дивилась Светлова, у которой от  Лиды  осталось  совсем
иное впечатление.
   - Вообще-то, она в доме у Погребижских уже довольно давно появилась.
   - Вот как?
   - Понимаете, тогда все члены Союза писателей по статусу  имели  право
завести секретаря. Но конечно, мало кто этим пользовался - из не крупных
фигур.
   Обычно  оформляли  на  эту   должность   фиктивно   каких-то   бедных
родственников, детей знакомых - чтобы стаж трудовой человеку шел.  Тогда
ведь, знаете, как было - два месяца нигде не  работаешь,  уже  тунеядец.
Вот и эту Лиду  так  же  оформили.  Она  вроде  все  куда-то  поступала,
поступала в какой институт - просто  вечность  целую,  -  да  так  и  не
поступила! Нигде не работала, ничего не умела. Хотя, по-моему,  она  уже
не и такая молоденькая  при  этом  была...  Здорово  старше  самой  Мани
Погребижской, это точно. Но в общем, даже  и  я  не  помню,  откуда  она
вообще взялась, эта Лида...
   - И что же - не поступила эта Лида в институт, а дальше?
   -  Ну,  вот...  А  Маня  Погребижская  тогда  уж  была  членом  Союза
писателей.
   Ну,  вот  эту  Лиду,  чтобы  помочь  бедной  девушке,  неудачнице,  и
оформили. А потом как-то все так и пошло - Лида, и правда, как  говорят,
стала вести Манины дела и прямо-таки заправским секретарем сделалась.
   - Да-да, и я что-то слышала об этом...
   - Прямо говорят, чуть не главней  самой  Мани  стала.  Бедного  моего
Малякина так по телефону отчитала и сама лично отставку ему дала. И даже
До тела Погребижской не допустила.
   "Это точно, - подумала про себя Светлова. - Главней самой Мани".
   - А доктор Милованов?
   - А что доктор? - пожала плечами Малякина. - Милейший человек. Все их
семейство. Погребижских, пользовал, еще Маниной маменьки! был приятель.
   - А от чего он их лечил-то?
   - Да всех и от  всего.  Он  ведь  талант  уникальный.  Вообще-то,  он
специалист по заболеваниям крови, гематолог.
   - А сама Мария Иннокентьевна от чего, от каких заболеваний  страдает,
не знаете?
   - А чего ей страдать? - удивилась Малякина.  -  Она  всегда  здоровая
была.
   Здорова, как... как... - Жена писателя, по-видимому, передумала и  не
стала завершать не слишком изящное сравнение. - Ну, в общем,  ничем  она
никогда не страдала.
   - Кстати, доктор Милованов умер, - заметила Светлова. - Уже два  года
назад.
   - Что вы говорите?! Я и не знала! - подавленно вздохнула Малякина.  -
Вот видите, как мы живем! Ничего друг про  друга  не  знаем  -  в  одном
городе, а как будто на разных планетах. А вы еще спрашиваете,  что  я  о
них знаю... Вот доктор, оказывается, давно умер, а я и понятия не имела!
   Светлова взглянула на часы и еще  в  окно.  Там,  кажется,  собирался
дождь.
   Если непогода загонит классика  Малякина  домой  раньше  времени,  то
Светловой отсюда еще долго не выбраться.
   - А что-нибудь еще о Погребижской можете сказать? Ну, о  какой-нибудь
примечательной черте характера?
   - Маня собак всегда очень  любила,  -  заметила  Малякина.  -  Всегда
держала собак.
   - Очень интересно!
   - Да что ж тут интересного?
   - Ну, пожалуй, я уже не дождусь вашего мужа. - Анна  снова  взглянула
на часы. и засобиралась, заторопилась.
   - Может, еще кофейку на дорожку? - предложила разговорившаяся дама.
   - Нет, нет, спасибо!
   И Светлова быстренько с верной женой Малякина распрощалась.
   Всю обратную дорогу домой Анне не давала покоя собака.
   Почему у Погребижской сейчас нет собаки? Никакого тявканья  на  даче.
Ну, хоть бы кто гавкнул...
   Ну, хорошо, пусть "бабуля" отвадила от писательницы всех  знакомых  и
друзей - очевидно, чтобы они не могли вмешаться и  помочь  Погребижской.
Но зачем она убрала собаку?
   Загадка!
   Однако  все  другие  откровения  Малякиной  не  оставляли   сомнений:
подловить Марию Иннокентьевну  Погребижскую  на  какой-то  слабости,  на
каком-то проступке, может, даже преступлении, ее  секретарю  Лидочке  не
стоило большого труда.
