ой собаке  прочесал  окрестные  улицы  и  дворы.  Слава  Богу,  уже
светлело! И людишки бодрствовали, шныряли туда-сюда.
   Навестил и злополучный салон  "Coiffeur  Basilio".  Хозяин  заведения
хлопотал о замене витринных стекол.  Принял  он  Лапочкина  едва  ли  не
подобострастно, с причитаниями об убытках, которые  неизвестно  кто  ему
должен возместить. Помощник дознавателя слушал хозяина молча - и  взгляд
его был тяжел, как чугунная гиря. Затем исследовал  кресла,  на  которых
вчера   сидели   Гарноусов    и    неизвестный    клиент,    перелистнул
иллюстрированные журналы, валявшиеся тут же для развлечения ожидающих, -
потрепанные, с замусоленным углами, они ничего интересного не содержали.
   В настенном зеркале зияла дыра, и  от  нее  разбегались  замысловатые
трещины - сюда угодила шальная пуля.
   Лапочкин непререкаемым тоном велел мастерам, свидетелям происшествия,
нарисовать  приблизительный  портрет  неизвестного  клиента.  Цирюльники
повиновались - из трех изображений только одно напоминало человеческое.
   - Кто это рисовал? - властно осведомился Лапочкин.
   Мастера вытолкнули вперед парнишку - сельского  вида,  конопатого,  с
похожей на дамскую мушку родинкой на щеке.
   - Вы, милейший, подлинный художник, - похвалил Лапочкин. - Вам  бы  в
Академию...
   Присутствующие переглянулись, но промолчали.
   Лапочкин сложил листы бумаги с портретами, сунул в карман и обратился
к портретисту:
   - Ну-ка, братец, проводи меня черным ходом.
   Возразить никто не посмел, и, пробравшись через хозяйственные закутки
и чуланчики, помощник Тернова очутился во дворе,  самом  обычном,  каких
немало в Петербурге: сюда выходили черные лестницы домов, фасады которых
были обращены на  улицу.  Слева  виднелась  арка,  перекрытая  чугунными
воротами, справа - такая же арка, но проходная. Лапочкин шагнул  направо
и убедился, что за аркой есть еще двор, так же сквозной - с  выходом  на
параллельную улицу.
   Внимательно изучив запертые сарайчики  и  дровяники,  сколоченный  из
широких крепких  досок  ретирадник  -  отхожее  место  для  дворников  и
швейцаров, присыпанные  снегом  холмики  погребов,  он  особое  внимание
уделил избушке  для  мусора:  открыл  скрипучую  дверцу,  поковырялся  в
неприглядных кучах. Затем направился  к  полуподвалу  и  забарабанил  по
двери кулаком. Минуты через три  она  открылась,  и  в  проеме  появился
заспанный мужик с бритой бородой и жесткими  седыми  усами,  видимо,  из
служивых солдат.
   - Ты, что ли, дворник будешь?
   - Так точно, ваш сияство, что изволите?
   Дворник стоял в дверях, полностью закрывая своим могучим телом проем,
и неспешно почесывал то широкую грудь, то могучее плечо, то внушительное
пузо, прикрытое миткалевой рубахой. Он  вовсе  не  обращал  внимания  на
мороз - прямо на глазах Лапочкина  усы  дворника  покрывались  блестками
инея.
   -  Помощник  следователя-дознавателя  Казанской  части  Лапочкин,   -
отрекомендовался сыщик. - Проводится дознание.
   - Я ничего не видел, - сказал дворник после паузы. - Разве  я  службы
не знаю? Сразу бы доложил кому положено. И выстрела не слыхал. Я вон  на
черной лестнице, - он кивнул налево, - шпингалет правил.
   - А с черного хода из салона вчера никто не выходил?
   - При мне не. Я чужие лица враз примечаю.
   - А этих не видел?
   Лапочкин  протянул  дворнику  вынутые  из   кармана   портреты.   Тот
основательно изучил все три и недоверчиво хмыкнул:
   - Дети, што ль, малевали?
   - Какие дети? Приглядись внимательней.
   - Какие-то рожицы кривые. Что по ним узнаешь?
   - А депутата Гарноусова узнал бы?
   - Ни в жисть, - дворник решительно замотал кудлатой головой, -  этого
я у нас не видал.
   - Ладно. - Лапочкин отступил. - Вижу, ты  человек  серьезный.  Теперь
скажи  мне,  когда  сегодня  убирал  двор,  ничего  подозрительного   не
заметил?
   - Да вроде все как обычно. - Мужик насторожился. -  А  что  искать-то
надобно?
