однимаются  из-за  стола  и
уходят. По счастью, они направлялись в противоположную от  доктора  сторону.
Граф Сантамери придерживал под локоть Зинаиду Львовну, но как-то подчеркнуто
отстраненно. Выражения их лиц Клим Кириллович  видеть  не  мог,  ибо  головы
уходящих скрывал широкий светлый зонт.
   Граф Сантамери и Зинаида  Львовна  удалялись  но  направлению  к  дороге,
ведущей в дачный поселок.
   Доктор вздохнул и  перевел  взгляд  правее.  Странный  серый  господин  с
театральными усами вдруг прекратил комичное созерцание летающих в небе  чаек
и покосился на уходящих. Потом  опустил  голову.  Быстро  посмотрел  налево,
направо - и док-гор едва успел отвернуться, чувствуя,  что  взор  незнакомца
должен сейчас скользнуть по террасе ресторана.
   Допив маленькими  глотками  уже  теряющую  прохладу  ягодную  воду,  Клим
Кириллович вновь посмотрел в ту сторону, где еще различались фигуры графа  и
певицы, неуклонно уменьшающиеся в размере.
   В некотором отдалении от них  шел  человек  в  сером  костюме,  помахивая
легкой тростью.
   Доктор усмехнулся. "Вероятно, один из ревнивых  воздыхателей  певички,  -
подумал он, - следит за ней, подойти боится. Неужели она не чувствует?"
   Доктор Коровкин вспомнил свои неприятные зимние  ощущения,  когда  вокруг
его дома крутились филеры.
   "А может быть, полицейский? - неожиданно подумал он. -  Может  быть,  она
замешана в каком-то преступлении? Нет. Вряд ли. Зачем ей преступления,  если
она и так купается в мужском  обожании?  Действительно  интересная  женщина,
необыкновенная. Немного декадентская конечно, но все-таки обворожительная ".
   Доктор вздохнул и неожиданно для себя задал мысленно  вопрос:  ну  почему
все  прекрасные  внешне  женщины  не  могут  быть   такими   изысканными   и
благородными, как Брунгильда? Почему все, что сочетается с хорошим вкусом  и
безупречной духовной организацией, кажется немного старомодным,  а  все  то,
что содержит в себе изъян в  нравственных  сферах,  -  очень  современным  и
прогрессивным?
   Доктор Коровкин встал из-за стола и застыл на месте. Конечно же!  Как  он
раньше об этом не подумал? Если серый человек  -  филер,  то  следит  он  за
графом Сантамери! Он же  иностранец!  А  любой  иностранец  может  оказаться
шпионом!

Глава 3

   После обеда на даче Муромцевых царила необычная суета. Приехавший днем из
Петербурга профессор наблюдал за ней с тщательно скрываемым раздражением. Он
даже вышел  из  дома  и  устроился  с  доктором  Коровкиным  в  беседке,  за
вынесенным туда шахматным столиком.
   В доме находиться было решительно невозможно. Потому что на веранде шипел
ужасный граммофон, его еще днем принесли Муромцевым соседи - Зинаида Львовна
и сопровождающий ее француз. По-русски  француз  говорил  почти  безупречно,
объясняя  свои  знания  русского  языка  давними   связями   с   российскими
торговцами. Экзотическая парочка мотивировала  вторжение  граммофона  в  дом
Муромцевых надеждой доставить удовольствие будущей замечательной  пианистке,
а может быть, и виртуозке, - Брунгильде  Николаевне.  На  крышке  граммофона
красовалась  металлическая  бабочка  с  гравировкой:  "Обворожительной  Зизи
Алмазовой".
   Пластинки парочка  принесла  действительно  замечательные  -  собиновские
диски, записанные всего месяца три назад в Петербурге в обстановке,  близкой
к  концертной.  На  дисках   удалось   запечатлеть   даже   аплодисменты   и
одобрительные восклицания  присутствовавших  на  записи  друзей  и  знакомых
певца. И вот уже несколько часов на веранде звучали отрывки из русских  опер
- "Евгения Онегина", "Русалки", "Князя Игоря", "Снегурочки", "Майской ночи".
Тонкая музыкальная натура Врунгильды противилась бездушной технике, и,  хотя
голос  Собинова  она  находила   замечательным,   к   граммофону   отнеслась
настороженно недоброжелательно. Мура колебалась между привычкой  соглашаться
с сестрой и восторгом, а потому вела себя  сдержанно.  Сенсационную  новинку
последних лет больше всех оценили Петя и Глаша: Петя долго  сопел,  осваивая
премудрость обращения с граммофоном, а Глаша млела у  "говорящей  машины"  и
плакала всякий раз, как начинали  звучать  первые  слова  арии  "Паду  ли  я
стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?"
