мной. Это  было
бы глупо, если бы было правдой. Я же ничего не знал....
   Разъярившись, она подскочила к нему, выхватила стакан, вскинула голову.
   - А если бы и знал, то ничего не сказал бы! Только  еще  больше  стал  бы
пресмыкаться перед Фишером! Да или нет? Посмотри на меня! В лицо,  в  первый
раз!
   Он посмотрел на нее и испугался - такой ненавистью пылали ее  глаза.  Она
презирала его настолько, что не боялась  даже  его  гнева.  Она  видела  его
таким, каким он был на самом деле: ничтожеством, не способным сохранить даже
видимость достоинства. И он отреагировал как ничтожество, не осознавая своей
слабости и воображая, что только жестокостью можно что-то исправить.
   Он встал, прижал Урсулу к столу и изо всех сил стал хлестать ее  по  лицу
тыльной стороной ладони. Она тихо вскрикнула, не  смея  пошевелиться,  и  ее
""бы начали кровоточить.

Глава 2

   На Талыптрассе в двух  метрах  от  биржи  целый  этаж  одного  из  зданий
занимала редакция иллюстрированного журнала "Досье", и в глазах  посторонних
такое соседство придавало журналу вес. На  самом  деле  служебные  помещения
ограничивались двумя смежными комнатами, а остальная площадь служила студией
директору цюрихского издания Эрнсту Циглеру, похожему на плейбоя  с  обложки
журнала. Циглер нравился женщинам, так как давал им выговориться, что  часто
позволяло получить ему исключительно сенсационную информацию.
   В самом начале "Досье"  было  простым  журналом,  специализировавшимся  в
основном на сплетнях об интимной жизни знаменитых артистов. Он был основан в
Париже сразу после войны Луи Менаром. Но пришел день, когда публике  надоели
разводы звезд и интервью с авторами "новой волны". Тираж упал. Менар  понял,
что настало время найти что-то  другое,  и  рискнул  заняться  политикой.  В
результате  журнал  пополнился  немецким  изданием,  выходившим  в   Цюрихе.
Преобразование "Досье" завершилось, когда  Менар  передал  бразды  правления
своей дочери Марчель, вышедшей замуж за парламентского  журналиста  Винсента
Гарнье. Быстро переняв взгляды мужа,  Марсель  поклялась  предавать  огласке
правонарушения, скрытые пороки и скандалы.
   - Это опасно, - сказал ей отец, - ты сломаешь себе шею.
   Его  смерть  развязала  Марсель  руки,  и  она  больше  не  заботилась  о
соблюдении хоть какой-нибудь меры. "Досье" два  раза  арестовывали,  Марсель
проиграла процесс против муниципалитета Цюриха, и тираж журнала утроился.
   Урсула регулярно читала "Досье", один из своих самых любимых журналов. Но
до сих пор его чтение было  для  нее  чем-то  развлекательным  или,  точнее,
средством, возбуждающим бессознательное коварство, присущее каждой  женщине.
"Вы читали про мадам X? А я всегда думала... Да,  это  жестоко,  но  сколько
юмора!"
   Теперь речь шла не о юморе. Урсула представила первую полосу с  названием
статьи, набранным крупным шрифтом:
   СЕКРЕТНАЯ ЖИЗНЬ  КУРТА  ФИШЕРА  Женщина  разоблачает  тайные  пристрастия
чемпиона добропорядочности.
   Это будет зло, необычно, язвительно. Ну, а  репортер  добавит  что-нибудь
еще.
   Урсула провела три дня в лихорадочном возбуждении, переходя от истерик  к
полному изнеможению и смирению. Выгнанная любовником,  выпровожденная  мадам
Фишер, она думала, что, сорвав злость на Андреа, отомстит за свое  унижение.
Поступок мужа ужаснул ее. Моос больше не владел собой. Он избил ее в  первый
раз, но с таким остервенением, которое больше походило на желание убить. Нет
ничего страшнее гнева взбешенного барана.
   - Если ты не уйдешь,  я,  кажется,  убью  тебя,  -  чуть  успокоившись  и
наблюдая, как она собирает чемодан, сказал он.
   Теперь Урсула укрылась в меблированной комнате в квартале своего  детства
на Церингерштрассе. На месте лавки, в которой  ее  мать  продавала  когда-то
белье, стоял бар. Урсула сняла комнату напротив, на втором этаже. Из  своего
окна она вновь видела знакомые места, которые, казалось,  навсегда  стерлись
из ее памяти.