   - Не знаю,  -  глазки-буравчики  погрустнели,  морщинки  сложились  в
доверительную, задумчивую гримасу, - может, следы, может, пистолет...
   - Пистолетов точно не было... - открестился дворник. - Мусору черт на
печку не вскинет, это да. Вы бы, вашсияство, приструнили жильцов из 18-й
квартиры. Сколь им твердил: не выливайте во двор помои с  пятого  этажа!
Нет,  все  безобразят.  Утром  уберешь,  любо-дорого  смотреть,   только
отвернешься - снова безобразие. И брызги по всему двору летят. Иной  раз
и на людишек. Уж били-били бабы наши кухарку из 18-й, а все без толку.
   - Бабу беру на себя, -  пообещал  Лапочкин,  -  никакого  уважения  к
чужому  труду.  Скажи  ей,  еще  раз  забалует,  языком  заставлю   двор
вылизывать.
   - Премного благодарен, вашсияство, - поклонился  довольный  детина  и
отступил с порога, - может, погреетесь, а то уж совсем закоченели.
   Лапочкин шумно и укоряющее  выдохнул:  дескать,  что  ж  ты,  братец,
раньше сообразить не мог?
   - Не обессудь, отдыхать некогда, -  посетовал  он,  -  рыскать  надо.
Что-то же подозрительное должно быть, я чую.
   -  И  вам  отчет  держать  перед  начальством  тоже   приходится,   -
посочувствовал дворник уважительному сыщику. - Чем подсобить?  Уж  и  не
знаю. Разе что галошей?
   - Какой галошей?
   - Может, сгодится для отчета, - дворник пожал плечами, - нашел  утром
во дворе, валялась под аркой...
   - Ну-ка неси ее. - В голосе Лапочкина послышалось нетерпение.
   Дворник отступил, нагнулся и  извлек  откуда-то  блестящую  резиновую
обувку, держа ее в своей лапище словно игрушку.
   - Прибрал,  -  сообщил  он,  поеживаясь.  -  Думаю,  вдруг  растеряха
объявится. А то и вторую выкинет кто, пара будет.
   - Они тебе не сгодятся, - ответил  Лапочкин,  едва  ли  не  обнюхивая
галошу, - размерчик небольшой. Дамский.
   - И то верно, - дворник кивнул. - Да я уж давно заприметил, иной  раз
ненужная вещь самой нужной случается. Берите, может,  вам  больше  моего
сгодится.
   Лапочкин изучающим  долгим  взглядом  обшарил  лицо  философствующего
подметальщика, хмыкнул, хлопнул его по плечу и пошел вон.
   Утренняя  охота  получилась   небесполезной.   Трофеи   дадут   Павлу
Мироновичу новую пищу для размышлений...
   Следователь Тернов встретил своего  помощника  приветливо.  Он  успел
просмотреть  утренние  газеты,  ни  в  одной  ничего  сверх  должного  о
вчерашнем происшествии не  обнаружил.  Он  внимательно  изучил  интервью
сенатора Темняева, в котором полупарализованный старик подробно  ответил
на вопросы журналиста о нормальной длине  юбочек  у  балерин,  о  лучшей
закуске к водке, о том, брать ли нам Герат, о  мерах  по  предупреждению
наводнений...
   И все-таки... Несмотря на то что  вчера  молодой  следователь  провел
вечер в приятной компании и потом прекрасно выспался, несмотря на то что
в это утро по шкафам и стенам его  служебного  кабинета  весело  сновали
солнечные лучики, все равно неясная тревога  ворочалась  в  глубине  его
сознания.
   Вчерашнее происшествие давило, не давало расслабиться. Сначала  Павел
Миронович полагал,  что  беспокойство  вызвано  особенным  впечатлением,
которое сумела произвести на него госпожа Май. Но затем понял, что  суть
не в ней.
   Когда его помощник Лапочкин вошел без стука и приветствия  в  камеру,
Тернов уж с четверть  часа  пялился  на  вчерашнюю  бумажку  -  любовное
письмо,  обнаруженное  в  салоне  под  креслом.  Что-то  в  ней  смущало
дознавателя.
   Помощник скользнул к столу  Тернова,  приветственно  взмахнул  правой
рукой, а левой водрузил рядом  с  любовным  письмом  галошу.  Порылся  в
карманах и достал оттуда еще несколько бумажных листков.
   - Пистолет чист, ассигнацию возвращаю, - сообщил он. - А вот портреты
вчерашнего неизвестного клиента. Сделаны свидетелем.
   Тернов пробежал глазами два заключения эксперта по баллистике и сунул
их вместе со сторублевкой в ящик стола. Разложил перед собой портреты.
