день я провел. А на следующий собрался на делянку. Но
Васька  не  пустил.  "Пусть,  -  говорит,  -  Толя,  тебя  план  не волнует.
Отработаем  за  тебя,  и  в  заработке  не  пострадаешь.  Отлежись". Что тут
скажешь? Смешно, и злость разбирает.
     Понемногу  привык,  норму  начал выполнять. По вечерам от нечего делать
стал  на  шофера  готовиться.  А  то  пошло  получалось:  каждый  чем-нибудь
занимается,  а  я  как неприкаянный из угла в угол хожу. Так все и идет, как
будто  всю  жизнь  только  и  делал, что на лесопункте вкалывал. А между тем
думаю,  что  пора  и  в  дорогу собираться. Поигрался и хватит. Тут и случай
один  подвернулся... Заболел кассир наш. Хилый был старичок, на ладан дышал.
Ну,  нас  с  Васькой и послали в Няндому за деньгами. Даже не поверил я, что
так  подвезло.  Только  когда  расписочку  написал и бумажечки пересчитал, -
дошло. Гуляй, Толик!
     А  надо  сказать,  что  Васька  в тот самый критический момент в райком
комсомола  по каким-то своим делам пошел, и должны мы были с ним встретиться
в Доме колхозника.
     Ну и махнул я прямиком на станцию.
     Через  полчаса  сидел  я  уже  за столиком в вагоне-ресторане и водочку
попивал да зернистой икоркой закусывал.
     Не  зря,  думаю,  ты,  Толик,  жизнь  свою ставил на карточку, когда из
колонии  бежал,  дыши,  пока  дышится. За все скучные годы, что выпали тебе,
отвеселиться привелось!
     Выпил  я  за  Васькины  производственные  успехи,  за  физический труд,
который  облагораживает  человека,  за  своих  дружков,  которые  так  и  не
ознакомились  с  устройством  продольной  пилы.  Выпил  и... сошел на первой
остановке. Будто столкнул меня кто-то. Подошел к кассе и говорю кассирше:
     - Если  не видели, девочка, круглого идиота, то посмотрите на меня. Это
я.
     Посмотрела  она на меня внимательно, но билет до Няндомы все-таки дала.
Сажусь  я в обратный поезд, а самого дрожь бьет. Что, думаю, дурак, делаешь?
Что делаешь, медный лоб?
     Слезы на глазах, а еду, обратно еду, в Няндому.
     Двести  двадцать  семь  рублей  я  тогда  на  старые деньги растратил и
столько-то  копеек. И когда отсчитал их из своей кровной зарплаты, то понял:
нет больше Толика Самурая. Кончено.
     Много  я  тогда  думал,  Николай Николаевич. Иной раз с непривычки даже
голова  побаливала.  Тогда-то и дошел до меня наш с вами разговор, когда я с
делом  согласно  закону знакомился. Вы тогда говорили, что из тюрьмы убежать
можно,  а  от  жизни  не убежишь, что жизнь везде настигнет. И еще говорили,
что  мы,  воры, с бельмами на обоих глазах ходим. Вот и оказалось, что жил я
с  бельмами,  хотя  и  казался себе очень умным. А кроме воровской жизни, ни
черта  за  эти  годы не видел, ничего, оказывается, не знал. А когда увидел,
очень мне жить захотелось, Николай Николаевич.
     Проработал  я  после этого на лесопункте еще с полгода. А потом человек
один  приехал,  начал  в  Братск  звать.  Говорил,  что  самая  большая  там
гидростанция  строится. А я за свои тридцать с хвостиком лет не только самой
большой,  но  и  самой маленькой гидростанции не видел. Любопытно мне стало.
Да и не только мне: Володька и дядя Митяй уже давно туда собирались.
     Проводы  нам  устроили шикарные: речи всякие говорили, в красном уголке
лозунги  вывесили.  И  все  выступающие  нажимали на то, чтобы не подвели мы
коллектив  лесопункта, доверие ребят, значит, оправдали. Ну, мы это обещали,
и   я   персонально   тоже  обещал.  Получили  мы  подъемные  и  поехали  на
строительство.  И  если  вы  видели,  Николай  Николаевич,  кино, как Ангару
перекрывали,  то  знайте,  что  за  рулем  одного  из самосвалов сидел Толик
Самурай.  И пишу я вам это не для того, чтобы разжалобить, льготу выкрутить,
а потому, что здорово мне это приятно.
