Стэн Барстоу. 

                                 Джоби


   -----------------------------------------------------------------------
   S.Barstow. Joby (1964). Пер. - М.Кан.
   Сб. "Современная английская повесть". М., "Радуга", 1984.
   OCR  spellcheck by HarryFan, 25 June 2002
   -----------------------------------------------------------------------


                                   Моей матери и в память о моем отце,
                                   хоть не они мать и отец в этой повести.



        1


   Джозеф Барри Уэстон - а для тех, кто знал его, просто Джоби - проснулся
с ощущением, что сегодня должно произойти что-то необычное, и тотчас, в те
короткие секунды,  когда  уже  не  спал,  но  еще  не  вполне  пробудился,
вспомнил: его мать кладут в больницу.
   Он полежал с открытыми глазами, глядя, как сквозь задернутые  занавески
сочится в комнату утреннее солнце.
   Джоби не очень ясно представлял  себе,  что  случилось  с  матерью,  и,
поскольку никто особенно не порывался просветить  его  на  этот  счет,  не
приставал к окружающим с расспросами. Не такой он был человек,  Джоби.  Он
только знал, что в последнее время ей часто нездоровится, и привык видеть,
как, зажмурясь от внезапного приступа боли, она  хватается  рукой  за  бок
пониже груди. Местный врач, когда она в конце концов  обратилась  к  нему,
направил  ее  в  Крессли,  к  тамошнему  специалисту  по  таким  болезням.
Специалист сказал, что, как только освободится место, ей придется  лечь  в
больницу, где он сможет лично ее  наблюдать.  С  тех  пор,  пока  тянулись
недели ожидания, рука ее все чаще хваталась за бок, а обыкновение  жмурить
глаза сделалось как бы ее постоянной приметой. У нее испортился характер -
и без того достаточно резкая, она теперь  на  каждом  шагу  взрывалась  по
пустякам; отец Джоби в ответ на это все больше замыкался в себе, а  Джоби,
всегда готовый найти ей оправдание, пытался вообразить, каково,  например,
человеку, если у него все время болит  зуб,  -  в  самом  деле,  немудрено
потерять терпение...
   И вот его мать кладут на несколько дней в больницу. Джоби, пока  ее  не
выпишут, переедет к тете Дэзи, а отец  поживет  один;  обедать  сможет  на
работе, завтрак и чай -  готовить  сам.  Мона,  двоюродная  сестра  Джоби,
которая недавно лишилась  места  и  не  слишком  утруждает  себя  поисками
другого, будет за скромную мзду приходить к  нему  стелить  постель,  мыть
посуду и прибираться, когда надо.
   Так порешили на семейном совете, хотя Джоби видел в этом мало хорошего.
Во-первых, плохо без мамы (с другой стороны, конечно, надо радоваться, что
она уезжает, ее там вылечат, и она опять  станет  похожа  на  себя,  когда
вернется домой),  а  во-вторых,  он  недолюбливал  тетю  Дэзи,  у  которой
характер и подавно не сахар, даром что она святоша, каких мало.
   Но ничего, все не так страшно, когда жизнь сулит  столько  интересного:
впереди - летние каникулы, целых семь головокружительных недель,  а  после
его ждет уже не муниципальная школа на Тинсли-роуд, куда он ходил  до  сих
пор, а классическая школа в Крессли. Нежась в постели, он вновь  переживал
те минуты, когда стало известно, что ему присуждена стипендия, - волнующие
минуты, когда мистер Моррисон зачитывал в  актовом  зале  короткий  список
тех, кто победил на экзаменах, и Джоби, обмирая, ждал, пока не назвали его
фамилию - последней, потому что она начинается с буквы  "у".  А  потом,  с
трудом дотерпев до обеда, помчался домой и  так  запыхался,  что  едва  не
рухнул в изнеможении, пытаясь отдышаться и пролепетать непослушным  языком
свою потрясающую новость.