   Неужели все станет так же, как двадцать лет назад? Неужели  придется  все
начинать сначала, с нуля? В тридцать восемь лет? Да, придемся, если  она  не
станет защищаться. Главное - никому не доверять. Бороться,  как  она  всегда
это делала.  Одной?  Но  почему  одной?  Андреа  к  ней  вернется,  попросит
прощения, когда увидит, что она  победила  Фишера.  Она  свергнет  Фишера  с
пьедестала, и его враги ухватятся за это.  Но  только  нужно  действовать  и
действовать быстро.
   Эрнст Циглер принял ее любезно. Они сидели одни в его кабинете за обитыми
дверями. Вначале она хотела частично скрыть  правду,  приуменьшить  значение
своей роли,  выдать  себя  за  невинную  жертву  монстра  Фишера,  но  затем
предпочла рассказать все, как было. Так она могла говорить  более  свободно,
даже если бы это и повредило ей в  глазах  Циглера.  Впрочем,  он  привык  к
подобным откровениям, и она могла ему доверять.
   Циглер делал какие-то  записи,  и  она  отметила,  что  вид  у  него  был
заинтересованный. Он был спокоен, но когда перестал писать, то раскручивал и
закручивал ручку, ерзал на стуле, кивал головой, бормотал:  "мм,мм...",  что
было верным признаком напряженной работы ума.
   "Он уже сочиняет статью, - думала Урсула, - подбирает выражения. Он  даже
не надеялся на такую удачу."
   - Дорогая мадам, все это очень занятно. "Конечно, он  не  может  выражать
свой восторг слишком пылко. У него тоже своя роль.  Сейчас  он  заговорит  о
необходимых мерах предосторожности... Впрочем,  это  естественно,  раз  дело
приобретает такое значение..."
   - Но в настоящее время ваш рассказ... "Доложить о нем парижской дирекции?
- размышлял Циглер. - Нет, это затруднительно. Нужна некоторая отсрочка..."
   - Не представляет никакого интереса. Месье и  мадам  Гарнье  в  настоящее
время в Цюрихе.
   Он любил это выражение "в настоящее время" и повторил его несколько раз.
   - Я был бы очень рад устроить с ними встречу, но не знаю, во сколько  они
вернутся в редакцию. У месье Гарнье сегодня много визитов. Может, я позвонил
бы вам после обеда? Не оставите ли свой адрес? Урсула заколебалась, так  как
не собиралась посвящать хозяйку меблированных комнат в свои дела. Однако она
дала адрес, добавив, что придет сама,  и  что  звонить  ей  можно  только  в
крайнем случае. Циглер встал, чтобы проводить ее.
   - Будьте спокойны, мадам, мы также, как и  вы,  предпочитаем,  чтобы  все
хранилось в строжайшей тайне.
   Урсула обещала вернуться к семнадцати часам. Чтобы немного отвлечься, она
пошла в парикмахерскую.  Вероятно,  Циглер  захочет  представить  ее  своему
патрону. Она должна выглядеть как можно лучше, а при необходимости пустить в
ход все свое очарование. Ничем нельзя пренебрегать...
   "Десять минут шестого, - посмотрела на часы Урсула. - Немного  опаздываю.
Ничего, пусть они меня подождут."
   Циглер принял ее один. Он был очень смущен.
   - Дорогая мадам, я говорил о вашем визите месье  и  мадам  Гарнье,  но  в
настоящее время...
   Они отказывали.
   Урсула  потеряла  всякое  желание  притворяться,   начала   протестовать,
повысила голос. "Досье"  не  могло  упустить  такую  возможность,  можно  не
сомневаться, что второй такой не представится.
   - Я полностью разделяю ваше мнение, дорогая мадам, но, к сожалению, мы не
можем делать все, что хотим. Я понимаю ваше разочарование и уверяю вас,  что
не отказываюсь, по крайней  мере,  окончательно.  Я  хотел  бы,  чтобы  наше
швейцарское издание пользовалось большим весом, чем до сих пор. Но для этого
нужны значительные денежные средства.  Вы  прекрасно  знаете,  что  у  месье
Фишера свои осведомители во всех банках Цюриха...и мы не  можем  действовать
совершенно независимо. Значит, нужно подождать. Подождать...
   Для Урсулы это слово означало крушение всех надежд.  Подождать  -  значит
дать Фишеру время укрепить свои позиции. До какой степени  он  озлобился  на
нее и Андреа? Речь шла о нескольких неделях. Но если он захочет, то  разорит
Мооса за несколько часов.