     Знаю,  Николай  Николаевич,  что  вы  можете  спросить:  "А  почему ты,
Анатолий,   самурай   местного   производства,   только  сейчас  с  повинной
обращаешься?"
     Отвечу вам начистоту.
     Давно  хотел  я  это  сделать.  Тошно  мне от того, что старые грехи за
плечами  ношу,  что  свою  фамилию чужой прикрываю. Но страшно было на такое
дело пойти. И теперь страшно...
     Написал  вам  потому,  что  уважаю. А вы уж решайте, как дальше со мной
быть.  Ребятам  я  пока  ничего  не  говорю.  Буду ждать вашего решения. Как
надумаете, так и будет.
     С  уважением  большим  к  вам,  в прошлом Толик Самурай, он же Анатолий
Мясников, а теперь водитель самосвала Анатолий Петрович Суховский".


x x x

     Фролов   дочитал  письмо  до  конца,  положил  в  папку  листы  бумаги,
исписанные крупным косым почерком, закурил.
     - Чем же закончилась эта история? - спросил один из нас.
     - Чем  закончилась?  -  переспросил  Фролов.  -  Я, разумеется, ответил
Мясникову  в  тот же день. Письмо мое получилось таким же большим и таким же
сбивчивым, как и послание Мясникова.
     - Вы ему посоветовали явиться с повинной?
     - Нет,  -  покачал головой Фролов. - Я ему ничего не советовал. Если бы
Николаев  прочел мое письмо, он бы схватился за голову. Я написал, что не я,
а  сам Мясников должен принять решение. "Если можешь и дальше так жить - под
чужой  личиной,  скрываясь  от  товарищей  и  дрожа за будущее, - то живи, -
написал  я.  -  Значит, ты не стал человеком, а только нацепил на себя новую
маску.  А  если не можешь так, то выход один, и ты его знаешь не хуже меня".
Написал  я  письмо  и отправил. А самого точит червь сомнения: вдруг ошибся?
Жизнь  ведь  не асфальтовое шоссе. И ямы, и колдобины, и крутые повороты. Да
и  Мясников  -  человек  с  неожиданностями.  Но оказалось, что я не ошибся:
через  две  недели после того Анатолий явился с повинной. Где-то у меня есть
копия  с  его  заявления.  Впрочем,  особого  интереса  оно не представляет.
Заявление как заявление: понял, осознал и так далее.
     А потом я присутствовал на судебном процессе по его делу...
     - На какой срок он был осужден?
     - Срок?  Нет,  суд  не  лишил  его  свободы.  В  этом  не  было никакой
необходимости,  -  сказал  Фролов.  -  Учитывая  явку с повинной и то, что к
моменту  судебного  заседания  он уже не представлял общественной опасности,
суд  по  ходатайству  прокурора  в  соответствии  с частью 2 статьи 43 Основ
уголовного  законодательства  и  статьи 309 Уголовно-процессуального кодекса
вынес  обвинительный приговор без назначения наказания. Этот приговор подвел
черту  под всей прежней жизнью Мясникова. Теперь он действительно мог начать
без оглядки новую жизнь, жизнь честного человека.
     А  сейчас...  Что  ж,  сейчас  о  нем  можно  уже не беспокоиться. Вот,
пожалуй, и вся история, - заключил Фролов. - В общем-то обычная история.


     Так  сама  жизнь  решила  спор  следователя Фролова и майора Николаева,
решила  категорически  и  окончательно.  Да, и Аполлона, и базарного петушка
лепят  из  одной  и  той  же глины. Очень многое зависит от того, в чьи руки
попала  эта  глина.  Поэтому руки следователя должны быть не только умелыми,
но и добрыми. Так утверждал Александр Васильевич Чернов.


ДВА МОНОЛОГА

     Во  время  наших  бесед Фролов часто вспоминал свои студенческие годы и
одного  из  старейших  преподавателей  Московского юридического института, а
затем юрфака университета Семена Петровича Борисова.
     - Он  первым  дал  нам,  студентам,  представление о роли следователя в
системе  социалистического правосудия, - говорил Фролов. - Ведь в свое время
каждый  из  нас  считал,  что задача следователя сводится лишь к тому, чтобы
расследовать конкретное преступление, выявить преступника.
     - Но ведь, по существу, это именно так.
     - Не совсем. Это программа-минимум.
     - А программа-максимум?
     - Если   вы   не  возражаете,  давайте  вернемся  в  стены  Московского
юридического  института,  -  предложил  Фролов. - Борисова вы знали, так что
нет  особой  нужды  напоминать  об  его эксцентричной манере вести семинары.
