понял, что политика - не  просто
пожимание рук и погоня за властью, политикой было  все.  Даже  расследование
убийства могло оказаться политикой.
   На других полках были книги кинокритиков,  фамилии  их  -  Кейл,  Саймон,
Саррис, Эйджи - ничего не говорили  Кравицу,  и  сценарии  фильмов,  которых
Кравиц не видел, хотя и слышал о них:
   "Полдень", "Африканская королева", "Голубой ангел", "Место под  солнцем",
"Гражданин Кейн", "Последний фильм".
   Кравиц задумался. Возможно, покойная была актрисой. Красавица.  Он  снова
поглядел на лежащую между софой и кофейным столиком женщину,  подумал,  куда
же запропастился врач-эксперт, и поднялся по крутым ступеням на второй этаж.
   Ночевала женщина в передней  спальне.  Большая  кровать  с  пологом  была
аккуратно застелена, но  туалетный  столик  завален  косметикой,  на  ночном
столике размещались электрический будильник,  поставленный  на  семь  часов,
желтый кнопочный телефон, чистый блокнот и  книга  "Дневник  Анаис  Нин",  в
бумажной обложке. Кравиц полистал книгу, ища подчеркнутые места, но  там  их
не оказалось. Потом порылся в комоде, надеясь отыскать документы, письма или
дневники,  но  там  были  только  мягкие  дорогие  свитеры,  яркие   блузки,
аккуратные стопки белья и шкатулка с драгоценностями. На дне стенного  шкафа
Кравиц обнаружил то, что искал, - сумочку, в ней был обычный набор  бумажных
носовых платков, косметика, шариковая  авторучка  и  тому  подобное,  но  ни
бумажника, ни документов. Кравиц выругался и осмотрел платья  в  шкафу.  Они
были шестого размера и  подходили  лежащей  внизу  женщине,  покупали  их  в
Нью-Йорке, Вашингтоне и Биверли-Хиллз. Записав названия магазинов, он  вышел
из спальни и по узкому коридору направился к  задней  двери  второго  этажа.
Комната напоминала кабинет. У окна, выходящего на дворик, стоял  антикварный
стол с электрической пишущей машинкой.  Кравиц  выглянул  в  окно  и  увидел
полицейского и мальчишку-газетчика,  греющихся  на  утреннем  солнце.  Кроме
машинки, на  столе  находились  белая  кофейная  кружка  со  свежеочиненными
карандашами, стопка белой писчей бумаги и словарь. Но  ни  одной  исписанной
или отпечатанной страницы, указывающей, что за  столом  работали,  не  было.
Кравиц вспомнил о сценариях внизу и подумал, что покойная, наверное, была не
актрисой, а сценаристкой.
   На третьем этаже не  удалось  обнаружить  ничего.  Обе  ванные  оказались
безупречно  чистыми,  обе  спальни  прибранными,  но  ими  явно   никто   не
пользовался.
   Кравиц услышал, как у  входа  хлопнула  дверца  машины.  Он  спустился  и
поздоровался с Крейном, врачом-экспертом, полным, угрюмым стариком в  очках,
который свое участие в расследовании убийств именовал "вызовами на дом".
   Крейн буркнул приветствие и присел возле покойной.
   - Кто она?
   - Пока не установлено.
   - Странно, - сказал Крейн и  стал  ощупывать  короткими  пальцами  голову
покойной.
   - Я буду на веранде, - сказал Кравиц. Они с  Крейном  недолюбливали  друг
друга вот уже десять лет,  с  тех  пор,  как  громкий  процесс  об  убийстве
завершился оправданием, потому что, как считал Кравиц, врач-эксперт в  самой
ответственной части своих показаний нес что-то непонятное.
   Кравиц вышел на  веранду,  где  сидели  мальчишка  и  полицейский-неряха.