   - Джоби! -  послышался  снизу  голос  матери.  -  Ты  проснулся?  Тогда
спускайся скорее, завтрак готов.
   Джоби встал с постели и раздвинул занавески. На улице сияло  лучезарное
утро, даже сквозь стекло чувствовалось, как припекает солнышко. Под  окном
мальчишка-газетчик, соскочив с расхлябанного  велосипеда,  сунул  в  дверь
газету "Дейли геральд". Джоби газет  никогда  не  читал,  но  мог  сказать
заранее, что весь утренний выпуск сегодня опять про  Гитлера  -  время  от
времени ему бросались в глаза заголовки, да и отец постоянно  ворчал,  что
"нынче в газетах только об Гитлере об одном и пишут". О Гитлере Джоби знал
не много: что он самый главный  начальник  над  немцами,  а  немцы  -  это
воинственный народ, который любит одеваться в военную форму и  маршировать
с ружьями взад-вперед по улицам. Вообще-то оно бы даже здорово, но  только
один раз они воевали с нашими, а в прошлом году хотели было затеять  новую
войну, и в школе тогда всех собрали в актовом зале, роздали противогазы  и
велели беречь как зеницу ока. Теперь его противогаз валяется где-то на дне
стенного шкафа. Джоби  давно  туда  не  заглядывал.  Первое  время  каждый
носился со своим противогазом, потом они всем надоели.
   - Джоби! Завтрак остывает! Ну-ка живо спускайся, ты что, не знаешь, как
мне сегодня некогда? Больше звать не буду!
   Джоби крикнул: "Иду!" - и начал одеваться.
   Нет, если кто и знает все на свете, так это Снап  -  и  про  знаменитых
людей, и про то, что делается в  других  странах,  а  чего  не  знает,  то
выдумает. Снапу  только  дай,  часами  будет  рассказывать  о  Гитлере,  о
Муссолини, о мистере Чемберлене. От него первого  Джоби  перенял  песенку,
которую два года назад ребята горланили на всех углах:

   Сегодня небо синее,
   Поедем в Абиссинию,
   Возьмем с собой патроны и ружье.

   В далекой Абиссинии
   Воюет Муссолини -
   Стреляет из рогатки воронье.

   Снап хвастался, будто сам ее сложил, но это еще ничего не значит.  Дело
в том, что Снап не всегда говорит правду. Не  потому,  что  он  врун,  как
некоторые, а просто не всегда умеет  унять  свою  фантазию.  Такой  буйной
фантазии Джоби ни у кого не встречал; иной раз не  оборвешь  его  вовремя,
начнет разводить турусы на колесах, а выдает за святую истину. Мало  того,
он и рассказы сочиняет, Снап,  исписывает  целые  тетрадки  -  о  ковбоях,
водолазах, летчиках, о приключениях своего дяди  на  гражданской  войне  в
Испании, - у него в шкафу накопилась уже такая груда  этих  тетрадок,  что
его мать постоянно грозится выкинуть их на помойку.
   Самое интересное, кстати, что  при  такой  богатой  фантазии  и  умении
сочинять рассказы - а иные из них не уступят никакому комиксу, до того  их
интересно читать, - Снап учится довольно средне и не вытянул на стипендию.
Так что в классическую  школу  Джоби  придется  ходить  без  него,  и  это
единственное, о чем можно пожалеть. Потому что Снап  -  его  лучший  друг,
классный парень, что бы ни говорили такие, как Гэс Уилсон, которые дразнят
его "рыжий, красный, человек опасный" и  поднимают  на  смех  за  привычку
нести околесицу и за полную никчемность по части спорта.
   - ДЖОБИ!
   - Иду-у!
   Джоби спустился по лестнице и  сквозь  поток  материнского  красноречия
двинулся к столу, привычно обходя подводные камни.