   Возвращаясь к себе на Церингерштрассе, Урсула дрожала от  страха.  Теперь
все  становилось  возможным,  включая  самоубийство  мужа.   Может,   стоило
вернуться к нему? Нет, он не согласится. Моос уже не тот человек, а  слабым,
как он, нужно время, чтобы оправиться от шока.  Остается  только  ждать.  Но
сколько времени?
   Андреа пил. Урсула часто упрекала его за эту слабость. Но  он  утверждал,
что алкоголь успокаивает, позволяет забыть об усталости.
   Урсула не осмелилась зайти в бар. Это означало  бы,  пусть  символически,
что она примирилась с поражением, пополнила ряды тех, чья жизнь была слишком
похожа на ту, которой она стремилась избежать. Она  напилась  одна  в  своей
комнате.
   Никто не узнал об этом. Никто не увидел, как она рыдала от  ярости,  пока
около полуночи сон не свалил ее.

***

   С  момента  своего  приезда  в  Цюрих  Марсель  Гарнье   не   переставала
разочаровываться, и ее жалобы становились все более горькими по  мере  того,
как она начинала осознавать, что причина ее неудовлетворенности в ней самой,
в ее слишком больших надеждах, слишком радужных, которые жестоко разбивались
при соприкосновении с чуждой действительностью.
   Однако Винсент, который знал город,  язык,  нравы  и  обманчивую  роскошь
Цюриха, предупреждал ее об этом.
   - Цюрих не Париж. Ты будешь разочарована.  Мы,  французы,  провинциалы  в
Европе, совершенно не способные приспосабливаться к  другой  стране.  И  это
было во всех отношениях правдой. Она хотела провести вечер в  театре.  Пьесу
играли на немецком, и смысл  многих  фраз  ускользал  от  нее.  Ее  вечернее
платье, сшитое  по  последнему  крику  моды,  осталось  незамеченным.  Чтобы
сделать ей приятное,  Винсент  организовал  светский  коктейль,  на  который
явились чопорные пары, находящие удовольствие в  неукоснительном  соблюдении
всех приличий и не подозревающие о том, как это скучно. А стоило ли говорить
о помещениях "Досье", о слишком светлых и  чистых  кабинетах,  об  атмосфере
административных служб, где никто не слонялся, и все казалось безжизненным?!
И уж совсем невыносимо было думать об  их  холодной  и  безликой  комнате  в
отеле.
   Винсент разделял ее разочарование и страдал  из-за  нее.  Но  он  не  мог
ничего  поделать,  и  это  было  самое  ужасное.  Нужно  было  смириться   с
действительностью и думать о будущем.
   - Почему ты отказался от разоблачающих сведений о Фишере? - спросила  она
мужа. Винсент нахмурил брови.
   - Это слишком большой кусок. Может, позднее, в  случае  необходимости  он
нам и понадобится, но сейчас мы не сможем выдержать сразу два процесса.
   - Если речь идет о деньгах, то я выкручусь. Он сделал раздраженный  жест,
сжал кулак. Каждый раз, когда она произносила  слово  "деньги",  он  не  мог
сдержаться. Марсель  тоже  почувствовала,  что  проявила  бестактность.  Она
подошла к нему, обняла, поцеловала в губы и не отпускала до тех пор, пока не
спало напряжение.
   - Но даже если нам и придется столкнуться с некоторыми  трудностями...  -
прошептала она. И тогда он вспылил. От него повеяло такой  холодной  злобой,
что она удивилась.
   - Неужели ты не понимаешь, - закричал он, - что Фишер  нас  разорит,  как
разорил уже других?! Ты судишь как женщина и рассуждаешь так,  словно  мы  в
Париже! Здесь двери закрываются, языки умолкают, а практический смысл  берет
верх над чувствами. Если на нас подадут в суд,  никто  не  встанет  на  нашу
защиту. Процесс, проигранный в Париже, - это реклама. В Цюрихе - это конец.
   И она уступила. Он  был  прав,  что  проявил  малодушие  и  передал  свое
малодушие ей.  Против  города,  который  не  желает  выставлять  свою  жизнь
напоказ, не сражаются.
   - Винсент, забудем про все на этот вечер.., только на этот вечер.
   - А завтра?
   - Завтра еще далеко.
   Она хотела добиться от него улыбки, вместе с  ним  насладиться  настоящим
мгновением. Общие заботы сближали их. Она прижалась  к  его  груди,  закрыла
глаза.
   - Ничего не говори. Забудем Цюрих. Нет никого, только мы вдвоем.