Семен  Петрович  всегда  напоминал  волшебную  шкатулку  фокусника,  которая
никогда  не  скупится  на  сюрпризы. Но на том семинаре "волшебная шкатулка"
была  пуста.  Борисов  ничем,  кажется,  не  собирался  нас удивлять. Он был
солиден,  серьезен  и...  скучен.  Собственно,  не  столько Борисов, сколько
казус,  который он нам рассказывал. Знаете, существует типичный материал для
газетной    статьи    на    морально-этические   темы   "На   что   смотрела
общественность?".  Вот  что-то в таком роде нам и было преподнесено. История
падения   Валентина   Булыгина   нас,   будущих  юристов,  по  логике  вещей
заинтересовать  не  могла,  тем более что Борисов почему-то делал упор не на
расследование,  а  на  биографию  оного юноши, одного из тех, кого в прежние
времена  называли  стилягами,  а немного позднее суперменами из Жмеринки или
д'артаньянами из Таганрога.
     Рассказ  Борисова  сводился  к тому, что, рано лишившись отца, Валентин
Булыгин  рос баловнем матери и, как многие баловни, ни минуты не сомневался,
что  все  на свете: игрушки, лакомства, солнце - создано только для него. Он
привык  к  тому, что каждое его желание мгновенно выполняется, что он и есть
центр  необъятной  Вселенной.  Он  любил  командовать,  и  вскоре  это стало
привычкой.  Но  любить командовать и уметь завоевать себе право командовать,
как  известно,  не одно и то же. Поэтому в школе ему пришлось туго: никто не
хотел  признавать  за  ним  этого  лестного  права.  Само собой понятно, что
самолюбие  мальчишки  было задето: хотелось верховодить, а добиться этого он
не  мог.  Отказаться  же  от  приобретенных  привычек  было  трудно, да и не
хотелось.  Весьма  обычная  коллизия.  Но  в  дальнейшем  она приняла острые
формы.  Борисов  дал  нам  понять, что в этом сыграла определенную роль мать
Булыгина.  Она  понимала  состояние  сына,  жалела  его и пыталась по-своему
утешить.  "Зачем  ты  огорчаешься?  -  говорила она. - Ты все равно умней их
всех.  Они  тебе  просто  завидуют.  Завидуют  твоим  новым  костюмам, твоей
начитанности".  В  общем,  она  говорила  все,  что  в таких случаях говорят
ослепленные  любовью  к  детям  матери. А Валентин, разумеется, верил ей. Уж
слишком  лестно  она  о  нем  отзывалась, чтобы ей можно было не поверить...
Итак,  во  всем виновата зависть. Это уже некоторое утешение. Свои неудачи в
общении  со  сверстниками  он  пытается  компенсировать  общением с книгами.
Читает  он много. Среди других книг ему как-то попались произведения Ницше и
Макса  Штирнера.  Многого  он  в  них  не  понял, но кое-что до него дошло и
пролило  бальзам  на  незаживающие раны. Теперь он уже, как подчеркнул Семен
Петрович,  все  воспринимал  в  определенном  аспекте; по одну сторону - он,
сильная  личность,  сверхчеловек,  которому все дозволено, по другую - те, с
кем  ему,  к  сожалению,  приходится  постоянно общаться, - маленькие, серые
люди.  Они не признают его исключительности? Ну что ж, вполне понятно: виной
этому их низкий интеллект.
     В  комсомол  Булыгин не вступил. Одно время его активно "вовлекали", но
потом  оставили  в  покое.  Больше  комитет  комсомола  им не интересовался.
Булыгин  не хулиганил, двоек у него не было. Стоит ли терять время? Из этого
же  исходил  и  классный  руководитель, которого интересовали только процент
успеваемости и уровень дисциплины в классе.