   - Одеться мне нормально надо? Или, по-твоему,  я  должен  завтракать  в
пижаме?
   - Поменьше надо спорить со старшими!  Садись  и  ешь!  Дел  сегодня  по
горло!
   Она положила ему на тарелку две сосиски и ломтики поджаренного хлеба.
   - Ты, часом, не забыл, какой сегодня день?
   - Да зна-аю, - протянул Джоби.
   - Учти, с минуты на минуту за тобой зайдет тетя Дэзи, а у  тебя  ничего
не готово. Тебе еще чемодан складывать.
   - Чемодан? Зачем?
   - Рубашки взять, пижамы, майки. Хватит и  того,  что  тетя  Дэзи  будет
стирать на тебя, - не заставлять же ее ходить сюда рыться в  шкафу  каждый
раз, когда тебе пора менять белье! Хотя бы для начала дам тебе с собой все
чистое.
   Отец, сидя по другую сторону стола в будничных брюках и жилете, но  еще
без пиджака и галстука, молча жевал  сосиски,  прихлебывая  чай  из  белой
большой кружки. Из-под закатанных рукавов рубашки видны  были  мускулистые
длинные руки, оплетенные голубыми четкими змейками жил.
   - А можно я возьму с собой пугач и лук со стрелами?
   Мать, успев налить ему чаю, уже открывала  ящики  буфета  и  складывала
белье в плоский чемоданчик.
   - Лук и стрелы не уместятся в чемодане, заберешь их как-нибудь вечером,
когда папа вернется с работы.
   - Ну хотя бы автомобильчики можно?
   - Не все. Очень надо  твоей  тете,  чтоб  ей  загромождали  дом  разным
хламом! Вот кончишь завтракать, отбери себе  пяток-другой.  Небось  не  на
полгода я уезжаю!
   - А сколько тебя там продержат?
   - Кто их ведает. Недолго, несколько дней.
   - А меня будут пускать к тебе?
   - Вот это нет. Ребятишек  в  больницу  не  пускают,  там  лежат  совсем
хворые, им требуется тишина.
   - Я могу не шуметь. Буду сидеть тихо как мышь, если нужно.
   - Порядок для всех один. И потом, ты оглянуться не успеешь, как  я  уже
вернусь, а покамест папа придет меня проведать и все тебе расскажет.
   - Непонятно, почему тебя Дэзи не может отвезти, - неожиданно  проворчал
отец. - Чего зря баламутить людей, срывать с работы...
   - Ну, ясное дело! - вспылила мать. - Как болит голова с похмелья или же
лень одолела, так мы запросто отпрашиваемся с работы, а как жену  везти  в
больницу, это значит баламутить людей. Сказано тебе, это твое прямое дело,
и заодно узнаешь все, что полагается: в какие часы  разрешают  посещать  и
прочее.
   - Просто-напросто не вижу смысла швырять  на  ветер  деньги  за  полдня
работы, вот и все. Мы вроде бы не миллионеры.
   - Правильно, зато меня теперь недели две содержать не надо - значит, на
этом выгадаешь. Скажи лучше, неохота отвозить, и точка. Потому и  норовишь
переложить на других.
   Отец насупился.
   - Не люблю я больницы. Мне от них не по себе.
   - Эх ты, нюня! Жаль, не тебе ложиться под  нож.  Тогда  бы  точно  была
причина киснуть.
   Джоби резким движением вскинул голову.
   - Почему нож, мама? Разве тебя собираются резать?
   - Мне надо делать операцию, Джоби, но это не страшно. Их  делают  людям
каждый день. Я очень скоро вернусь домой, цела и невредима.
   Она выпрямилась, стоя спиной к окну, и тень скрыла от него выражение ее
лица, только поднятая рука отчетливо выделялась на ярком солнце. На матери
было ее лучшее платье, и пахло от нее как по воскресеньям.