   - Не знал я, где у нас Репины прохлаждаются, - криво улыбнулся он,  -
а они по салонам ножницами и бритвами орудуют. Ладно, один сгодится... А
это что?
   Тернов брезгливо ткнул пальцем в весьма потрепанную галошу.
   - Обнаружена под аркой дома, в которой, по показанию  подозреваемого,
скрылась женщина-убийца, - лапидарно объяснил Лапочкин.
   - Так вы думаете, в депутата стреляла все-таки женщина?
   - Я думаю, что ни одна нормальная женщина не потеряла  бы  галошу,  а
вот убегающая в спешке - запросто.
   Тернов помедлил и протянул Лапочкину любовное письмо.
   - А что вы скажете по этому поводу?
   Лапочкин вынул из кармана лупу, будто она могла что-то прояснить,  и,
неторопливо шевеля губами, прочитал текст.
   - Смело, - признал  он.  -  Бессвязно.  Много  иностранных  слов.  На
любовное письмо не похоже.
   - Как не похоже? Как? Очень даже похоже. - Тернов с  неожиданным  для
себя волнением выхватил из пальцев помощника лист бумаги.  -  Все  слова
свидетельствуют о любовной интрижке.
   Лапочкин молчал, сверля начальника глазками-буравчиками.
   Тернову стало неуютно. Если эту вульгарную писанину  нельзя  признать
любовным письмом, то рушилась вся  его  теория  о  причастности  Самсона
Шалопаева к покушению на депутата  по  причине  ревности  к  неизвестной
Асиньке. А если в депутата стреляла неизвестная террористка или ревнивая
любовница, то и залог с госпожи Май он брал напрасно, напрасно в сговоре
с экспертом по баллистике из либеральных соображений закон нарушал.
   - Кроме того, - будто рассуждая вслух, сказал примиряюще помощник,  -
если это и письмо,  оно  могло  быть  адресовано  неизвестному  клиенту,
портрет которого перед вами.
   Тернов смотрел остановившимся взором на Лапочкина:  если  в  депутата
стреляла какая-то женщина, а не красавчик Самсон, то она могла повторить
свою  попытку  еще  раз.  Больше  всего  Тернов  боялся  политики,  ныне
политических громил развелось  немерено,  и  самые  свирепые  из  них  -
женщины. Если депутат  погибнет,  прогрессивные  либеральные  журналисты
припомнят, что следователь при первом покушении проявил нерасторопность,
еще и расценят как злостную халатность: мол, положил дело под сукно, мер
не принял...
   - Как же быть? - побелевшими губами прошептал он.
   - Да возвратите вы, Павел  Мироныч,  письмо  депутату  Гарноусову,  -
посоветовал Лапочкин. - Езжайте прямо в Думу. Сами.  Так  скорее  будет.
Может, и разъяснения получите о возможной преступнице.
   - Да-да, еду. - Тернов торопливо вскочил, ухватившись  за  призрачную
надежду избежать будущей трагедии и своего позора. - И вы со мной.
   - Я возьму этого карася за жабры с другой стороны, -  мягко  возразил
Лапочкин, - поеду к нему на квартиру, что-нибудь повынюхиваю. На случай,
если дополнительный материалец понадобится.
   Тернов попробовал сообразить, что имеет в виду его помощник,  но  тут
же прекратил бессмысленные попытки: ему было не до  намеков,  надо  было
срочно мчаться в Думу.
   - Вечером обменяемся информацией, - пообещал  он,  стараясь  выказать
как можно больше расположения к своенравному помощнику.
   Застегивая на ходу шинель, Павел Миронович выскочил на улицу.
   Через  четверть  часа  он  был  уже  у  здания,  в  котором  заседала
Государственная  Дума.  Три  двухэтажных  корпуса,  соединенные   узкими
одноэтажными  галереями,  образовывали  в  плане  букву  "П".  Четвертая
сторона прямоугольника - узорная ограда  на  высоком  гранитном  цоколе,
соединяющая боковые флигели, - отделяла просторный двор  от  Таврической
улицы. Павел Миронович смело ступил за ворота.  Однако,  утвержденный  в
должности следователя недавно, он плохо представлял себе, как он  сможет
вести допрос в храме демократии, среди  людей,  облеченных  властью.  Он
боялся произвести впечатление человека ничтожного и бессильного.
   Косясь на центральный корпус с плоским куполом в  глубине  двора,  на
шестиколонный  портик,  за  которым  скрывались  главные  двери,   Павел
Миронович  принялся  обходить  просторную  площадь   перед   Думой.   Он
рассматривал экипажи и автомобили, окидывал  суровым  взором  всех,  кто
попадался на глаза: извозчиков, шоферов, дворников,  агентов  охранки  в
штатском,  весьма  подозрительных  граждан  цивильного  вида,  возможно,
ходатаев, адвокатов, заимодавцев.
