только молодых людей,
но и степенных мужчин в черных и серых сюртуках,  беспокойных  газетчиков  в
клетчатых пиджаках и, уж конечно, офицеров, к сожалению, немногочисленных  в
собрании.
   Среди картин  Брунгильда  особо  выделила  работы  Константина  Сомова  -
"Остров любви", "На даче", "Летний вечер".
   Мура восхищалась старшей сестрой, Муре казалось невозможным, невероятным,
что и она сама Когда-нибудь может стать такой  же  необыкновенной  женщиной,
как Брунгильда или дамы в этом зале. На  время  она  забыла  неприятности  с
перчатками и попугаем. Из картин ей нравились все:  и  Константин  Сомов,  и
серия петергофских видов Александра Бенуа, и  живописные  панно  Константина
Коровина, и, особенно, выполненные Михаилом Нестеровым эскизы росписи церкви
в Абастумане.
   А Клим Кириллович наслаждался обществом хорошеньких барышень Муромцевых и
радовался их разрумянившимся личикам и праздничному  настроению.  Ему  очень
понравился ясный и простосердечный портрет детей, имя художника  -  Валентин
Серов - он запомнил.
   Счастливая  троица  пребывала  в   приподнятом   настроении.   Брунгильда
почувствовала себя утомленной и попросила Клима Кирилловича проводить  их  к
мягким банкеткам посереди одной из зал.
   Но до вожделенной банкетки они не дошли, их внимание  привлекли  еще  две
необычные картины. На одной из  них  море  цветов  и  листьев  затопило  всю
поверхность  холста,  сине-лиловые  и  зеленые  мазки  на  темно-синем  фоне
вечернего неба образовывали куст сирени. Клим Кириллович  попытался  подойти
поближе, чтобы прочесть фамилию художника.  И  тут  какой-то  посетитель,  в
темно-сером пиджаке, высокий, с темными волосами почти до плеч и с бородкой,
шагнул назад и слегка задел локтем доктора Коровкина.
   - Ах, Бога ради, простите. - Посетитель скользнул взглядом  по  барышням,
обратившись к доктору:
   - Простите мне мою неловкость.
   - Да-да, ничего  страшного,  -  любезно  успокоил  огорченного  господина
доктор. - Созерцание хорошей картины заставляет забывать обо всем на свете.
   -  Вы  очень  добры,  -  высокий   господин   поклонился,   -   позвольте
представиться.  Зовут  меня  Андрей  Григорьевич.  Я  архитектор.  Строил  в
провинции. Сейчас приехал на Рождество в столицу, чтобы повидаться со своими
друзьями. Они меня и пригласили на выставку.
   - Доктор Коровкин, Клим Кириллович. - Мужчины обменялись рукопожатием.  -
Мои спутницы, дочери профессора Муромцева,  Брунгильда  Николаевна  и  Мария
Николаевна.
   Барышни приветливо улыбнулись, Брунгильда слегка наклонилась вперед,  при
этом ее плечи оставались прямыми, а голову она  продолжала  держать  высоко.
Мура повторила поклон сестры, постаравшись сделать это как можно изящнее.
   - Здесь много чудесных картин, - Брунгильда грациозно повернула головку в
сторону архитектора. - Кто автор этих замечательных пейзажей?
   - Михаил Врубель, "Сирень" и "К  ночи".  У  художников  "Мира  искусства"
удивительно тонкое художественное  чутье.  А  сколько  выдумки  в  убранстве
залов, как усиливается эффект восприятия картин, - сказал новый знакомец.  -
Жаль, что уже лет двадцать не выставляются картины Куинджи. Среди  них  есть
поразительные,  запечатлевшие  нашу  суровую  северную  природу.   Например,
"Ладожское озеро" - тончайшие сочетания  прозрачно-переливчатых  тонов,  они
передают и движение воздуха, и таяние снега. Сквозь воду просвечивают - хоть
рукой пощупай! - камни.
   - Не возражаете, Андрей Григорьевич? - Доктор, поддерживая  барышень  под
руки", повел их к  кадке  с  пальмой,  возле  которой  располагались  мягкие
банкетки. Однако садиться никто не стал, даже утомленная Брунгильда.
   Мура заметила, что  высокий  блондин  с  удивительно  красивыми  глазами,
бесцеремонно улыбаясь, рассматривает их в упор
   - Брунгильда, ты видишь? - шепотом спросила она сестру, не  поворачиваясь
к ней.
   - Да, вижу, - ответила Брунгильда. - Он давно не сводит с меня глаз.