   Джоби вдруг стало страшно. Мир этих взрослых  недоступен  пониманию,  в
нем невозможно разобраться. Ему говорят - несколько дней, друг другу - две
недели. А сейчас он в первый раз услышал, что его мать собираются  резать.
Он не подозревал, что дело так серьезно. Впервые к нему  закралась  мысль,
что она может вообще не вернуться. Кусок сосиски застрял у него  в  горле,
точно корка черствого хлеба.
   - Не уезжай, я не хочу, - выговорил Джоби.
   Слезы хлынули у него из глаз. Взрослые всегда  держатся  так  уверенно,
словно все знают и ничего не боятся. А потом  приходит  минута,  когда  ты
видишь, что они тоже беззащитны, и земля уходит у тебя из-под ног.
   - Не уезжай, мама, не надо!
   Она уже стояла рядом, и он уткнулся лицом ей в  бок,  обтянутый  мягкой
тканью, чувствуя, как ее ладонь поглаживает его по макушке.
   - Ну тихо, тихо. Ну будет, Джоби. Ты ведь  у  меня  молодец,  настоящий
мужчина. Как же, сынок, мне не ехать - не поеду, кто меня вылечит? И чем я
скорее лягу в  больницу,  тем  раньше  вернусь  домой.  Не  бойся,  ничего
страшного нет. Ты не успеешь опомниться, а я уже буду тут как тут, живая и
здоровая.
   Она протянула ему батистовый платочек.
   - На-ка, вытри глаза, пока не пришла тетя Дэзи. Зачем ей видеть, что ты
плакал, верно?
   Всхлипывая, шмыгая носом, Джоби вытер слезы.
   - А теперь быстренько доедай, похоже, это уже она.
   В заднюю дверь постучали.
   Тетя Дэзи вслед за этим открыла  бы  дверь  и  вошла  в  дом,  но  стук
повторился. Мать вышла в судомойню. Оттуда послышались невнятные голоса, и
она вновь заглянула в комнату.
   - Это тебя спрашивают. Сидни Прендергаст. Принесла нелегкая, и так  дел
невпроворот...
   - Снап? - Джоби вскочил с места. - Мне нужно с ним повидаться.
   Он выбежал на заднее  крыльцо  и  припустился  по  двору  на  улицу.  В
отдалении, сунув руки в карманы, брел с опущенной головой Снап.
   - Эй, Снап!
   Снап поднял голову и оглянулся. Когда он двигался развинченной походкой
на  своих  длинных  ногах,  долговязый  и  тощий  как  жердь,  нескладный,
выворачивая внутрь колени, точно новорожденный жеребенок, и болтая руками,
чудилось, будто он вот-вот распадется на части. На  носу,  густо  усеянном
веснушками, сидели очки в стальной оправе, губастый рот  широко  улыбался,
открывая неровные крупные зубы. Но примечательнее всего  в  его  внешности
была шапка  жестких  пламенно-рыжих  волос.  Раз  увидев  Снапа,  его  уже
невозможно было спутать ни с кем, его узнавали за четверть мили.
   Снап прошел несколько  шагов  обратно  и  остановился,  ковыряя  носком
башмака грязь на краю мостовой.
   - Я с утра не могу идти гулять, - сказал Джоби.
   - Ага, твоя мама мне сказала.
   - Ей сегодня ехать в больницу.
   - Знаю, ты говорил.
   - А я буду жить у тети Дэзи.
   - И это говорил.
   Они помолчали.
   - Я, может, сам за тобой зайду после обеда, если пустят.
   - Меня не будет. Мы едем с мамой в Лидс, за покупками.
   - А-а...
   - Чай пить пойдем в кафе.
   - Понятно... Тогда лучше вечером зайду.
   - Я только не знаю, в котором  мы  часу  вернемся.  Хочешь,  заходи  на
всякий случай.
   - Ладно...
   Снап подошел ближе, волоча ногу по краю тротуара.
   - Ты ревел, что ли?