   Он поцеловал ее  в  висок.  Желание  увлекло  их  на  кровать.  Он  жадно
поцеловал ее в губы, а его опытные руки принялись ее ласкать. Она  задрожала
и подумала, что такие моменты счастья  становились  в  последнее  время  все
более редкими и что в этом не было ничей вины. Никто не живет вне  общества.
Может быть, дети... Дети... Еще одна мечта, которая остается  мечтой.  Сорок
лет... О детях следовало забыть.

***

   На следующее утро около десяти часов незнакомый мужчина постучал в  дверь
к Урсуле. На вид ему было лет  сорок,  выглядел  он  прилично,  несмотря  на
обычный костюм и плохо завязанный галстук. Элегантность проявлялась во  всем
его облике. Мужественной внешностью и  раскованными  манерами  он  напоминал
некоторых артистов, специализирующихся в приключенческом жанре. Его  светлые
глаза казались нежными и проницательными.
   - Мадам Урсула Моос? Меня зовут Петер Шульц. Я журналист. Можно войти?
   Он говорил на правильном немецком языке с немного  резковатой  интонацией
на манер жителей Севера. Однако это не был его родной язык.
   "Без сомнения, он романского происхождения", - решила Урсула.
   - Как вы меня нашли? - спросила она.
   - А я вас не искал. Я  заметил  вас  вчера  вечером  и  выследил.  Честно
говоря, я просто шел за вами. Он улыбался.
   - О, это чисто профессиональное. Я вам сказал, что я  журналист.  У  меня
нюх, понимаете? Вы женщина, которая прячется.  Это  меня  заинтересовало.  Я
встречался с Циглером, и он рассказал мне о вас.
   - Что вы хотите от меня?
   - То, что вы хотите от него.  Он  трус.  Он  боится  ответственности,  но
особенно боится Фишера. Тысячи людей боятся Фишера.
   - Но не вы?
   - Вот уже многие годы я ждал случая, который вы мне сегодня предоставили.
Вам, конечно, трудно в это поверить, но я ненавижу Фишера  больше,  чем  вы.
Слишком  долго  вдаваться  в  подробности.  Скажу  только,  что  я   работал
журналистом в Женеве и что моя газета послала меня в Цюрих  корреспондентом.
Я уже завоевал  известность,  но  некоторые  мои  статьи  не  имели  счастья
понравиться Фишеру! А это один  из  крупнейших  швейцарских  заказчиков.  Об
остальном не трудно догадаться. Меня вышвырнули, и я оказался с носом.  Если
бы не Фишер, я сделал бы карьеру.
   - А теперь вы думаете сделать ее благодаря мне?
   - Слишком поздно. Я выкручусь по-другому. Теперь мне  плевать  на  славу.
Меня интересуют только деньги.
   - Шантаж?
   - Циглер меня умиляет. Все,  что  печатается  в  его  журналишке,  -  это
пасквильные статейки и прочая дребедень. Неопубликованные материалы приносят
больше пользы, чем то, что отдается  на  съедение  читателям.  Ваша  история
стоит триста тысяч франков. Что вы на это скажете?
   Цифра ошеломила Урсулу. Шульц сухо  засмеялся,  подошел  к  окну,  бросил
взгляд на улицу, наконец, повернулся и все так же небрежно произнес:
   - Цифра приблизительная. Все зависит от того, что я  предложу  Фишеру.  В
такого рода делах старые методы самые надежные. Маленькое непристойное  фото
лучше всего ценится на рынке.
   Урсула пожала плечами.
   - Если бы у меня была такая фотография, я бы вас не ждала.
   - Это можно устроить.
   - Монтаж?
   - Необязательно.
   Он снова улыбнулся. Его улыбку можно было бы назвать циничной, если бы  в
ней не было некоторой миловидности.
   - Вот мы сейчас говорим о  делах,  однако  вы  принимаете  меня  в  своей
комнате в пеньюаре. Он прекрасен,  ваш  пеньюар!  Предположим,  что  вы  его
немного спустите с плеч в настоящий момент, как  говорит  наш  друг  Циглер,
именно в тот момент, когда Фишер тоже будет говорить с вами о делах и  когда
по роковой случайности я окажусь в дверях... Урсула содрогнулась.
   - Фишер сюда не придет.
   - Без меня - да. Он осмотрел комнату.
   - У вас есть телефон?
   - Внизу, в коридоре.
   - Я позвоню ему из телефонной будки.  Вы  можете  пойти  со  мной.  Но  я
предпочитаю, чтобы нас не видели вместе.
   - Вы хотите позвонить Фишеру?