   К своему удивлению, рядом с  городовым  следователь  узрел  оживленно
беседующего  с  думским  чиновником  небезызвестного   в   судейских   и
полицейских кругах Фалалея Черепанова. И фельетонист тоже его узнал.
   - Какими судьбами, дорогой Павел Мироныч? -  фамильярно  обратился  к
Тернову журналист. - По вчерашнему дельцу?
   Тернов внутренне передернулся и холодно ответил:
   - От вас, журналистов, ничего не скроешь. А  сами-то  вы  чего  здесь
ноги оттаптываете?
   - Случайно, совершенно случайно забрел,  проходил  мимо,  -  зачастил
Фалалей. - Хотите анекдотец на эту тему? Возвращается  муж  домой,  а  у
жены любовник. Муж, ясное дело, интересуется: "Что это вы  тут,  сударь,
делаете,  в  спальне  моей  жены?  "  А  любовник  застегивает,  пардон,
панталоны, надевает пальто и говорит: "Да вот шел случайно мимо и  зашел
погреться... " Ха-ха-ха...
   Тернов невольно хихикнул и бросил взгляд на  парадные  двери,  откуда
после утреннего заседания повалили бобровые тузы.
   - У меня создалось впечатление, что вы политикой не интересуетесь,  -
нервно парировал дознаватель, судорожно  соображая,  как  избавиться  от
общества Фалалея.
   - Я совсем по другому ведомству, дорогой Павел Мироныч. Объект  моего
наблюдения для вас интереса не представляет. Человек достойнейший.
   Тернов слушал фельетониста вполуха, один за другим из дверей выходили
депутаты,  рассаживались  по  своим   экипажам   и,   манкируя   думским
рестораном, разъезжались по облюбованным заведениям или  по  собственным
домам - подкрепиться.
   Наконец Фалалей вздохнул, протянул Тернову руку и с  чувством  потряс
ее.
   Тернов  отвечал  и  улыбался  машинально,  он  пытался  из-за   плеча
загораживающего   перспективу   фельетониста   не   упустить    депутата
Гарноусова.
   К счастью, Фалалей  исчез,  и  Тернову  уже  ничто  не  мешало  вести
наблюдение.
   Депутата Гарноусова Павел Миронович узнал сразу. Следом за  толстяком
шествовал  худой  юркий  человечек  в  модном  английском  пальто  и   в
бесформенной мохнатой шапке, видимо, подобранной так, чтобы  ее  размеры
скрывали карликовый росточек владельца. Адвоката Шмыгина  Тернов  сейчас
видеть не хотел, но адвокат - не фельетонист, его не устранишь.
   Тернов обреченно двинулся  наперерез  Гарноусову.  Когда  между  ними
оставалось несколько метров, из ближайшего автомобиля выпорхнула дама  в
шубке, в низко надвинутой на лоб норковой  шапке,  похожей  на  миску  с
глубоким дном.
   Дама быстро-быстро  засеменила  к  депутату.  У  Тернова  моментально
вспыхнуло в сознании -  террористка!  Он  резко  остановился,  рука  его
непроизвольно потянулась к кобуре с револьвером.
   Однако дама повела себя странно: она не стала стрелять в депутата,  а
рухнула перед ним на  обледенелую  брусчатку  и,  обняв  высокие  сапоги
законодателя, картинно распростерлась  ниц.  Шапка  свалилась,  короткие
темные кудри рассыпались по плечам. Депутат Государственной Думы залился
краской.
   - Григорий! Май дарлинг пузанчик! - завопила по-бабьи дама. - Ай  лав
ю. Вери мач энд фак ю, фак ю энд фак! Грэг фул! Вай ты кидал ю Асиньку?
   Господин депутат, наконец, очнулся. Он встретился опасливым взором со
следователем Терновым, дернулся назад, с трудом освободил ногу из цепких
ручек любовницы и пророкотал:
   - Извините, но я вас не знаю.
   - Я колл ю, лапуська, лав е киску, екскьюз ми...
   - Кандидатка на одиннадцатую версту, -  злобно  выговорил  Гарноусов,
будто специально для Тернова, обошел распростертую даму, сел в  пролетку
и отъехал от здания Государственной Думы.
 
Глава 17 
 
   В шиншилле северной звезду,
   Я все равно тебя найду,
   Моя единственная, ты -
   Греху и доблести цветы!