   - Нет, - сказал Джоби. - С чего это ты взял?
   - Подумал так, вот и все.
   - В глаз что-то попало.
   - Бывает...
   За Снаповой спиной из-за винной лавки на углу показались тетя Дэзи и ее
дочка Мона и свернули в их сторону.
   - Вон, я вижу, тетя идет, мне пора.
   - Ну давай, - сказал Снап.
   - Значит, увидимся, да?
   - Ага, увидимся.
   - Не застану вечером, завтра утром зайду за тобой.
   - Договорились.
   Джоби переступил с ноги на ногу.
   - Тогда счастливо, Снап.
   Снап поднял руку.
   - Счастливо, Джоби.
   Он двинулся вразвалку навстречу двум женщинам. Джоби побежал домой.
   - Это надо же - Снап! -  усмехнулась  его  мать.  -  И  где  только  он
сподобился подцепить такую кличку!
   - Так он ведь Сидни Норман Артур  Прендергаст.  Сокращенно  -  С-Н-А-П.
Ясно?
   - Сидни, Норман, Артур... Фу  ты,  с  ходу  и  не  выговоришь.  Хоть  с
королевской фамилией тягайся. Ишь сколько имен  навьючили  на  шею  парню,
немудрено, что малость очумелый.
   - Никакой он не очумелый! Голова работает - будь здоров!
   - Чего-то не больно заметно.
   - Он много думает, а потом пишет про это книжки.
   - Да ну?
   - Говорит, когда вырастет, отдаст их напечатать. Можно бы,  говорит,  и
сейчас, только не поверят, что это он сам написал, если откроется, что ему
всего одиннадцать лет, вот он и ждет,  пока  будет  шестнадцать,  а  тогда
пошлет издателям.
   - Интересные у него мысли.
   - У него их полным-полно, интересных мыслей. Ни у кого их столько  нет,
как у Снапа.
   - Ничего, вот пойдешь в классическую  школу,  познакомишься  с  другими
ребятами, и, возможно, тебя будет меньше к нему тянуть.
   Джоби, не вполне улавливая ход ее рассуждений, промолчал.
   - А теперь лучше бы отложил автомобильчики, какие брать с  собой.  Тете
Дэзи давно пора быть здесь.
   - Они с Моной уже идут по улице, - сообщил ей Джоби.
   Отец, все еще сидя за столом, сдвинул  в  сторону  посуду  и  развернул
газету.
   - Этому Гитлеру поганому опять неймется. Теперь на  Польшу  точит  зуб.
Вконец зарвался, прохвост.
   - Вот именно, - сухо отозвалась мать. - Я так считаю, вам  с  Черчиллем
нелишне будет его осадить.
   - Пускай не мне, но кому-нибудь - самое время. Попомни мои слова, нам с
ним не миновать схлестнуться.
   - Тебе, во всяком случае, самое время надеть воротничок и галстук.
   Уэстон посмотрел на часы.
   - Сейчас только полдесятого,  раньше  половины  одиннадцатого  нам  там
нечего делать.
   - Во-первых, неизвестно, как будет с автобусами. А потом,  не  люблю  я
приезжать в последнюю минуту.
   - Джоби, смотайся-ка наверх за моим барахлишком, - сказал отец.  -  Оно
там на комоде. Запонку поищи не забудь.
   Когда Джоби, выполнив поручение, спускался по лестнице  обратно,  из-за
двери донеслось: "Есть кто дома?" - и  в  комнату,  благополучно  завершив
долгое путешествие по Рансибл-стрит, вплыла из судомойни тетя  Дэзи,  ведя
за собою на буксире молчаливую Мону.