   Елизавета Викенгьевна тоже сбежала в беседку,  где  ранее  скрылись  Клим
Кириллович  и  Николай   Николаевич,   истерзанные   шипением   и   скрипом,
исторгаемыми граммофоном. Тем более предстояло решить важный вопрос -  стоит
ли отпускать Брунгильду и Муру на концерт Зизи в Сестрорецк? Сантамери  ждал
окончательный ответ у себя на даче, с ним заранее  договорились,  что  после
решающего слова профессора пошлют с запиской Глашу.
   Клим Кириллович думал про себя, что лично ему не понять неожиданной любви
барышень Муромцевых - особенно Брунгильды, еще вчера критически отозвавшейся
о шумах и запахах самодвижущейся машины, - к  мотору.  Откуда  у  утонченной
Брунгильды   страсть   к   технике?   Поклонение   автомобилю,    постепенно
распространявшееся  в  обществе,  доктор  оценивал  как  некий  необъяснимый
феномен, как коллективное безумие людей, способных увлечься созданной ими же
самими массой мертвого металла. Или Брунгильда увлечена не мотором?
   Профессор, сурово хмурясь, категорически возражал  жене,  заговорившей  о
предполагаемой поездке. Юные девушки, вечером, в сопровождении малознакомого
человека,  в  неизвестном  месте,  возможно,  не  вполне   приличном,   куда
порядочный человек и зайти побрезгует, - нет! Решительно нет! Какие концерты
в  ресторанах,  что  за  выдумки!  Тем  более  и  верный  Клим   Кириллович,
поддержавший точку зрения профессора, не может сопровождать девочек: вечером
он собирался встречать Полину Тихоновну на станции.
   Елизавета Викентьевна сознавала вескость доводов мужа,  хотя  ей  было  и
неловко отказать графу, да и  жаль  девочек,  жаждущих  прокатиться  на  ого
моторе. Кроме того, именно ей предстояла щекотливая миссия обосновать отказ.
Тяжело вздохнув, она отправилась в дом - писать Сантамери записку.
   Через час вдалеке послышался шум мотора,  затем  неприятные  звуки  стали
удаляться.
   Чуть позже из дома вышли барышни в спортивных нарядах - в  длинных  белых
юбках и блузках  с  рукавами  буф,  пышными  от  локтя  до  плеча  и  плотно
облегающими руки от локтя до запястья. Спортивный наряд завершали неизменные
для лета канотье - соломенные шляпки  с  низкой,  правильной  цилиндрической
формы  тульей  и  довольно  узкими  полями.  Барышни  решили  компенсировать
сорвавшуюся прогулку на моторе  игрой  в  крокет  и  теперь  направлялись  к
молодым Сосницким. Сосницкие снимали дачу через две улицы от "Виллы Сирень".
Клим Кириллович пойти с ними не мог,  а  Петя  отказался,  втайне  стесняясь
своего неумения играть в крокет.
   Николай Николаевич старался  сосредоточиться  на  шахматах.  Ему  немного
мешал подошедший с веранды вихрастый неуклюжий студент Петя, который хоть  и
помалкивал,  но  помалкивал  с  каким-то  странным,  неприятным   значением.
Профессор к ужимкам Пети оставался равнодушным, а доктор Коровкин, напротив,
испытывал неловкость: Клим Кириллович догадывался, что излучаемая  студентом
неприязнь направлена именно на него, и в то же время студент испытывал обиду
на ушедших к Сосницким барышень и  на  Сантамери,  который  и  не  догадался
пригласить его на прогулку.
   Петя Родосский покинул беседку. Он направился к центральной  дорожке,  по
которой возвращались к  дому  Елизавета  Викентьевна  и  Глаша,  проводившие
девушек до калитки.
   - Придется вам немного поскучать, милый Петя, -  посочувствовала  хозяйка
дома, - а хотите - послушайте граммофон.
   - Нет, благодарю вас, - отказался расстроенный Петя. - Я  скоро  уйду.  Я
здесь не нужен.
   - Ну что вы, - засмеялась хозяйка, - нужны. Вот и Глаше могли бы  помочь.
Она собирается за керосином.
   - Охотно помогу, - согласился Петя, - а пока подожду на крылечке.