   Мура вновь взглянула на незнакомца.  Тот  оставил  своих  собеседников  и
направлялся к ним! Вернее, к мужчинам. Выражение его  лица  становилось  все
более радушным, он раскинул руки:
   - Андрей Григорьевич! Какими судьбами! Извините, что я вторгаюсь  в  вашу
компанию. Рад, искренне рад вас видеть.
   -  Здравствуйте,  Илья  Михайлович,   -   сдержанно   приветствовал   его
архитектор. - Давно мы не видались. Как поживает ваша супруга?
   - О, вы же не знаете, - Илья Михайлович согнал с лица улыбку и  скользнул
быстрым взглядом по барышням, - супруга моя погибла, более двух  лет  назад,
несчастный случай.
   - Прошу прощения, - архитектор поклонился, - я этого не знал. Примите мои
соболезнования.
   - Дорогой Андрей Григорьевич, не представите ли вы меня вашим  спутникам?
- попросил красивый молодой человек, выдержав положенную скорби паузу.
   Архитектор неохотно повернулся к доктору.
   - Извините, Бога ради, знакомьтесь - мой  давний  знакомый  по  парижской
жизни Илья Михайлович Холомков.
   - Доктор Коровкин, Клим Кириллович, - назвал себя Клим Кириллович. -
   А рядом со мной дочь профессора Муромцева, Брунгильда Николаевна.
   - Позвольте вашу ручку, - склонился Холомков, - рад был бы припасть  и  к
вашим ногам.
   Брунгильда надменно взглянула на Илью Михайловича и протянула ему  тонкую
руку в перчатке. Она заметила некоторую холодность архитектора в обращении с
Холомковым, а свое необъяснимое волнение пыталась  скрыть  за  непробиваемой
броней достоинства.
   - Волшебное имя! -  сказал  Холомков  мечтательно,  скользнув  губами  по
изящной ручке Брунгильды, и вновь прямо взглянул в ее глаза.
   Она торопливо сказала:
   - Моя сестра Мария.
   Холомков перевел взгляд,  улыбнулся  -  юная  девушка,  почти  подросток,
смотрела на него, как зачарованная. Он протянул руку ладонью  вверх,  и  она
смущенно подала ему свою.
   Холомков склонился над муриной  рукой,  быстро  поцеловал  ее  и  вскинул
голову.
   - Какие у вас необычные духи, - он интригующе  взглянул  на  покрасневшую
Муру, - есть в них нечто экзотическое. - И неожиданно перехватил  другую  ее
руку. - Какие приятные духи, но почему такие разные?
   Взгляд красавца стал напряженным. Зачем он  принюхивается?  Ни  Мура,  ни
Брунгильда не злоупотребляют духами, легкая цветочная вода и все, правда,  у
нее жасмин, а у Брунгильды розовая вода. Мура испугалась.
   Тем временем Брунгильда томно подняла ресницы и спокойно промурлыкала:
   - Флакончики для туалетной воды так похожи, нет  ничего  странного,  если
Мария перепутала их.
   - Тонкое замечание. Рад знакомству, искренне рад. - Илья Михайлович легко
поклонился. - Друг мой, Андрей Григорьевич, чем вы сейчас  занимаетесь,  что
строите?
   - Прибыл из провинции в столицу, чтобы решить этот вопрос. Провинция наша
бедна, надеюсь найти заказчиков в Петербурге. А чем занимаетесь вы?
   - В данный момент, - Холомков провел  красивой  холеной  рукой  по  своим
пышным золотым  волосам  и  взглянул  на  Брунгильду,  которая  одновременно
ласково улыбалась и напряженно молчавшему доктору  Коровкину,  и  насмешливо
наблюдавшему  за  затянувшейся  сценой  знакомства  Андрею  Григорьевичу,  -
нахожусь в отпуске. После  непрерывной  нелегкой  службы.  Покойная  княгиня
Свияжская рекомендовала меня в секретари князю Ордынскому.
   - Ах, вот оно что, я что-то слышал,  теперь  припоминаю,  -  без  всякого
интереса отреагировал архитектор.
   - А вы, господин Коровкин, не имели удовольствия быть знакомым с  князем?
- обратился к слегка насупившемуся доктору Холомков.
   - Он затворником  жил,  как  говорят,  -  Клим  Кириллович  пытался  быть
любезным. - А скажите, почему он скрывался от общества? Вы должны знать.
   - Чудак, истинный чудак, хотя и порядочное чудовище.  Видели  б  вы  его!
Суров, немногословен, глаза прожигают насквозь. Лишнее слово боязно при  нем
сказать. Расспросов не любил.