   Шантаж...
   Ох, уж эти "верные люди" в доме! Ничего, в общем,  удивительного.  Во
всяком случае, Анне  известны  были  случаи,  когда  женщины  откровенно
боялись,   например,   своих   домработниц.   Терпели   их    воровство,
неаккуратность, не решались уволить...  И  все  только  потому,  что  те
слишком много знали.
   Например, Маня могла напиться, сесть за руль и кого-нибудь  отправить
на тот свет.
   Достаточно ли "бабуле" такого знания, чтобы держать ее  на  крючке  и
шантажировать? Более чем достаточно. Лучше  для  Погребижской  слушаться
бабулю Лидочку, чем отсиживать срок за убийство человека.
   В общем, теперь, после откровений бывшей подруги, многое в  поведении
писательницы  становилось  Анне  понятным.   Скажем,   то,   что   Мария
Иннокентьевна так легко пригласила тогда в Дубровнике Светлову  посидеть
"за бокальчиком вкусного местного винца", и как  при  этом  игнорировала
явное недовольство своей  секретарши.  Типичное  поведение  алкоголички,
которой не дают выпить и которая всеми правдами и не правдами  торопится
выйти  из-под  контроля  надзирателя  и  поскорее  хлопнуть   стаканчик!
Случайный посторонний  человек,  в  присутствии  которого  "надзирателю"
неудобно протестовать, подходит для этого как нельзя лучше. В этой  роли
"постороннего",  с  которым  Мария  Иннокентьевна  торопилась  "хлопнуть
стаканчик", и оказалась Светлова. А другие, так сказать, "пороки"?
   Аня вспомнила, кик легко познакомилась неприступная на первый  взгляд
Мария Иннокентьевна с тем уличным  ловеласом  в  Дубровнике  и  как  они
недвусмысленно удалялись в бархатные адриатические сумерки!
   В общем, вряд ли Малякина лжет...
   А женщина с такими привычками, что и говорить, ходит по краю и  ведет
опасную жизнь. Если ей есть что терять, то это непременно с нею, в конце
концов, и случится.
   С Погребижской, видно, и случилось.
   "Так-так... - бормотала про себя Светлова. - Ну, теперь-то  уж  я  от
них, пожалуй, не отстану..."
   Светлова набирала телефонный номер  Погребижской,  настроенная  очень
воинственно.  Теперь  Лидии   Евгеньевне   трудно   будет   посоветовать
Светловой:
   "Убирайтесь!" - или вовсе не узнать.
   Конечно, дело о  том  старом  ДТП  закрыто,  но  Светлова  непременно
изложит Лидии Евгеньевне свои  соображения  о  странных  обстоятельствах
смерти доктора Милованова. И если секретарь не захочет  шума,  пусть  не
препятствует Аниной встрече с Погребижской!
   Однако  вместо  обычного   секретарского   "вас   слушают"   в   доме
Погребижской включился автоответчик.
   "К  сожалению,  нас  нет  дома",  -  сообщил  Светловой  голос  Лидии
Евгеньевны.
   Запись  была  до  безобразия  лаконичной.  А  так  бы  Анне  хотелось
пояснений и комментариев.
   Это продолжалось дня два. Светлова, в конце концов, начала сходить  с
ума, без конца выслушивая эту фразу. И вряд ли, кроме нее самой,  кто-то
еще мог  понять,  какая  язвительная  наглость  была  заключена  в  этой
простенькой фразе. И Аня нисколько не сомневалась, что  это  ехидство  в
голосе адресовано именно ей.
   Это  явно  был  "мэсседж",  послание,   звучавшее   на   самом   деле
приблизительно так:
   "Ну что, выкусила, сыщица? Докопалась до истины? И что теперь?"
   "Да что теперь"? - только и могла пробормотать сбитая с  толку  таким
поворотом дел Светлова.
   А что, если они уехали куда-нибудь... вообще?!
   Спустя два дня, потеряв всякую надежду  услышать  кого-нибудь,  кроме
этого отвратительного автоответчика, Светлова  позвонила  в  "Туманность
Андромеды". Уж там-то должны бы знать...
   Однако на этот раз директор "Андромеды" разговаривал  с  Аней  как-то
ускользающе и очень осторожно:
   - Да мы как-то  не  в  курсе...  Мы  как-то...  Наконец  он  все-таки
раскололся и вздохнул:
   - Ну, ладно, ради Андрея Кронрода! Так и быть...
   - Да-да? - Светлова подумала, что надо бы все-таки потом  выяснить  у
Кронрода, что за отношения их связывают, если ради него человек идет  на
такие жертвы.