 
   Самсон Шалопаев, укрытый меховой полостью и  пригреваемый  слабеньким
январским солнцем, ехал на извозчике по столице  Российской  империи.  В
душе его звучали стихи, рождающиеся от полноты чувств. Он  ликовал!  Та,
жертва Куликова поля, не имела никакого отношения к его Эльзе! Он так  и
знал - не могла  судьба  быть  столь  жестокой  к  нему!  Разве  он  чем
прогневил ее? С каждой минутой чувствуя себя уверенней,  он  двигался  в
потоке экипажей, пережидал, пока протащатся громоздкие конки,  и  верил,
что он уже почти настоящий столичный житель!
   Когда переехали Неву, он решил, что последнюю строку стоит заменить -
опять Фалалей скажет, что там вкралось  неблагозвучие.  Но  ведь  он  не
нарочно! Так ему муза продиктовала!
   Самсон огляделся и приглушенно  рассмеялся.  Ему  нравилась  столица.
Золоченые  шпили  и  купола  сверкали  на   солнце.   Ангел   на   шпиле
Петропавловского  собора  простирал   свое   охранительное   крыло   над
Петербургом, над  его  жителями,  а  значит,  и  над  Самсоном.  Зимняя,
скованная льдом, покрытая снегом Нева кипела насыщенной жизнью: вдали от
моста, по налаженным дорожкам сновали бойкие катали,  подобно  крохотным
насекомым на ослепительном белом пространстве копошились темные  фигурки
отчаянных   пешеходов,   справа   по   узкоколейке   полз    малюсенький
электрический  трамвайчик.  К  самому  берегу  подлетели  высокие  сани,
запряженные северными оленями, и возница в  оленьей  шкуре  мехом  вверх
помогал своему седоку выбраться на деревянные сходни.
   Счастье переполняло Самсона.
   "Я найду ее, мою милую Эльзу, мою  дорогую  и  единственную  жену,  с
которой повенчан навечно", - повторял про себя  юный  сотрудник  журнала
"Флирт", преисполненный решимости действовать немедленно.  У  него  была
ниточка - адрес  фотоателье,  где  когда-то  Братыкин  добыл  фотографию
Эльзы. То есть ниточка, конечно же, у госпожи Май, в ее гостиной,  -  но
разве не найти способа туда проникнуть?  Да  он  сегодня  же  за  ужином
измыслит, как  переместиться  в  гостиную,  а  там  уж  доберется  и  до
альбомчика.
   Самсон чувствовал,  что  проголодался,  -  он  собирался  доехать  до
редакции, явиться  пред  светлые  очи  Ольги  Леонардовны  и  потом  уже
отправиться обедать. Куда она скажет. Наверное, ей так  будет  приятней.
Во всяком случае, тогда она не  станет  подозревать  его  в  самовольном
шатании по городу.
   Он старался  не  возвращаться  мыслями  к  происшествию  в  церкви  -
прекрасная Римма, которую вываляли в  снегу  церковные  старухи,  повела
себя странно. А ведь он помогал тушить ее затлевшее платье,  сам  извлек
испуганную  Суламифь  из   сугроба,   подозвал   экипаж,   усадил   туда
пострадавшую и намеревался сопровождать ее до дому. Но она не  разрешила
ему подняться в пролетку. Она прогнала его! Ее бледные губы  дрожали,  и
над верхней отчетливо вырисовался черный пушок, покрытый не  растаявшими
крупинками инея, в черных глазах застыл ужас.  А  ведь  чуть  раньше,  в
храме, он дивился исходящему от нее соблазну  -  храм,  и  тем  более  с
разверстым гробом в приделе, место для флирта неподходящее.  За  что  же
Римма так неожиданно его возненавидела? Неужели она  расстроилась  из-за
того, что, когда ее тушили, он невольно увидел ее слишком тощие икры?
   Самсон спрыгнул на тротуар перед зданием редакции. Дворник у парадных
дверей  нахально  вылупился  на  него.  "А  с  виду  здоровехонький",  -
пробурчал он в спину журналисту.
   Расстроенный Самсон захлопнул за собой дверь - надо  же,  как  быстро
слухи распространяются, Данила, что ли, дворников оповещает об  аптечных
пузырьках?  Самсон  жалел,  что  оторвал  сигнатюрку  от  флакончика   -
рассчитывал уничтожить улику, способную  взбесить  Лиркина,  а  вон  как
обернулось. Еще хуже.
   Короткое сожаление не успело перерасти в глубокую мысль,  потому  что
на лестничной площадке второго этажа на Самсона налетел,  едва  не  сбив
его с ног, Мурыч.
   - О, черт, - зашипел он, - и ты тут. Б