   Мура сиплым голосом спросила, облизнув губы:
   - А жена, жена была у него? Вы видели ее?
   - Не поверите, сударыня, - галантно склонился перед ней Илья  Михайлович,
- княгиня была, жила в том же особняке, но увидел я ее всего один раз  после
смерти князя.
   - И какая, какая она? Правда ли, что она гречанка?
   - Гречанка? - переспросил Холомков. - Не знаю.  Может  быть.  Да,  вполне
возможно,  -  сказал  он  после  краткого   раздумья.   -   А   какая   она?
Необыкновенная! Описать ее красоту невозможно, слов, равных  этой  прелести,
не  существует.  Впрочем,  в  вас  есть  что-то  от  нее.  Брови  такие   же
соболиные...
   Клим Кириллович сделал  шаг  вперед,  собираясь  остановить  зарвавшегося
красавчика, но не успел произнести ни слова.
   - Илья Михайлович, - архитектор, увидев, что Мура побледнела  и  закусила
губу, резко оборвал развязного молодчика, - не смущайте наших  академических
барышень, знаем, вы великий мастер...
   - Простите, - встряхнулся Холомков и, рассмеялся, - увлекся, все было так
необычно - и моя служба у князя, и его дом, и скрываемая княгиня...  Правда,
слегка повредившаяся умом.
   - С чего вы взяли, что она повредилась умом? -  сердито  спросил  доктор,
явно раздраженный бесцеремонным поведением Холомкова.
   - Не сердитесь, доктор, - обезоруживающе улыбнулся Илья Михайлович,  -  я
выразился неделикатно, но не могу квалифицировать  по-другому  ее  поступки.
Бродит по пустому  дому,  ищет  своего  украденного  ребенка.  А  ребенка-то
никакого нет и не было.
   Мура схватила за руку Брунгильду.
   - А.., а.., а.., простите.., вдруг  его,  действительно,  украли?  Вы  не
заявляли в полицию?
   - Конечно, нет, не заявлял, - ответил с досадой  Холомков.  -  А  почему,
милая барышня, вас так это интересует?
   - О князе много писали в газетах, его имя на  слуху,  -  холодно  ответил
вместо растерявшейся Муры Клим Кириллович. - А чем он занимался в  последние
годы?  Он  же  был  потомственным  военным,  кавалером  нескольких  орденов,
отличился на двух войнах, награжден золотой саблей за храбрость.
   -  Все  военные  подвиги  в  прошлом.  А  последнее   время   князь   все
переписывался с Обществом любителей  древностей,  "Слово  о  полку  Игореве"
изучал вдоль и поперек. Раритеты заплесневелые собирал. Историков всех ругал
шарлатанами. Много несуразного рассказывал. Например, о том, что  Валаамский
монастырь наш основан самим апостолом Андреем. Может ли такое быть?
   Илья Михайлович смотрел на доктора и не заметил,  как  побледневшая  Мура
незаметно тронула руку сестры и прошептала ей:  "Надо  ехать  домой,  и  как
можно скорее".
   - Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, - пропела Брунгильда, стараясь
отвести взгляд от магнетической синевы глаз нового знакомца, - здесь  душно,
у меня разболелась голова. Мы должны вас оставить.
   - Был рад знакомству, - сухо ответил, пытаясь преодолеть  чувство  острой
неприязни, доктор Коровкин и вместе с барышнями пошел к выходу.
   - Я еще не ухожу, - архитектор тронул за рукав глядящего  вслед  барышням
Холомкова, - я вернусь, только помогу им сесть в экипаж.
   Быстрым шагом Андрей Григорьевич нагнал доктора и  барышень  и  вместе  с
ними вышел на улицу.
   Пока доктор у края тротуара останавливал извозчика, Андрей Григорьевич  с
легкой улыбкой говорил барышням:
   - Никак не ожидал встретить здесь этого неприятного типа. Надеюсь, он  не
очень испортил вам впечатление от выставки. Молва о нем дурная...
   Тут подкатил извозчик. И пока  Клим  Кириллович  поддерживал  под  локоть
Брунгиль-ду, взбирающуюся по ступенькам в коляску, архитектор  наклонился  к
уху  Муры  и  прошептал:  "Вы  обронили   перчатку,   возьмите   ее".   Мура
почувствовала, как в ее руке оказалась  незаметно  вложенная  мягкая  ткань,
свернутая  в  комочек.  -  Она  схватила  ее  судорожно,  еще   не   понимая
происходящего, и поспешила сесть в экипаж.