     Между  тем  семена  давали ростки. "Сильной личности" - а в том, что он
супермен,  Булыгин  уже  не сомневался - необходимо было проявить себя. Но в
чем  и  где?  По  мнению Борисова, Булыгин не так уж долго мучился в поисках
ответов  на  эти  вопросы. Все было более или менее ясно: "сильная личность"
по-настоящему   может   развернуться  только  на  Западе.  Дома  у  Булыгина
хранились  вырезки  из  иллюстрированных американских, немецких и английских
периодических   изданий:   сверкающие   всеми   цветами  радуги  автомобили,
роскошная  вилла  на  берегу  океана,  серебристая  яхта,  аристократический
пляж...  Все  это  -  достояние  суперменов,  истинных хозяев жизни, которые
бесконтрольно  вершат  судьбы  "маленьких  людей".  А разве он, Валентин, не
супермен?  Просто  ему здесь не дают и не дадут развернуться, а попади он, к
примеру,  в  Нью-Йорк...  У  Булыгина  захватывало  дух от тех возможностей,
которыми,  по  свидетельству иностранных журналов и кинофильмов, располагают
на  Западе  "сильные  личности".  Сколько благоприятных случайностей на пути
рыцарей  удачи, сколько щедрых меценатов, чудаковатых миллионеров, мечтающих
передать свои сказочные богатства в руки молодого супермена!
     Борисов  рассказывал  о  Булыгине,  а  в  аудитории полновластно царила
скука.   Этакая,  знаете,  тихая,  благопристойная.  Мой  приятель  Андросов
перелистывал   сборник   речей   Плевако,   Белозеров...  Да,  он  теперь  в
адвокатуре.  Член президиума коллегии Белозеров читал Конан-Дойля, а я играл
со  своим  соседом  по  столу  Середой  в  шахматы, одновременно стараясь на
всякий  случай не упустить нити повествования: ведь как-никак, а от Борисова
всегда  можно было ждать подвоха... Но мои опасения, кажется, были напрасны.
История  Булыгина  не  таила  в  себе  особых неожиданностей. Семен Петрович
рассказывал,  как,  окончив школу, Булыгин уехал в большой приморский город.
Поступить  в институт ему не удалось: не прошел по конкурсу. Но возвращаться
домой  он не торопился. Вскоре Булыгин знакомится с уголовником-рецидивистом
по  кличке  Зубастик.  Зубастика  досрочно освободили из колонии за "хорошую
работу  и примерное поведение". И то и другое, по словам Борисова, полностью
соответствовало  действительности.  Тем  не  менее  Зубастик  совершенно  не
намеревался  порывать  со  своим  прошлым.  Наоборот,  теперь  он  собирался
действовать  более  хитро  и  в более крупных масштабах, загребая жар чужими
руками.  Он  сколачивает  группу из ребят, живущих в одном с ним доме. Среди
них  - и наш Булыгин. Старый вор быстро раскусывает замкнутого, самолюбивого
парня,  который  бредит заграницей. "Там житуха что надо, - соглашается он с
Валентином.  -  Но  без  кругляков там загнешься". Последнее Валентин знал и
без   него:   для  начала  нужны  деньги.  Правда,  ему  не  очень  хотелось
участвовать   в  кражах  и  рисковать  собственной  шкурой.  Но,  во-первых,
супермен  стоит  выше  законов  и  ему  все  позволено, а во-вторых, другого
выхода  нет.  В  этом отношении, по мнению Валентина, Зубастик был полностью
прав.  И  вот  юный  супермен  совершает под руководством пожилого супермена
первую  кражу.  Она  кончается  для  него благополучно. Зубастик им доволен,
хвалит  его:  это  уже  почти  общественное  признание.  И  в одном из своих
посланий  матери  Валентин  пишет:  "Настоящий  человек  тем и отличается от
слизняка,  что  он  не  считается  с обстоятельствами, а сам создает их". За
первой  кражей  следует  вторая, третья. Затем удачное ограбление квартиры и
попытка побега за границу...
     Вот  вкратце  та  история,  которую мы услышали от Борисова. Как только
Семен  Петрович  покончил  с  одиссеей Булыгина, Андросов поспешно спрятал в
стол Плевако, а Белозеров сделал сосредоточенное и заинтересованное лицо.
     Но они оба недооценивали Борисова и его умение все замечать...
     - Если  Андросов  ничего  не  имеет  против,  начнем  с  него, - сказал
Борисов.  -  Правда,  все  это  время  он штудировал речи Плевако... Но, как
известно,  Юлий Цезарь умел одновременно делать несколько дел... Насколько я
знаю, вы собираетесь стать следователем, Андросов, не правда ли?
     Андросов неохотно встал из-за спасительного стола и кивнул головой.
     - Вот   и  чудесно.  Теперь  капельку  воображения.  Представьте  себе,
Андросов,  что  институт  остался  далеко  позади,  вы  уже  не  студент,  а
следователь  или,  допустим,  прокурор.  И  вот  в  ваши  руки  попало  дело
Булыгина.  С  содержанием  дела  я  вас  познакомил.  Теперь  любезность  за
любезность:  познакомьте  меня со своей программой действий. Надеюсь, вы мне
в этом не откажете?