   На  дачном  участке  воцарилась  тишина.  Сидящие  в  беседке  шахматисты
переглянулись  и  согласились  на  ничью.  Они  уже  собирались   выйти   из
прохладного полумрака на волю, как вдруг  услышали  голоса  проходящих  мимо
горничной и студента.
   Профессор Муромцев и доктор Коровкин остановились. Им обоим  не  хотелось
сталкиваться со страдающим и обидчивым юнцом
   - Пройтись с такой милой девушкой за  керосином  очень  даже  приятно,  -
игриво говорил Петя, похоже, быстро забывший о своих страданиях.
   - Все вы, барин, шутите, насмехаетесь надо мной, - кокетничала  Глаша.  -
Лучше ответьте мне на один вопрос. Вы все знаете.
   - С удовольствием, хотя и  знаю  я  гораздо  меньше,  например,  чем  ваш
хозяин.
   - У него мне спрашивать неудобно, стыдно, - призналась Глаша.
   - И что же за вопрос? Неприличный?
   - Кто такой Гомер?
   -  Гомер?  Ну,   здесь   ничего   стыдного   нет.   Старый-старый   поэт.
Древнегреческий. И жил он почти три тысячи лет назад.  А  почему  вы  о  нем
спрашиваете?
   - Барышня Мария Николаевна подарила мне сегодня утром Псалтырь, а  в  ней
на последней странице написано про Гомера.
   - Не может быть! - воскликнул Петя и остановился.
   - Вот вам крест, - ответила Глаша. - Карандашом. На  последней  странице.
Вот я и спрашиваю - зачем?
   - И что - там просто так и написано "Гомер"?
   - Нет, там какие-то буквы и слова "Саркофаг Гомера".
   - И все? Или что-нибудь еще?  -  чересчур  взволнованно,  как  показалось
доктору, спросил Петя. Потом голоса молодых людей удалились, и  профессор  с
доктором уже ничего не могли расслышать. А студент продолжал:
   - Странно конечно. Одно  могу  сказать  вам,  Глаша:  Гомер  -  нехристь,
язычник. И сотрите вы это имя, не место ему на книге псалмов.
   Профессор Муромцев и доктор Коровкин вышли наконец из беседки. Они  стали
прогуливаться по дорожкам и обмениваться свежими  новостями  -  все-таки  не
виделись почти месяц! Профессор рассказывал о своих новых опытах с  эфирными
маслами для лечения чахотки, сетуя при этом, что  студенческая  молодежь,  и
талантливая  молодежь,  вместо  учебы  и  серьезных  исследований  все  чаще
ударяется   в   политические   авантюры   -   скорее   встретишь   студента,
интересующегося созданием адской машины,  жидким  динамитом,  чем  спасением
человечества  от  заразительных  болезней.  Ведь  эфирные  масла   озонируют
кислород, что губительно для микробов.  А  наркотические  средства,  тот  же
опий, усиливают болезнь, задерживая выделение ядов из организма. Но  никакие
масла не помогут уберечь  молодежь  от  дурного  примера  Карповича,  убийцы
министра народного просвещения  Боголепова.  Какая  странная  идея  -  убить
министра за то, что  он  ввел  "Временные  правила",  запрещающие  студентам
действовать скопом.
   Доктор согласился с профессором, что сдавать  студентов  за  коллективные
беспорядки в солдаты жестоко, но и  убийство  государственных  чиновников  -
слишком странный метод борьбы за справедливость.  Однако  Клима  Кирилловича
гораздо больше интересовало, не знаком  ли  Николай  Николаевич  с  работами
химика Рихарда Вилштеттера по синтезу кокаина.
   - Мы пересекаемся в  своих  исследованиях.  Его  достижения  в  работе  с
алкалоидами впечатляющие. Я встречал его в Мюнхене, он тогда только закончил
учебу. Поверьте, Клим Кириллович, у этого молодого  человека  -  ему  нет  и
тридцати - большое будущее.
   Оба чувствовали себя удивительно хорошо, летняя  жара  начинала  спадать,
вокруг стояла  тишина,  пропитанная  кисловатым  ароматом  сосновой  хвои  и
душными цветочными запахами.
   - Вы знаете, Николай Николаевич, такое же цветение я наблюдал почти месяц
назад в Благозерске! - задумчиво произнес доктор.  -  А  там  севернее,  чем
здесь. Да и  льдины  еще  в  озере  плавали.  Монахи  объясняли  это  Божьей
благодатью. Нетленностью тех мест.