   - Надеюсь, наше знакомство  продолжится,  Андрей  Григорьевич,  всегда  к
вашим услугам. - Доктор Коровкин светло улыбнулся понравившемуся ему  новому
знакомому и велел кучеру ехать.
   Мура обернулась, архитектор глядел вслед удаляющемуся экипажу.
   Она судорожно сжимала руками,  в  мягких  лайковых  перчатках,  еще  одну
перчатку, такого же  неопределенно-темного  цвета,  из  той  же  материи,  с
легким, едва уловимым запахом жасмина. Как эта потерянная перчатка оказалась
у архитектора?

Глава 15

   Пановский полностью отдавал себе отчет, что во всем  Петербурге,  да  что
там,  в  Петербурге,  в  России,  только  он,   шеф   сверхсекретного   бюро
Департамента полиции точно  знал,  какие  основательные  причины  удерживали
Государя Императора в Ливадийском дворце, заставляя его скрываться в Крыму и
сказываться больным. Государь был недоволен и боялся возвращаться в столицу.
Последняя  шифрограмма,  полученная  оттуда   и   доставленная   Пановскому,
содержала всего несколько слов: "Осталось три дня. Торопитесь".
   Лапидарность   сообщения   свидетельствовала   о   крайнем   беспокойстве
Императора. Пановский впервые подумал, что в случае невыполнения  им  взятых
на себя обязательств ему может грозить смерть. Кто поручится, что  Император
не создал другого сверхсекретного , бюро - убирать таких, как он. Случись  с
ним, с Пановским, что-то - никому в голову не придет, что это отмщение  царя
Николая.
   Пановский сидел в явочном  пунцовом  кабинете  ресторана  "Семирамида"  и
опять ждал появления Ильи Холомкова, за ним послали с требованием немедленно
явиться.  Золотоволосые   амурчики   с   расписного   потолка   двусмысленно
подмигивали:  один,  с  задранной  до  колен   рубашонкой,   прикладывал   к
улыбающимся губам розовый пальчик, а другим грозил ему  -  в  чем  Пановский
видел неприятный намек.
   Шеф сверхсекретного бюро перебирал  в  уме  события  последних  дней.  Он
мысленно сверял их с тайной, весьма скудной  информацией,  которую  когда-то
при личном свидании Государь заставил его выучить чуть ли не наизусть. Часть
ее, определенная, конкретная, пригодилась ему  в  расследовании  и  поисках,
туманные намеки только начали приобретать четкие очертания, - начали, да тут
же стали ускользать прямо из-под носа. И добро бы он, Пановский, имел дело с
искушенным противником, осмысленно и хитроумно противостоящим ему. Так  нет,
какие-то случайные люди оказывались на дороге,  и  своими  непросчитываемыми
действиями превращали и превращают его миссию во что-то кособокое.
   Что удалось установить?
   Первое. У князя Ордынского все-таки был  ребенок,  сын.  Его  выкрали  из
дома, зачем-то подбросили в витрину  ширхановской  булочной,  и  он  замерз.
Возможно, он умер раньше. Где  же  его  похоронили?  Или  где  он  находится
сейчас, если доктор Коровкин ошибся и ребенок был жив?
   Второе.  Фальшивое  захоронение  на  Волковом  кладбище  посещал   некто,
переодевшийся  в  монаха  Благозерского  подворья.  Или   настоящий   монах,
спрятавший ребенка и взявший из его покровов документ, за которым шла охота,
своими службами на могиле пытался скрыть, что захоронение фальшивое, отвести
глаза следствию.
   Третье. Монах мог взять  только  ребенка  -  живого  или  мертвого,  -  а
документ мог находиться и в иконе, украденной из  особняка.  Он,  Пановский,
теперь почти уверен, что тайник,  который  они  так  безуспешно  искали  при
обыске, находился в окладе иконы. Значит, если не икону, то документ  оттуда
могла взять и барышня Муромцева, которая проникла  в  кабинет  князя.  Может
быть, по наущению монаха. Но  зачем  ей  понадобился  попугай?  Агент  Сэртэ
чего-то недоговаривает, верно, была минутка, когда  эта  девица  осталась  в
кабинете одна. Икону мог взять и сам Сэртэ, с него станет, -  вещь  дорогая.
Итак, документ мог побывать в руках девчонки или еще в ее руках и находится,
но нужен он монаху, если ребенок жив  и  теперь  у  него.  Монаха  найти  не
удалось, но девчонка может на него вывести, они непременно встретятся.