Симпатичному, с правильными чертами лица мальчишке было лет  пятнадцать.  Он
сказал, что зовут его Джим Дентон и что отец его врач.
   - Она мертвая? - спросил он, когда Кравиц сел напротив. Кравиц кивнул,  и
мальчишка заплакал. Кравиц  сидел  молча,  с  наслаждением  подставляя  лицо
солнцу, пока плач не прекратился.
   - Джим, ты поможешь нам, если расскажешь все, что знаешь о ней.
   Мальчишка заморгал и кивнул.
   - Постараюсь. Только знаю я очень мало.
   - Фамилию знаешь?
   - Нет, сэр.
   - Разве ты не знаешь людей на своем участке?
   - Знаю, сэр. Только в этом доме обычно никто не  живет.  Но  иногда  люди
останавливаются здесь, и если я вижу машину или свет в  окнах,  то  стучу  в
дверь и спрашиваю, не нужна ли газета "Пост". Обычно они не отказываются,  а
уезжая, дают хорошие чаевые.
   - Что это за люди?
   - Трудно сказать. Один мужчина, кажется, снимается в кино. Как-то он  дал
мне десять долларов, чтобы я съездил в центр и купил ему журнал "Вэйрайети".
Несколько раз, когда я обходил участок, здесь еще продолжались вечеринки.  И
я видел машины с номерами конгресса. Но большую часть времени  здесь  никого
не бывает. Кажется, раз в неделю приходит уборщица - я  видел,  как  однажды
днем отсюда выходила негритянка.
   Кравиц задумался о машинах с номерами конгресса. Возможно, покойная  была
проституткой. Если да, то очень дорогой, раз позволяла  себе  снимать  такой
дом.
   - Не помнишь, когда она приходила? Я говорю об уборщице.
   - Нет, сэр.
   - А что знаешь об этой женщине?
   - Впервые я увидел ее примерно неделю назад. Я  ходил  по  домам,  увидел
свет, постучал, и вышла она.
   - Опиши ее.
   -  Невысокая,  пониже  меня.  Каштановые  волосы,  большие  карие  глаза.
Такая... добрая,  любезно  держится,  разговаривает.  Я  спросил,  нужна  ли
газета,  она  ответила,  что  да.  Пригласила  войти,  угостила  кока-колой.
Сказала, что давно, еще в школе,  встречалась  с  парнем,  который  разносил
газеты, вылезала еще затемно из окна и ходила с  ним  по  участку,  а  потом
опять влезала в окно и ни разу не попалась родителям.
   - Не говорила, где? В каком городе?
   - Нет, сэр, кажется, нет. В общем, я с неделю приносил ей газету, а вчера
днем, когда собирал деньги, она сказала, что  хочет  расплатиться  со  мной,
потому что утром уезжает. То есть хотела уехать сегодня. Только  наличных  у
нее не оказалось, и она попросила зайти сегодня утром, сказала, что сходит в
город и получит деньги по чеку.
   - Ну и ты зашел?
   - Да, сэр, по пути в школу. Она сказала, что  можно,  потому  что  встает
рано. Я постучал, она не ответила,  я  решил,  что,  может,  она  во  дворе,
подошел к забору и заглянул. Увидел сразу же, что дверь на веранду  открыта.
Крикнул, но никто не ответил. Вряд ли она могла уйти, бросив дверь открытой,
в этом-то районе. Я перелез через забор и заглянул в дверь. Смотрю -  кто-то
лежит на полу. Я закричал, перелез обратно через забор  и  бежал  по  улице,
пока не увидел вот этого полицейского  в  соседнем  квартале,  он  выписывал
штраф, и вернулся вместе с ним.
   - Ты не входил в комнату?
   - Нет, сэр.
   - Эту дверь не трогал?
   - Кажется, нет. Хотя, может, и  дотронулся.  Кравиц  услышал,  как  перед
домом хлопнула дверца машины, и поднялся.