     Андросов  посмотрел  на  Белозерова,  а  потом  на  меня. Мы оба пожали
плечами.
     За  время  учебы  нам  приходилось  разбирать  самые хитроумные казусы,
группируя  косвенные  улики  и  строя  самые  неожиданные версии. К этому мы
привыкли.  Но  историю  Булыгина нельзя было назвать казусом. С точки зрения
юриста,  она  была элементарна. Именно эта элементарность и сбивала с толку.
Подвох, явный подвох. Но в чем?
     Бодрым  и  ясным голосом человека, которому уже нечего терять, Андросов
сказал:
     - Прежде всего я бы допросил Булыгина.
     - Уже.
     - В каком смысле "уже"?
     - Уже допрошен.
     - И как, признался?
     - Полностью и безоговорочно. Признался по всем эпизодам.
     Молчание.
     - Значит, признался?
     - Признался, можете мне поверить.
     - А свидетели?
     - Все допрошены, и показания их подшиты к делу. Все?
     - Все, - подтвердил Андросов.
     - Тогда садитесь. Послушаем Белозерова.
     Но  выступление  Белозерова,  как  и  следовало  ожидать, оказалось еще
более  кратким.  В  ответ  на  вопрос  Борисова,  у кого есть добавления, не
поднялась ни одна рука.
     Мне показалось, что Борисов обескуражен. Он пожевал губами и сказал:
     - Ладно,  оставим  это,  -  по  аудитории  пронесся вздох облегчения. -
Давайте  поговорим о другом. Какие, по вашему мнению, обстоятельства привели
Булыгина  к  преступлению? Вам хорошо известно, что в родильных домах, яслях
и  детских садах будущие юристы ничем не отличаются от будущих рецидивистов.
Итак, почему Булыгин стал преступником?
     Семинар  вошел  в  привычное  русло. Пассивность сменилась активностью.
Каждый  хотел  высказать свое мнение. Особенно усердствовал Андросов. И надо
сказать,  что  Борисов  предоставил  ему  полную  возможность  изложить свои
мысли.
     Андросов  говорил,  что  на  формирование  характера  Булыгина  оказали
влияние  различные  обстоятельства,  и  среди  них,  разумеется, обстановка,
которая  сложилась  в  семье. Мать Булыгина, вне зависимости от своих благих
намерений,  оказала сыну плохую услугу. Она культивировала эгоизм Валентина,
его  тщеславие,  переоценку  им своих возможностей, которые не подкреплялись
соответствующими    способностями.   Именно   поэтому   он   вырос   крайним
индивидуалистом,  относящимся  с  презрением  к  коллективу, ко всему укладу
нашей   жизни.   А   школа   и   комсомольская   организация  не  только  не
компенсировали  отрицательное  влияние семьи, но своим формальным подходом к
Булыгину,  неумением совместить обучение и воспитание, перебросить мостик от
коллективного воспитания к индивидуальному усугубляли ошибки матери.
     Затем  Андросов  подробно  разобрал  влияние  на  Булыгина  иностранных
журналов  и  некоторых  фильмов,  дающих превратное представление о жизни на
Западе,   пропагандирующих   культ   сильной   личности,  неразборчивость  в
средствах для достижения цели.
     В  заключение  он  остановился  на  знакомстве  Булыгина  с "суперменом
Зубастиком".  Он  упомянул  о  некоторых  уголовных  делах  и  привел факты,
свидетельствующие  о  формальном  порой  подходе  к  досрочному освобождению
опасных  преступников,  когда  администрация  учитывала  только  поведение и
показатели  в  работе  заключенных. Такого рода практика, сказал Андросов, и
ведет   к  тому,  что  типы,  подобные  Зубастику,  оказавшись  на  свободе,
вовлекают   молодежь   в   преступные  группы  и  развращающе  действуют  на
неустойчивых юнцов.
     Судя  по  всему,  Андросов только входил во вкус анализа обстоятельств,
способствовавших падению Булыгина, но Борисов прервал его.
     - Думаю,  вполне  достаточно,  -  сказал  он.  -  Особых  замечаний  по
выступлению  Андросова  у  меня нет. Имеются, конечно, некоторые передержки,
пробелы,  но  не  будем  придираться.  В общем все правильно. Таким образом,
Андросов вполне заслуживает...
     - Реабилитации, - подсказал Белозеров.
     - Не угадали, - в