   - Я бы предпочел  более  простое  объяснение.  Возможно,  там  химический
состав почвы  более  благоприятен  для  произрастания  растений,  -  ответил
профессор. - Но и на наших землях можно  добиться  неплохих  урожаев.  Химия
должна в этом помочь. Я - для отдыха, забавы -  пытаюсь  разработать  жидкое
удобрение с набором веществ, способствующих ускоренному росту. Вы, наверное,
заметили недалеко от калитки  несколько  рядков  нарциссов.  Каждый  из  них
девочки поливают утром из особой бутыли. Бутыли стоят в нашем погребке.  Два
рядка нарциссов вымахали выше иных - пойдемте покажу. Надо еще понаблюдать и
за тем, как долго будет длиться их цветение... Это тоже важно.
   Профессор подвел Клима Кирилловича к небольшому цветничку, находящемуся в
стороне от центральной дорожки и  тянущемуся  вдоль  ограды.  Действительно,
несколько  разделенных  рядков  желтых  и  белых  нарциссов  поражали  своей
разномастностью - подопытные  цветы  явно  иллюстрировали  химические  мечты
профессора. На одном из рядков росли карликовые отцветающие  нарциссы,  зато
на двух  других  стояли  бледные  великаны,  чуть  ли  не  вдвое  выше  всех
остальных, с почти бесцветными стеблями, явно не желающие отцветать.
   Доктор Коровкин разглядывал цветы и слушал комментарии профессора - оба и
не заметили, как рядом с оградой оказался высокий стройный человек  в  форме
морского офицера.
   - Лютиками-цветочками любуетесь, иуды? А сами родину продаете  за  медный
грош! - Слова, вылетевшие из уст незнакомца, заставили  дачников  вздрогнуть
от неожиданности.
   Среднего  роста,  статный,  безобразно  пьяный,  с  растрепанными  русыми
волосами молодой человек в полурастегнутом кителе стоял у ограды с  бутылкой
в руке. Его бледное лицо  казалось  безумным.  Осоловелые  карие  глаза  под
сдвинутыми черными бровями с необыкновенной злобой смотрели на профессора  и
доктора. Хлебнув из бутылки, нежданный  прохожий  продолжил,  облокотясь  на
штакетник:
   -  Предательство  Родины  -  несмываемый  позор.  Известно  ли  это  вам,
досточтимые господа? - Вопрос он визгливо выкрикнул  и  икнул.  -  Пособники
антихриста, иуды поганые. И я с вами буду в аду псалмы распевать. Да, да,  и
не смотрите на меня невинными бараньими  глазами!  Я  раскрыл  ваше  змеиное
логово! Как я мог, как я пал так низко? Кровь славных предков вопиет во мне!
Нет мне прощенья!
   Он пошатнулся и  отошел  от  забора.  Еще  раз  приложившись  к  бутылке,
незнакомец швырнул ее  с  силой  в  ярко-желтый  забор,  отделяющий  его  от
профессора Муромцева и доктора Коровкина.
   - Так и убил бы вас, иродов! - выкрикнул он. - Да мне и  одного  греха  с
лихвой хватит! Не отмыться во веки веков! А вам - предрекаю  -  качаться  на
виселице! Жаль, что не увижу этого. Так и скажите всем: не  хотел,  дескать,
запутался, слаб оказался, нищ духом!
   Последние слова он произнес заплетающимся языком и почти  шепотом.  Потом
замолчал  и  как  бы  задумался.  Профессор  и  доктор  не  сводили  глаз  с
поразившего их субъекта. После небольшой паузы  тот  скорчился,  схватившись
обеими руками за голову, потом выпрямился, сунул правую руку в карман - и  в
следующую минуту в руке его мелькнул револьвер, описавший  в  воздухе  дугу.
Раздался выстрел,  оглушивший  наблюдающих  странную  сцену  мужчин.  Пьяный
незнакомец рухнул за землю, револьвер выпал из его безжизненной руки.
   Доктор Коровкин вышел из столбняка и бросился к самоубийце.  Выскочив  за
калитку, он подбежал к бездыханному телу. В правом виске  несчастного  зияла
огромная дыра, из которой обильно струилась кровь, стекающая по щеке и ушной
раковине на дорожную пыль. Платье его также было в крови.
   Доктор   с   минуту   смотрел   в   недоумении   на   приятное,   ставшее
спокойно-просветленным,  лицо  незнакомца,  потом  заметил,   что   к   нему
приближается профессор с намерением поднять револьвер.
   - Не трогайте, Николай Николаевич! Нельзя! Надо срочно вызвать полицию!