   - Джим, нам нужно будет побеседовать еще.
   - Я уже опоздал в школу.
   - На сегодня о школе забудь. Этот  полицейский  отвезет  тебя  домой.  Во
второй половине дня я или другой сотрудник заглянем к тебе. Идет?
   - Раз так нужно.
   - Молодчина.
   Он пожал руку  рослому  подростку  и  проводил  его  взглядом.  Мальчишка
производил  хорошее  впечатление.  Но  он  был  достаточно  взрослым,  чтобы
увлечься приветливой красивой женщиной на своем участке, и вполне мог начать
неуклюжие ухаживания, затем схватиться с ней, сбить с ног и убежать, а потом
сделать попытку  обелить  себя,  "обнаружив"  ее  наутро.  Нужно  будет  его
проверить.  Есть  ли  приводы?  Не  подглядывает  ли  в   окна?   Из   числа
подозреваемых Кравиц не исключал никого.
   Крейн закончил осмотр.
   - Пока что, - сказал он сержанту  Кравицу,  -  могу  сделать  вывод,  что
кто-то ударил ее кулаком справа, она упала навзничь и стукнулась головой  об
угол кофейного  столика.  Когда?  Двенадцать  часов  назад  плюс-минус  час.
Примерно между десятью  и  полуночью.  Изнасилована?  Сомнительно.  Есть  ли
что-нибудь  под  ногтями?  Кажется,  нет,  точно  установим  в  лаборатории.
Позвоните завтра, мы приготовим полный отчет.
   -  Благодарю,  -  сказал  Кравиц,  и  старый  врач  поплелся  к   черному
"меркьюри", поставленному напротив пожарного  гидранта.  Когда  он  отъехал,
появились дактилоскопист и фотограф.  Кравиц  постоял  с  ними  на  крыльце,
выкурил сигарету и объяснил, что от них требуется. В соседних домах пока все
было тихо, спокойно, никто ни о чем не догадывался. Когда приедут  репортеры
с кинооператорами и санитарная машина, все преобразится. Соседи столпятся на
другой стороне улицы, станут глазеть, сплетничать, обмениваться  слухами.  И
при этом Кравиц будет наблюдать за ними из верхнего окна, потому  что  среди
них вполне может оказаться  убийца,  и  в  любом  случае  он  вскоре  начнет
допрашивать всех этих людей. Но пока что в чопорных, богатых домах все  было
тихо. Кравиц пожал плечами и снова вошел в дом.
   После  того  как  дактилоскопист  осмотрел  телефон,  Кравиц  позвонил  в
управление молодому сотруднику, который наводил для него справки.
   - Кажется, этот дом принадлежит женщине по фамилии  Колдуэлл,  но  мы  не
можем найти ее, -  сказал  молодой  сотрудник,  переведенный  на  кабинетную
должность,  потому  что  его  вырвало  при  осмотре  багажника  машины,  где
обнаружили двух задушенных медсестер.
   - Свяжись с жилищными агентами Джорджтауна, - сказал Кравиц. - Узнай, кто
платит налоги. А что говорят в телефонной компании?
   - Тут странное дело. Документы исчезли.
   - Как это, черт возьми, исчезли?
   - Этот тип проверил и сказал, что их нет на месте.  Он  ничего  не  может
понять.
   - Поезжай туда, заставь его объяснить, - повысил голос Кравиц. - Живо!
   Он бросил трубку, вздохнул и услышал на улице голоса. Выглянув, он увидел
двух знакомых репортеров  уголовной  хроники,  они  спорили  с  полицейским,
которого он поставил охранять вход.
   Через минуту полицейский вошел.
   - Сержант, репортеры говорят, что предельный срок уже кончился.
   - Скажи, что сейчас выйду.