   - Мне вообще-то Лидия Евгеньевна не советовала с вами  откровенничать
и вообще... общаться.
   - Вот как?
   - Видно, вы ей не приглянулись.
   - Да, я ей не приглянулась - это точно, - согласилась Светлова.
   - Но ради Андрея...
   - Именно. Исключительно ради Андрея!
   - Они уехали. Обе. За границу и надолго.
   - А когда вернутся?
   - Этого не знает, я думаю, никто.

Глава 10

   Особые  отношения  связывают  мир  живых  и  мертвых  -  в  монастыре
послушница Ефимия часто размышляла на эту  тему.  И  часто  возвращалась
мыслями к преставившейся своей маменьке,  напророчившей  когда-то  перед
смертью, что найдут Ефимия и ее дочь свою судьбу на улице Гагарина.
   Возвращалась... Ибо в отношениях с преставившейся  маменькой  кое-что
Ефимию смущало. Дело в том, что умерла-то маменька с легкою душою... Это
было видно, поскольку выражение лица у  покойной,  когда  она  испустила
последний издох, было на редкость умиротворенное, даже, если  так  можно
сказать, довольное. Но потом, уже в морге, патологоанатомы зачем-то,  по
каким-то своим соображениям, проткнули  ей  грудь  анатомической  иглой,
чтобы вышел воздух. И видно  было,  что  настолько  эта  процедура  была
покойной  неприятна,  так  это  ее  обеспокоило,  что  вся  она   как-то
скукожилась, нахмурилась... Так во время своих похорон и лежала в  гробу
нахмуренная и недовольная.
   И вот это последнее, обращенное к миру земному недовольство  покойной
даже спустя много лет не давало Ефимии покоя. Ибо благо,  когда  человек
покидает этот мир с выражением покоя и умиротворения на лице.
   В общем-то, все это только подтверждало убеждение Ефимии в  том,  что
чем меньше живые беспокоят умерших, тем лучше. Недаром при монастырях за
могилами в старину не ухаживали: им давали зарасти травкой, и  никто  на
погост не ходил, и  уж  тем  более  не  украшал  могилы  этими  ужасными
искусственными цветами. Ибо вся эта суета  живых  и  их  присутствие  на
кладбище не нужны мертвым, им нужен покой.
   Что касается мертвых, то лучше бы они тоже не беспокоили  живых...  А
то вот маменька стала слишком часто последнее время  являться  Ефимии  в
снах - именно такой недовольной и  нахмуренной,  какой  лежала  тогда  в
гробу. Являлась и являлась, словно хотела ее предупредить о чем-то.
   Но у Ефимии с некоторых пор и без этих предупреждений  на  душе  было
смутно. Исчезли куда-то былая легкость и покой. Да и в  самом  монастыре
обстановка изменилась. Прежде,  когда  в  начале  перестройки  монастыри
только открывались, сюда шли женщины  такие,  как  сама  Ефимия  или  ее
подруга инокиня Ксения Они искали здесь приюта для души - потому и шли с
душой легкой, детской, оставив,  отринув  все  тревоги  и  заботы  жизни
мирской.
   И, несмотря на строгость и даже суровость  монастырской  жизни,  были
тогда в ней свои шутки  и  юмор...  ну  такой,  правда,  своеобразный...
монастырский.
   Например, часы в монастыре были всего одни. К тому же на них не  было
стекла. И послушницы, желая приблизить время  обеда,  часто  переводили,
проходя мимо, стрелку на часок вперед.
   В  ответ  матушка-настоятельница,  также  проходя  мимо,   переводила
стрелки назад, да к тому же, часа на три, а  это  означало:  забудьте  о
времени, сестры!
   Зеркало тоже было одно. Как-то показалось  матушке,  что  возле  него
послушницы слишком много крутятся.
   На следующий день зеркальное стекло из рамы исчезло, а на  его  месте
появилась  надпись,  сделанная  матушкиной  рукой:  "Душа  -  вот   твое
зеркало".
   Так они и жили тогда с тяжелой  работой  и  легкой  душой.  То  вдруг
Ефимия и инокиня Ксения песенку  запоют  -  из  времен  своей  молодости
комсомольской.
   Вдруг вспомнится, "кольнет" - и грянут что-то вроде "Главное, ребята,
сердцем не стареть!" Матушка услышит: "А ну-ка  быстро,  марш,  каяться,
проказницы!" И они  гуськом  на  исповедь  -  впереди  высокая  дородная
Ксения, бывший директор школы, кстати  сказать...  А  за  ней  маленькая
толстенькая Ефимия.