Глава 4

   Оповестить полицию в ближайшее полицейское отделение, находившееся  рядом
со станцией,  послали  Прынцаева,  который  как  нельзя  кстати  появился  у
муромцевской дачи на своем велосипеде.
   Доктор в ожидании  полиции  взял  на  себя  роль  добровольного  сторожа,
попросив Николая Николаевича принести из дома какую-нибудь  простыню,  чтобы
прикрыть тело несчастного. Елизавета Викентьевна выскочила на звук выстрела,
но уже поднявшийся на крыльцо Николай Николаевич увел супругу в дом.
   Полиция, против ожидания,  прибыла  довольно  скоро.  Доктор  Коровкин  и
профессор Муромцев сообщили крайне озабоченному ленсману все,  что  им  было
известно.  Из  окрестных  дач  подтягивалась  немногочисленная  публика,   и
количество зевак постепенно увеличивалось.
   Осмотрев место происшествия и приподняв небрежным, но точным жестом  край
простыни,  ленсман  поинтересовался  у  единственных  пока  непосредственных
свидетелей трагедии - профессора Муромцева и доктора  Коровкина:  видели  ли
они когда-нибудь прежде этого человека?
   Нет, не видели - твердо заявили оба. И вообще, считают приключившееся  на
их  глазах  несчастье  случайностью,  результатом  чрезмерного  употребления
алкоголя молодым морским офицером. Они постарались пересказать ленсману  все
те бессвязные нелепые выкрики, которые оторвали их от созерцания  подопытных
нарциссов.  Высокий  представительный  финн,  прилично  владевший   русским,
внимательно слушал и записывал - и даже переспрашивал, уточняя, - неужели  в
пьяном бреде самоубийцы  ленсману  виделся  какой-то  содержательный  смысл?
Впрочем, полицейский не  забыл  и  извиниться,  что  в  связи  с  неприятным
происшествием господам  придется,  наверное,  еще  раз  давать  показания  -
судебному следователю.  Потом  блюститель  порядка  записал  фамилии  других
свидетелей, видевших, как несчастный шел по поселку.
   Когда мертвеца стали  наконец  поднимать  и  укладывать  в  двуколку,  за
которой послали на вокзальную станцию, ленсман, недовольно хмурясь, проверил
карманы  покойника.  В  одном  из  них  оказалась  бумага.  Отвернувшись  от
стоявшего рядом доктора, страж закона  развернул  сложенный  вчетверо  лист.
Спустя короткое время, он вновь сложил бумагу и спрятал ее в  карман  своего
мундира.
   - Что там написано? - на всякий случай поинтересовался доктор.
   Вместо  ответа  ленсман   пытливо   уставился   на   главного   свидетеля
происшествия, как бы раздумывая, отвечать на вопрос или не  отвечать.  Затем
он приблизился к доктору и, заглядывая ему в  глаза,  спросил,  переходя  на
заговорщический шепот:
   - Знаете князя Салтыкова?
   - Князя.., нет.., не знаю,  -  забормотал  ошарашенный  Клим  Кириллович,
стараясь прогнать прочь нежданно  возникший  в  сознании  образ  невзрачного
попика, просившего его вчера вручить Псалтырь невесте князя Салтыкова.
   - И никогда с ним не встречались? - продолжил ленсман.
   - Нет. Среди моих пациентов Салтыковы не числятся.
   - Ну, так теперь можете считать, что один из них  стал  вашим  пациентом.
Покойник-то и есть князь Салтыков, - округлил глаза служитель закона.
   - Не может быть! - воскликнул в волнении доктор.
   - Может. Теперь неприятностей не оберешься, такая фигура, такая фигура, -
мрачно заметил ленсман. - Записочка подписана этим именем. Просит покойничек
молиться за его грешную душу.
   - Да что ж такое! - воскликнул огорченный  и  раздосадованный  доктор.  -
Почему это несчастье должно было случиться именно здесь? Почему он не  нашел
другого места, чтобы пустить себе пулю в лоб! Теперь, небось,  поднимется  в
Петербурге шумиха, газетчики наедут, жить спокойно не дадут.
   -  Не  исключено,   -   подтвердил   представитель   власти,   пристально
рассматривая Клима Кирилловича.
   - И без газетчиков никак  нельзя?  -  Доктор  представил  себе  нашествие
наглых репортеров, подстерегающих профессора и его дочерей за каждым кустом.
   Ленсман в отчаянии махнул рукой и  вместе  с  сопровождающими  и  мертвым
телом князя Салтыкова отбыл с места происшествия.
   Доктор Коровкин, предупредив старших Муромцевых, расстроенных трагедией у
ограды