   Кравиц хотел подождать,  пока  подъедут  остальные  репортеры,  чтобы  не
повторять одно и то же  дважды  или  трижды.  Кроме  того,  ему  требовалось
подумать - от того, что он скажет, зависело многое.  Загадочное  убийство  в
Джорджтауне - газеты набросятся на него,  и,  когда  Кравиц  найдет  убийцу,
болваны из муниципалитета  должны  будут  сделать  его  начальником  сыскной
полиции.
   Им это было бы совсем нетрудно, мешало только,  что  начальником  сыскной
полиции никогда не был негр, а черные в  муниципалитете  отчаянно  требовали
своего, у них даже был кандидат, лодырь по фамилии Колмен,  будь  он  белым,
его давно турнули бы из  полиции  за  некомпетентность.  Но  Кравиц  все  же
считал, что если поведет дело как надо, то  может  получить  эту  должность.
Молодой репортер уголовной хроники  из  газеты  "Пост"  обещал  поместить  в
воскресном приложении материал о  Кравице,  если  только  найдет  для  этого
повод. Ну так вот, это дело будет  поводом  для  его  статьи  и  еще  многих
статей. А подобная реклама производит  впечатление  в  Вашингтоне,  подобная
реклама делает конгрессменов сенаторами, сенаторов -  президентами  и  может
сделать Джо Кравица начальником сыскной полиции.
   Перед домом хлопнули дверцы еще нескольких  автомобилей,  и  наконец  Джо
Кравиц, специалист по расследованию убийств и  знаток  политических  интриг,
погасил сигарету, смахнул нитку с рукава, поправил галстук и уверенно  вышел
на встречу с прессой.
   3
   Бен Нортон проснулся в девять с  тяжелой  головой.  Накануне  вечером  он
вернулся домой рано, но просидел  до  глубокой  ночи,  потягивая  бурбонское
виски и ломая голову над рассказом Фила Росса о Донне с Эдом  Мерфи.  Скорее
всего Донна решила вернуться в Вашингтон и работать  в  администрации.  Если
так, он скоро об этом узнает. Однако у него были  более  неотложные  заботы,
например доложить в фирму "Коггинс, Копленд и Стоун" о своем возвращении. Он
поднялся, сварил кофе и позвонил секретарше Уита Стоуна,  женщине  такой  же
грозной, как и ее босс, взявшей себе за правило каждые несколько лет сживать
со свету какого-нибудь молодого юриста, чтобы уцелевшие лебезили перед  ней.
Что они и делали.
   - Эвелин? Это Бен Нортон, вернулся с фронта.
   - Твоего звонка мы ждали вчера, - ответила Эвелин, совершенно равнодушная
к мальчишескому обаянию Нортона.
   - Я валился с ног из-за смены часовых поясов, - солгал он.  -  И  проспал
весь день. Теперь готов приступить к работе.
   - Уит ждет тебя к ленчу в  половине  первого,  -  сказала  Эвелин.  -  Не
опаздывай.
   Нортон не опоздал, но Уитни Стоун задерживался,  молодой  юрист  сидел  в
приемной своего босса, лениво перелистывал старый номер журнала "Ю. С.  ньюс
энд Уорлд рипорт", и его беспокойство все усиливалось. Он недолюбливал  Уита
Стоуна, не доверял ему и не совсем понимал, почему работает у него в  фирме.
Разумеется, он уважал его  как  очень  удачливого  вашингтонского  адвоката,
дающего своим клиентам то, что им нужно, но в Уите Стоуне и его  фирме  была
какая-то холодность, с которой он так и не свыкся. Иногда он думал, что  ему
было бы лучше в какой-нибудь старой, меньше  связанной  с  политикой  фирме,
например "Ковингтон и Берлинг", но год назад, когда он решил бросить  работу
в штате сенатора Уитмора, времени на поиски у него  не  было,  а  Уит  Стоун
сделал ему самое лучшее и самое удачное предложение, включая командировку  в
Париж. Нортону же в то время больше всего хотелось уехать из Вашингтона  как
можно дальше. И, разумеется, это была  хорошая  фирма;  у  нее  были  важные
клиенты, в ней Нортону платили хорошее жалованье. Неприятен был  только  сам
Уит Стоун.