   Тетя Дэзи приводилась его матери старшей сестрой, потом шли два  брата,
потом - его  мать.  Один  из  братьев  содержал  в  Колдерфорде  небольшую
слесарно-водопроводную мастерскую, другой два  года  назад  переселился  в
Австралию. Родив первого ребенка  (умершего  в  младенчестве),  тетя  Дэзи
раздобрела и осталась толстухой навсегда. Едва дыша после тяжелого подъема
по крутой улице, она плюхнулась на стул  и  принялась  отдуваться,  хватая
воздух открытым ртом.
   - Когда уж наконец пустят автобус вверх по Рансибл-стрит, -  пропыхтела
она; грудь ее то вздымалась, то опадала под черным мешковатым пальто.
   - Скажи Теду, пускай заведет этот разговор в автобусном парке, - сказал
отец. Он взял принесенные  сыном  воротничок  и  галстук  и  стал,  слегка
подогнув колени, перед зеркальной дверцей буфета.
   - Совсем не обязательно  тебе  было  сюда  тащиться,  между  прочим,  -
заметила мать. - Нам только  довести  Джоби  до  автобусной  остановки,  а
дальше он бы и один доехал.
   - Да я думала, может, пособить в чем понадобится. - Тете Дэзи,  которая
сопровождала сестру, когда  та  ездила  к  специалисту,  было,  по  правде
говоря, обидно, что не она везет ее в больницу. - Ты честно не  хочешь?  А
то гляди, могу поехать.
   - Не надо, Дэзи, хотя спасибо тебе, конечно. Сами справимся.
   - Уж я говорил ей: раз сестра предлагает, поезжайте  вместе,  -  сказал
отец. - Какое там, и слушать не хочет.
   - Давай не будем опять начинать все сначала. Меня отвезешь ты, и кончен
разговор.
   - Ладно, будь по-твоему - рабочий день все равно поломали.
   С той минуты, как в  доме  появились  тетя  Дэзи  и  Мона,  отца  точно
подменили. В брюзгливом, недовольном  голосе  зазвенели  веселые,  озорные
нотки, особенно заметные, когда он обращался к племяннице.
   - Чего стоишь, Мона? Здесь разрешается присесть за те же деньги.
   - Садись-садись, - подхватила ее мать. - Нечего мешаться под ногами.
   Мона, молча стоявшая у стола, опустилась на стул.
   - Чайку не  выпьешь,  Дэзи?  -  предложила  мать.  -  В  чайнике  много
осталось, я только что заварила свежего.
   Тетя Дэзи ответила, что никогда не откажется выпить чашку чая.
   - А ты, Мона?
   - Я бы лучше водички какой-нибудь, если у вас найдется.
   Тетя Дэзи с матерью украдкой переглянулись. Обе  считали,  что  Мона  к
двадцати двум годам недостаточно созрела и развилась, и это пристрастие  к
шипучке вместо чая служило лишним тому свидетельством.
   Наружностью Мона пошла в отца, Джобиного дядю Теда, который  работал  в
Транспортной компании Колдер-Валли  водителем  автобуса,  -  темноволосая,
несколько вялая, с тонкой талией и большой грудью,  которую  она  пыталась
скрыть и оттого привыкла сутулиться. Левый глаз у нее  слегка  косил,  что
чуточку портило ее мрачноватое красивое лицо. Она жила и двигалась как  бы
в полусне, как бы поглощенная  чем-то  вовсе  не  связанным  с  окружающей
действительностью. Часто, когда к ней обращались, она не отвечала.
   Это обыкновение грезить наяву стало причиной того, что, окончив  школу,
Мона успела раз десять сменить работу: то на фабрике, а чаще -  в  местных
лавочках, где она служила продавщицей. Откуда-то ее  увольняли,  в  других
случаях она уходила сама -  либо  работа  оказывалась  неподходящей,  либо
чересчур придирались хозяева, тщетно пытаясь стряхнуть с нее сонную одурь.
Она не обрастала подружками, предпочитая одиночество,  была  равнодушна  к
увеселениям и нарядам, бережлива и потому в промежутках от одной работы до
другой никогда не сидела на ме