   А сейчас в монастыре уже не пели песенок. В  нем  появились  какие-то
другие женщины - они уже искали в монастыре  не  спасения  для  души,  а
спасения от бездомности и  нищеты.  Искали  не  приюта  духу,  а  самого
обыкновенного приюта - угла, крыши над головой. Они бежали  в  монастырь
от бедности, которая царила в  стране.  В  этих  женщинах  не  было  уже
детской веселости. Были они озлоблены и угрюмы, некоторые с детьми.
   Ефимия  старалась  держаться  от  них  подальше  и  даже   особо   не
приглядывалась к ним.
   Людская злоба, темная злая человеческая воля пугали ее и  действовали
на нее угнетающе. Чуткая, обладающая  внутренним  зрением  и  интуицией,
Ефимия чувствовала их и на расстоянии. На душе у нее  тогда  становилось
смутно, нехорошо.
   Однажды, когда она еще  собирала  подаяние  на  улицах  и  стояла  на
Сретенке рядом с церковью Троицы в Листах, рядом остановилась старушка с
собачкой.
   Собачка, видно, была  голодная:  кругом  валялся  обычный  московский
мусор,  какая-то   использованная,   грязная   одноразовая   посуда   от
"фаст-фуд", и вот собачка нашла на асфальте пластиковую вилку, видно,  с
запахом еды, и стала грызть  ее  вместо  косточки.  Ефимия  сжалилась  и
протянула старушке деньги. А та подняла с земли камень и  бросила  ей  в
лицо. И такая сконцентрированная ненависть исходила от этой бабушки, что
Ефимия долго еще ежилась, вспоминая этот случай.
   И то сказать, если человек копит злобу всю жизнь, может,  с  детства,
то сколько же ее накапливается за прожитые годы  -  к  старости?  Просто
вулкан ненависти, который своим пламенем сжигает и  самого  человека,  и
всех вокруг него...
   Вот и теперь, с некоторых пор - Ефимия даже  знала,  с  каких!  -  ей
чудилось, что надвигается на нее что-то темное,  нехорошее,  исполненное
ненависти и опасности.
   Да вот и маменька все являлась, недовольная... Предупреждала!

***

   Еще с порога Аня поняла: у мужа гости.
   Это был Андрей Кронрод.
   За ужином поговорили о том, о сем.
   - А знаешь, Аня, мама Максима Селиверстова умерла,  -  вдруг  заметил
Андрей. Аня вздохнула.
   - Так она и не смогла  поправиться  после  его  смерти,  -  продолжал
Андрей.
   - Все болела, болела... И вот... вчера был на похоронах.
   - Да. Как все это ужасно.
   - Кстати, я тут общался с "Туманностью Андромеды"...
   Светлова в ответ промолчала.
   - Они вернулись. Если  тебе  это  еще  интересно.  Светлова,  немного
подумав, опять помолчала.
   - Нет, - ответила она наконец. - Мне это неинтересно. Уже.
   - Ну, в общем, что ж... Конечно, - согласился Андрей,  -  тебя  можно
понять.
   После того как Погребижская и ее секретарь полгода назад  исчезли  из
Москвы, расследование убийства Селиверстова прекратилось само собой.
   К тому же Майя, жена  Максима,  в  отличие  от  его  мамы,  понемногу
оправилась от потрясения и даже снова собиралась замуж. Майины родители,
в виду такого положения вещей,  тоже  успокоились  и  оплачивать  услуги
детектива не слишком хотели. А Светлову, возможно, азарт и подвигнул  бы
продолжать расследование на бескорыстной основе - ради  интереса!  -  но
объект ее интереса как в воду канул. Исчез из поля зрения.
   И азарт тоже понемногу угас.
   В самом деле, прошло ведь уже месяцев шесть,  как  они  уехали.  Лето
закончилось, осень пролетела, зима почти на дворе... Правда, теперь вот,
пропутешествовав где-то  почти  полгода,  Погребижская  и  ее  секретарь
вернулись.
   Сначала Светлова вообще не хотела об  этом  даже  слышать.  Но  потом
все-таки задумалась.
   Вдобавок, кроме того, после ухода Андрея,  тем  же  вечером  позвонил
Дубовиков...
   Было ощущение, что все  эти,  не  знающие  друг  друга  люди,  словно
договорились - Погребижская и ее секретарь, Кронрод, капитан...
   Так оно обыкновенно и бывает в жизни: то густо, то пусто.  То  словно
все замирает вокруг какой-то точки, а то вдруг все словно "просыпаются".
   - Я тут разгрузился с основными своими заботами, - бодренько  доложил
по телефону капитан, - и вот решил пообщаться.