   Об Уите Стоуне среди Младших сотрудников в течение многих лет  из  уст  в
уста шепотком передавалась  легенда.  В  ней  рассказывалось,  как  Стоун  в
сравнительно молодом возрасте стал совладельцем фирмы. Основал фирму в  1942
году Джон Коггинс, адвокат времен "нового курса", он (как гласило  предание)
подкупил врача, чтобы тот признал его непригодным к  военной  службе,  потом
бросил  работу  в  министерстве  юстиции,  приносившую  в  год  шесть  тысяч
долларов, и основал частную юридическую практику, дававшую ему в конце войны
четверть миллиона в год. В конце сороковых  годов  Коггинс  понял,  что  ему
нужен партнер, и выбрал Мейсона Копленда, рослого  проницательного  уроженца
Среднего Запада, имевшего связь с администрацией  Трумэна.  Копленд  был  не
только хорошим адвокатом, но и авантюристом, обожавшим  интриги  и  риск,  и
потому несколько лет спустя, когда незамужняя дочь президента  забеременела,
когда   член   Верховного   суда   был   задержан   в   дешевом   отеле    с
несовершеннолетней, когда пьяная супруга президента разбила  вазу  о  голову
пожилого врача, потому что тот пытался утихомирить ее... и в других подобных
ситуациях обращались к Мейсону Копленду, а он пускал в ход  уговоры,  лесть,
деньги или угрозы,
   необходимые для спасения.
   В середине пятидесятых годов с Коггинсом случился  сердечный  приступ,  и
Копленд, возглавивший фирму, нанял нескольких молодых юристов, имевших связь
с администрацией Эйзенхауэра; того, кто окажется лучшим, он собирался  взять
в партнеры. Одним из них был аристократ Уитни Стоун, он  окончил  Гарвард  и
успел поработать в министерстве юстиции.  У  Стоуна  были  жена,  богатая  и
красивая, двое малышей и тот род честолюбия, который именуется неуемным.
   Мейсон Копленд уважал Стоуна, поглядывал на его жену и весной  1960  года
отправил его в Техас вести важные переговоры об аренде нефтеносного участка.
Однако переговоры сорвались, Уит Стоун  вернулся  на  два  дня  раньше,  чем
ожидалось, и застал Коп-ленда в постели со своей женой. Жена, боясь  побоев,
нагишом убежала в ванную и заперлась, но ей был  неведом  юридический  склад
ума, и пока она дрожала на краю ванны, ее муж и любовник - последний обернул
простыней, словно тогой, свои потные плечи -  быстро  завершили  переговоры,
приведшие к тому, что фирма стала называться "Коггинс, Копленд и Стоун".
   Предание гласило, что,  когда  переговоры  были  окончены,  старый  юрист
поглядел на будущего молодого партнера и сказал: "Один
   вопрос, Уит. Ты подстроил это?"
   И, если верить преданию, Уит Стоун ехидно улыбнулся  и  ответил:  "Ты  не
узнаешь этого, Мейсон. Никогда не узнаешь..."
   - Бен, очень рад тебя видеть, - сказал,  открыв  дверь,  Уитни  Стоун.  -
Входи. Я бы не заставил тебя ждать, но, едва ты приехал,
   позвонил министр юстиции.
   Нортон отбросил журнал, поднялся с кресла и поздоровался за руку со своим
боссом. Рука Уитни Стоуна была маленькой,  хрупкой,  холодной,  касаясь  ее,
Нортон всегда содрогался, даже в тех случаях, когда, как и теперь, Стоун был
само обаяние.