   Слава Богу, есть еще исполнительные быстрые  агенты  -  недаром  получают
немалое жалованье. Через извозчика удалось выяснить, что девчонка  из  семьи
профессора  Муромцева,  друга  Дмитрия   Менделеева.   Следовало,   конечно,
ворваться в профессорскую квартиру и перевернуть там все  вверх  дном  -  да
очень это топорно, грубо. Можно ничего не найти, а шума потом в  газетах  не
оберешься. Один Менделеев чего стоит. Заступится  за  своего  друга,  начнет
копать да и вычислит,  не  дай  Бог,  истинную  подоплеку.  Великий  ученый!
Великий! А вот если установить денное и нощное наблюдение  за  профессорской
дочкой,  то  можно  аккуратно  выйти  на  тех,  кто  препятствует  успешному
завершению императорского поручения.
   Оставалось не вполне ясным  -  участвовал  ли  в  деле  доктор  Коровкин.
Случайно его вызвали в ту ночь в ширхановскую булочную или нет? Поставил  он
точный диагноз, ошибся или умышленно дал ложное заключение о смерти ребенка?
Знал ли он, что ребенок - сын князя Ордынского? Агенты донесли,  что  доктор
присутствовал при отъезде княгини с домочадцами. Наблюдал издалека, стоя  на
улице. Боялся попасться на глаза филерам? Правда, Холомков  утверждает,  что
доктор Коровкин никогда  не  общался  с  князем  Ордынским.  Но  что  значат
утверждения безмозглого Холомкова? Барышня Муромцева  тоже  с  Ордынским  не
общалась, однако, под подозрением.
   И самое главное, абсолютно достоверное.  Княгиня  приближается  к  своему
ярославскому имению, в окружении челяди, никаких посторонних людей вблизи ее
не видно. И ребенка при ней нет. В Москве  ее  догнал  камердинер  Григорий.
Тоже без ребенка. Очень странно.
   Если серьезно отнестись к ее словам, сказанным  Холомкову,  -  а  сказала
она, что не уедет из Петербурга, пока не найдет своего ребенка, - значит  ли
ее отъезд, что она его нашла? Или узнала о его смерти? Где же ребенок?  Жив?
Мертв?
   Конечно, наблюдение за княгиней и  ее  окружением  будет  продолжено.  Но
ограничиваться этим нельзя. Ребенка  могут  скрывать  в  другом  месте.  Тем
более, если знают или догадываются, что мы, а может и не только мы, за ним и
за документом, который должен быть с ним, охотимся.
   На  всякий  случай  следует   сохранить   наблюдение   и   за   подворьем
Благозерского монастыря. Иеромонах Амвросий явно что-то  скрывал,  вел  себя
странно. Там тоже может всплыть нечто интересное. Особенно, если на подворье
пожалуют барышня Муромцева или доктор Коровкин. Тогда не  останется  никаких
сомнений.
   Пановский вспомнил рослого послушника, коловшего  на  подворье  березовые
поленья, потом мелькнула мысль о березовом полешке  в  детском  гробике.  Но
подобная логическая связь ни о чем не говорила, березовых поленьев по городу
- в любом дворе найти можно.
   Осталось три дня, вспомнил он государево напоминание. Как будто он и  сам
не знал, что сроки проходят и приближается решающий день!
   Да  появится  ли  когда-нибудь,  наконец,  красавчик  Холомков,   херувим
несчастный?
   Илья Михайлович появился, стараясь скрыть неудовольствие  и  раздражение.
Сколько можно заставлять его бегать в мерзкий  кабинет,  где  он  достаточно
натерпелся унижений и оскорблений. Уговор, когда-то состоявшийся между ним и
Пановским, на взгляд Холомкова, потерял  свою  силу.  Он,  Илья  Михайлович,
обещал служить у князя Ордынского и следить за его общением и почтой? Обещал
- и свое  обещание  выполнил.  Князя  больше  нет  на  белом  свете.  Служба
окончена. В кои-то веки он, молодой и красивый  мужчина,  почувствовал  себя
свободным, начал возобновлять прежние знакомства и заводить новые, в чем  по
требованию Пановского долгое время отказывал себе,  -  и  вот  опять.  Опять
срочные вызовы, опять тайные  свидания  в  опостылевшем  кабинете  ресторана
"Семирамида"!
   - А, дорогой Илья Михайлович! - Расплывшись в широкой  улыбке,  Пановский
встал из-за стола и направился к мрачному  Холомкову.  -  Наконец-то  я  вас
дождался. Понимаю, понимаю, вам уж и не очень хочется со  мной  встречаться.
Но  я-то  должен  поблагодарить  вас  за   службу   на   пользу   Отечеству.