он царского рода!
   - Мало того, - зажигаясь его волнением, продолжил  Бурцев.  -  Из  черепа
сделали кубок, оковали золотом и повторили эту надпись на лобной кости.
   - Это дело следует непременно раскрыть! - потребовал ученый. - Установить
имя! И найти тех, кто совершил этот сатанинский ритуал!
   - Что же написано на грамотке? Читайте!
   - Здесь, по приказу  тайных  сил,  был  принесен  в  жертву  Царь,  чтобы
уничтожить государство.  Да  извещаются  об  этом  все  народы,  -  наизусть
прочитал  книгочей.  -  Понимаете,  о  чем  речь?   Если   надпись   сделана
фломастером, а потом повторена  на  лобной  кости,  это  значит,  они  снова
вернулись в Россию.
   - Кто - они?
   - Те, кто оставляет кабалистические надписи! Служители сатаны.  Если  они
пришли к нам, значит, мир уже в их руках, под их властью.  Последний  оплот,
не взятый ими в плен, - Россия.
   Он выложил перед Бурцевым письменное заключение - целый трактат, касаемый
каббалы  и  сатанизма.  Распрощавшись  с  ученым,  Сергей  подробно   изучил
сочинение  и  почувствовал  "жажду  сердца".  Дело  по  зубцовскому   старцу
действительно было прекращено и находилось в архиве. Пришлось идти на поклон
к Фемиде, поскольку  требовалась  виза,  чтобы  вытащить  его  из  бумажного
кладбища. И она подмахнула ему требование,  однако  знания  и  специализация
Бурцева неожиданно потребовались для дела другого, но, как потом выяснилось,
незримыми нитями связанного с городом Зубцовском.
   В Свято-Кирилловском монастыре неизвестными лицами был похищен  монах  по
имени Рафаил, и теперь иерархи Православной Церкви  требовали  досконального
расследования на высшем уровне, поскольку подозревали  очередное  ритуальное
убийство. И, видимо, хорошо досаждали руководству,  что  началось  кое-какое
шевеление: стали искать, кто же работал  по  таким  делам,  и  оказалось,  в
прокуратуре уцелел один Бурцев. Ему и отдали дело, но не для производства, а
чтобы профессионально отписался и успокоил церковников.
   Едва взяв дело в руки, Бурцев подскочил от неожиданности: монаха  в  миру
звали Владислав Губский - тот самый морской офицер, что несколько лет  носил
за президентом чемоданчик с "ядерной кнопкой", в общем, старый знакомый.  Из
тех материалов, которые находились в тощем деле,  было  неясно,  как  бывший
каперанг попал в монастырь. И никому в голову не пришло  сопоставить  его  с
тем самым Губским, дело на которого было прекращено, изъято и осело где-то в
не доступных простым смертным секретных архивах. А сам он, освобожденный  от
уголовной ответственности по  причине  полной  невменяемости,  отправлен  до
конца жизни в закрытую психлечебницу.
   После доклада у руководства возник легкий шок: тут пахло не  свихнувшимся
в какой-нибудь "горячей  точке"  сатанистом  -  спланированной  операцией  и
иностранной разведкой, а значит, и громким скандалом на весь мир. Тем  более
время подходящее: Запад трясется и воет от страха, пытаясь выяснить, в  чьих
руках сейчас находится русская "ядерная кнопка".
   Как выяснилось, спецслужбы уже рыщут повсюду и беспорядочно,  однако  при
этом, как обычно, скупы на информацию, поставляемую в Генпрокуратуру.
   Бурцеву полностью развязали руки, как бывало в мирное время,  и  наделили
всяческими полномочиями, как и положено во время революции.
   В подмосковной психлечебнице, куда отправили  Губского,  следы  терялись:
было документальное подтверждение, что больной  из-за  перегрузки  закрытого
отделения переправлен в Томскую больницу республиканского значения вместе  с
другими, однако туда прибыли все, кроме каперанга.  То  ли  выкрали,  то  ли
попросту сбежал по дороге, а  медики  из  корпоративных  интересов  спрятали
концы в воду. Начинать следовало с монастыря, куда  Бурцев  и  отправился  в
командировку, причем  с  легендой  московского  сноба-следователя,  которого
отрывают от важных дел розысками  какого-то  монаха  -  руководство  боялось
любой огласки...