   - Входи, Бен, - сказал он. - Немного шерри? Отлично. Садись. Они сели  на
противоположные края софы в дальнем углу большого кабинета. Стоун сам  налил
два стакана и, подняв свой, сказал:
   - За  тебя,  Бен.  Ты  прекрасно  поработал  для  нас  в  Париже.  Нортон
улыбнулся, пригубил шерри и тоже ответил любезностью:
   - Видимо, здесь есть и твоя заслуга, Уит. Когда  соглашение  готово  было
расстроиться, арабы вдруг полностью изменили свою позицию. Я решил,  что  ты
здесь нажал кой-какие кнопки.
   - Вот как? - В  полуприкрытых  глазах  Стоуна  промелькнуло  любопытство.
Видимо, подумал он, Нортон более проницателен,  чем  казалось.  Нужно  будет
иметь это в виду.
   - В общем, едва арабы  изменили  курс,  люди  из  ЦРУ  или  те,  кого  мы
принимали за них, исчезли. Со своей  стороны  мы  не  предпринимали  ничего,
поэтому я решил, что, видимо, тут постарался deux ex  mashina2.  Ты  казался
вероятной кандидатурой.
   Стоун усмехнулся; он добился в Вашингтоне такого влияния, что к нему, как
и к определенным выборным лидерам, обращались, беря в расчет не  только  его
интересы, но и его представление о самом себе, а роль deux  ex  mashina  ему
очень нравилась.
   - Я поговорил кое с кем, - довольно сказал  он.  -  В  конце  концов  эта
сделка важна не только в экономическом, но  и  в  политическом  смысле.  Она
явится фактором стабильности на Ближнем Востоке. А здесь есть люди с  далеко
идущими в этом направлении планами.
   Стоун выразился неопределенно, создав впечатление, что его тайные связи с
ЦРУ обеспечили успех делу, над которым Нортон и еще  десять  юристов  бились
около года.
   - Ладно, Бен, хватит о  Париже.  Я  хотел  бы  получить  от  тебя  полный
письменный отчет, но сейчас давай подумаем  о  будущем.  Ты  вернулся,  твой
приятель Уитмор стал президентом, и тебя ждут успехи. Пойдем поедим?
   Они прошли футов десять по коридору к столовой фирмы, которая,  будь  она
открыта для публики, котировалась бы на одном уровне с лучшими  французскими
ресторанами  Вашингтона.  Она  экономила  время   сотрудников,   производила
впечатление на клиентов, а расходы на ее  содержание,  около  двухсот  тысяч
долларов в год, разумеется, списывались в счет налога.
   Негр в белой куртке подал им вино и  черепаховый  суп,  и  Стоун  перевел
разговор на Белый дом.
   - Скажи, Бен, говорил ты после возвращения с президентом или  с  мистером
Мерфи?
   Нортон подавил улыбку.
   - Нет еще, Уит.
   - Это обходительность, пренебрегать  ею  не  стоит.  Им  будет  интересно
узнать, что ты снова в Вашингтоне. Тут Нортон позволил себе улыбнуться.
   - Сомневаюсь, Уит, чтобы мое возвращение их очень интересовало.
   - Не скромничай, мой мальчик. Они о тебе высокого мнения. И ясно дали мне
это понять, когда ты поступил в фирму. Я не удивлюсь,  если  они  попытаются
переманить тебя к себе. В любом случае ты, несомненно, будешь иметь  с  ними
дела по вопросам, интересующим наших клиентов.
   В  этом,  разумеется,  и  была  причина  теплого  приема.  Нортон   решил
переменить тему.
   - Уит, что ты скажешь  об  Уитморе?  В  Париже  я  слышал  противоречивые
мнения.
   - Он проницательный человек, - ответил Стоун,  и  в  голосе  его  звучало
почтение. -  Некоторые  его...  э...  популистские  наклонности  насторожили
кое-кого из наших клиентов, но он прекрасно поработал для  укрепления  своей
популярности в обществе. Интересный чело