   -   Ну,   пообщайтесь,   пообщайтесь...   -   не   слишком   радостно
поприветствовала  это  намерение  Светлова.  Она  еще  не  забыла,   как
прямодушный капитан обвинял ее во вранье и прочих грехах.
   - Да я такой замотанный тогда был, просто жуть! - капитан понял  этот
ее невысказанный намек. - Как там обстоит с этим делом, кстати  сказать?
Ну, с тем парнем, которого в лесу нашли?
   - С тем парнем, которого в лесу  нашли,  кстати  сказать,  -  вежливо
объяснила капитану Светлова, - дело обстоит никак. Одни умерли, а другие
успокоились. Ну, знаете, как это обычно в жизни бывает...
   - И вы тоже? Что же, Аня, вы тоже отказались от своих намерений?
   - И я тоже, капитан, отказалась от всяких намерений. Вам-то что?
   - Речь, между прочим,  Светлова,  идет  об  исчезнувшем  человеке,  -
довольно строго заметил капитан. - А я, видите ли... Ну, в общем, как вы
знаете, я возглавляю организацию,  которая  называется  "Фонд  помощи  в
поиске пропавших". Капитан интонацией подчеркнул это слово.
   - И знаете, что мне кажется?
   - Любопытно!
   - Мне кажется, Анна, что вам эта помощь Фонда сейчас  очень  и  очень
нужна.
   - Ну что вы, капитан... Вас это нисколько не касается. Журналист ведь
уже нашелся,  как  вы  однажды  справедливо  заметили!  -  не  преминула
съехидничать Светлова. - Под  елкой  в  лесу,  в  виде  трупа.  Но  зато
нашелся.
   - Да, Анюта, но сначала-то он исчез! Так что...
   - Что?
   - Так что хватит кукситься. Нельзя бросать  не  доведенные  до  конца
расследования. Это чревато.
   - Чревато, чревато... - недовольно пробормотала Светлова. - Лексика у
вас какая-то... довоенная. А сейчас такая  жизнь  -  уже  ничего  никому
ничем не чревато...
   - У меня, в общем-то, предложение, - перебил ее  Дубовиков.  -  Я  бы
хотел... То есть, наш Фонд хотел бы воспользоваться  вашими  услугами  и
поручить вам продолжить это расследование. Финансирование за счет Фонда.
   - А вам это зачем, капитан? - на  всякий  случай  спросила  Светлова.
Хотя ей уже давно были известны  мотивы  -  высшие  мотивы!  -  которыми
руководствовался в жизни капитан Дубовиков, тащивший  на  себе  огромный
груз работы общественного фонда, помогавшего  родственникам  исчезнувших
бесследно людей в их отчаянных поисках.
   - Мне это нужно,  Светлова,  во  имя  абстрактной  справедливости,  -
ответил капитан, в точности подтверждая ее предположение. - Я не  люблю,
когда люди исчезают. Тем более не люблю, когда  они  потом  находятся  в
лесу под елкой с перерезанным горлом.
   "Да, капитан был прав..." - вздохнула про себя Аня.
   - А откуда вы знаете, что Селиверстов был убит именно так? - спросила
на всякий случай Светлова, хотя и ответ на этот вопрос она уже знала.
   - Да уж поинтересовался тут этим делом у кого нужно - не поленился, -
хмыкнул Дубовиков.
   - А чего  же  вы  спрашиваете  "как  там  это  дело"?  Прикидываетесь
неосведомленным?
   - Да вот, хотел из ваших уст... вашу версию происходящего услышать.
   -  Ну,  что  ж...  Если  вы  такой   не   ленивый,   трудолюбивый   и
любознательный, - заметила Аня, - то и мне стыдно лениться.  Пожалуй,  я
берусь за эту работу, - согласилась она.

Глава 11

   И Светлова снова приехала на ту улицу. В Катово.
   Все здесь было по-прежнему... Те же неприступные  заборы,  отделяющие
Лидию  Евгеньевну  и  писательницу  Марию  Погребижскую  от  назойливого
внимания Светловой. Все, как прежде... Кроме одного. Стояло другое время
года. Поздняя осень.
   Как справедливо заметил поэт: "Грачи улетели... Лес обнажился... Поля
опустели..."
   Фиг с ними, с полями! Вдруг воспрянувшая духом Светлова  с  интересом
озиралась вокруг: главное то, что лес  обнажился!  Все-таки  удивительно
меняется местность, когда облетает листва. Можно подумать, что  попал  в
совершенно другое место. Например,  вот  дом,  стоящий  по  соседству  с
особняком Погребижской, ранее  был  ск