   Все это напоминало страуса, спрятавшего голову в песок. Работая в Оптиной
пустыни, Сергей хорошо изучил монастырскую жизнь и устав: если человек  ушел
от мира и принял постриг, то настоятель знает о новом иноке  буквально  все,
каждый его шаг, поступок, грех, всякую его самую тайную мысль. Правда,  есть
тайна исповеди, но есть ли она  в  данном  случае,  никто  гарантировать  не
может. Слишком неординарной личностью был каперанг  Губский,  слишком  много
умел, видел и помнил, чтобы это кого-нибудь не заинтересовало, кроме  святых
отцов.
   Не случайно же его похитили...
   Свято-Кирилловский  монастырь  находился  в   черноземной   зоне,   среди
распаханных  озимых  полей,  по-зимнему  занесенных  снегом,  но  мокрых   и
непролазных, зато на холме, подпертом  быстро  нищающими,  некогда  крупными
совхозами. Наполовину разрушенный,  он  напоминал  взятую  долгой  осадой  и
отданную на разграбление  крепость:  огромные  прораны  в  каменных  стенах,
частью снесенные, частью ободранные купола, будто ядрами исклеванные храмы и
братский корпус. Из срезанного до половины шатра колокольни  торчала  ржавая
емкость - звонницу переоборудовали под водонапорную башню, откуда до сих пор
питались оба совхоза. Разор был настолько мощным, что все следы реставрации,
если смотреть издалека, растушевывались и терялись,  однако,  поднимаясь  на
травянистый холм, обнесенный проволочной поскотиной, Бурцев  стал  замечать,
что основная церковь покрыта уже новой,  потускневшей  от  кислотных  дождей
оцинковкой, восстановлены кресты, залатаны и только еще не  выбелены  стены,
да и братский корпус - под шиферной крышей, со стеклами в окнах и дымами над
трубами.
   А дорожки между заснеженными  цветочными  клумбами  вычищены  и  посыпаны
белым речным песком.
   Обряженные в серую,  тюремную  одежду  послушники  разгружали  тракторную
телегу с каменным углем, таская его ведрами в кирпичный сарай.
   Наведаться в монастырь Бурцев решил  на  следующий  день  после  приезда,
поскольку ни в областной прокуратуре, ни в  милиции  никакой  дополнительной
информации не было - только то, что есть в деле. Местные власти плохо знали,
что происходит за стенами на холме, даже  не  могли  назвать  точной  цифры,
сколько там сейчас проживает насельников и послушников, не понимая  различия
между ними. Известно было лишь имя настоятеля - иеромонах  Антоний,  в  миру
Александр  Федорович  Недоливко,  и  то,  что.  Свято-Кирилловскую   обитель
передали Церкви и открыли в 1983 году, когда еще ничего не передавали  и  не
открывали.
   Правда,  участковый  кое-что  прояснил  и   зачитал   имена   и   фамилии
монастырской братии, но списки у него были годичной давности, и Губский  там
не числился вовсе. Ни под мирским, ни под святым именем, а был вписан позже,
когда его уже похитили и настоятель сделал соответствующее заявление.
   Согласно  данным  участкового,  в  обители  проживало  пять   монахов   и
семнадцать послушников - не много, но и не мало для такого монастыря.
   Отец Антоний после утренней службы отдыхал в своих покоях, и  прежде  чем
попасть  к  нему,  пришлось   ждать   около   часа,   молодой   чернобородый
монах-привратник заглянул к нему и вышел обратно на цыпочках,  сообщив,  что
настоятель спит и будить нельзя. Сергей особенно и не настаивал, рассчитывая
тем  временем  разговорить  привратника  и  как  бы  ненароком  спросить   о
похищенном Рафаиле, но, похоже, устав в обители был  строгим,  и  монах  без
благословения Антония разговаривать с приезжим из Москвы не решился.
   Ровно через час настоятель сам вышел в приемную и не показался заспанным,
наоборот, собранным и слегка озабоченным. На  вид  ему  было  за  пятьдесят,
седобородый, крепкий и статный  мужчина,  привыкший  повелевать.