   - Вы провели с ним  часть  жизни.  Думаю,  он  вам  рассказывал  о  своем
небольшом хобби. Это заядлый коллекционер критских статуэток. Если я  скажу,
что на Церингерштрассе  он  найдет  черепок  от  ритуальной  вазы  античного
периода, он не придет, он  прибежит!  Вы  знаете,  что  экспорт  этих  вещей
формально запрещен  правительством  Греции.  Ими  можно  обзавестись  только
нелегально...
   Он приблизился к Урсуле, положил свою руку на ее и понизил голос:
   - Вот слабое место Фишера. Эта страсть толкает его к неосторожности.  Уже
два раза он входил в переговоры с Афинами и  выплачивал  значительную  сумму
ущерба. В этот раз он оставит свои деньги не иностранному правительству.
   Урсула отстранилась, Шульц сжимал ей запястье слишком сильно.
   - Вы сошли с ума. Фишер почует ловушку.
   - Нет, потому что он не знает вашего адреса.  Ему  никогда  не  придет  в
голову, что вы можете быть в курсе дела. Но нам нельзя дать ему время, чтобы
найти вас. Сегодня вечером он должен прийти сюда, скажем, в девять часов. Не
закрывайте дверь на ключ.
   - Могу я задать один вопрос?
   - Да.
   - Кто гарантирует, что вы отдадите мне  деньги,  если  дело  выгорит?  Он
снова улыбнулся.
   - Никто. Мне нужно доверять. Но я никогда не обманываю  своих  партнеров.
Вполне вероятно, что когда-нибудь мы продолжим наше знакомство. Чао!
   - Минутку!
   - Что еще? Разве мы не договорились? Урсула задержала его на пороге.
   - Предположим, Фишер отдаст триста тысяч франков.
   - Может быть, даже больше.
   - А потом? Все будет кончено? Но это не то, что я хочу!
   - Кто вам сказал, что все будет кончено? Это всего лишь  первый  шаг.  За
ним последуют другие - до окончательной развязки. Вы  всего  лишь  маленькое
звено в цепочке, мадам Моос, как бы это ни задевало вашу гордость.  Одна  вы
не сможете скинуть Фишера. Но вместе: вы, я, еще  некоторые  люди,  -  -  мы
сумеем расправиться с ним.
   Он ушел, сделав на прощание дружеский жест рукой. Урсула некоторое  время
пребывала в замешательстве. Довериться незнакомому мужчине -  это  так  мало
похоже на нее. Однако этот человек внушал ей доверие.  Он  ненавидел  Фишера
так же, как и она. Все, что он говорил, было  правдоподобно.  Она  вспомнила
Циглера, его сомнения и амбиции. Должно быть, он утаил  это  дело  от  своих
патронов. Шульц всучит ему его часть!
   Урсула расхохоталась над самой собой.
   Прекрасная, великолепная шутка! Пусть Петер Шульц  сдержит  слово  только
наполовину, пусть эта месть не принесет ей ничего  в  финансовом  плане,  но
Фишер будет уничтожен, Фишер будет поставлен на колени, и только ради  этого
стоило пойти на шантаж!

***

   День  показался  Урсуле  невероятно  длинным.   Она   хотела   отвлечься,
прогуляться и больше не думать о свидании, назначенном Шульцем. Она  бродила
по Цюриху, но каждый магазин,  каждый  уголок  улицы  вызывал  в  ее  памяти
слишком много воспоминаний. Вот монастырь, под сводами которого Фишер догнал
ее в первый раз.
   - Не знаю, что со мной происходит, Урсула, но вы мне нужны. Я не могу без
вас...
   Она уступила ему слишком быстро. Ей нужно  было  продлить  эти  случайные
встречи,  обострить  его  желание,  заставить  в  течение   многих   месяцев
довольствоваться только платонической любовью. Он же был ее рабом всего лишь
одну-две недели во время послеобеденных встреч на  вилле  на  берегу  озера.
Очень скоро его деловые качества взяли верх.
   - Нам нужно все как следует организовать, устранить все подозрения.
   Он превратился в хозяина, как только осуществил  задуманное  и  нашел  их
связи привычное место в своей жизни.
   Около четырех часов начался дождь. Урсула пошла в кино, но  не  досмотрев
фильм  до  конца,  поспешила  в  закусочную  на  Капеллергассе.  Она  хотела
пообедать пораньше, чтобы быть в форме, когда пробьет девять часов.
   Она  вернулась  к  себе  около  семи.  Начинало  темнеть.   После   ливня
похолодало. Над склонами гор подн