лось бы несчастья. Вы ехали на двух машинах, не
так ли? Кто в какой находился?
     Николай   Николаевич   рассказал,   стараясь  быть  предельно  кратким.
Разумеется, о гонках по льду и других подробностях он умолчал.
     Особенно  мучительно было Вербицкому рассказывать о самом происшествии.
Он  почти  ничего  не  видел  и  не  помнил. Радостные крики дочери и Глеба,
песни,  что  он  распевал  под аккомпанемент Дика, пустая полынья... Смутные
отрывки... И, чтобы как-то выкрутиться, пояснил:
     - Знаете,  в  машине  я  задремал.  Весь  день бродил по лесу с ружьем,
устал. Ну, еще рюмочка коньяку. Словом, сморило.
     - Да,  насчет охоты, - словно вспомнив что-то, спросил Голованов. - Кто
получил лицензию на отстрел лося, вы или Ярцев?
     У  Вербицкого  похолодело  внутри.  Выручило  его  то,  что  в  комнату
заглянул начальник РОВДа.
     - Извините,  товарищи,  -  сказал  он. - Приехала судмедэксперт, и если
есть вопросы...
     - Да, да! - ответил молчавший до сих пор райпрокурор. - Есть.
     - И у меня, - поднялся следователь.
     Они прервали допрос и вышли, сказав, что минут на десять.
     Генерал снял шинель: согрелся. Прошелся по кабинету.
     - Слушай,  Игнат  Прохорович,  -  провожая  его глазами, хмуро произнес
Вербицкий. - Видишь, что этот парень делает?
     Копылов остановился возле него.
     - Обыкновенное дело - выясняет, - ответил генерал со вздохом.
     - Он  же  меня  под монастырь подводит! - воздев руки вверх, трагически
сказал  Вербицкий.  -  Неужели  не  понимаешь,  куда он клонит? Вопросики-то
какие, а?! Он понавешает на меня такого...
     - Но  ведь было, да? - снова вздохнул Копылов и сам же ответил: - Было.
Ты  не  скажешь,  так  этот  шофер  Матвеича...  -  Копылов  не замечал, что
обращается  к  Вербицкому  на  "ты",  а  прежде  они  всегда  были  на "вы".
Наверное, потому, что так начал сам Вербицкий.
     - Шофер  не  видел,  как мы... - поспешно произнес Николай Николаевич и
замолчал.
     - Глеб  даст  показания.  И потом - вскрытие. Анализы. Тут уж ничего не
поделаешь, пьянка налицо.
     - Но  неужели  нельзя  избавить  меня  от  всего  этого? Ты же генерал!
Хозяин  области!  -  В  голосе Вербицкого явно звучали просительные нотки. -
Слышь,  Игнат  Прохорович,  скажу тебе по секрету... Да, собственно, это уже
никакой  не  секрет. Меня ведь почти утвердили... заместителем министра. Сам
понимаешь:  связи,  возможности.  А  друзей я не забываю, - многозначительно
посмотрел он на Копылова.
     - Не  те  слова  говоришь, - покачал головой генерал. - Не те. Времена,
брат,  переменились.  Ой, круто переменились. Тебе, в Москве, это, наверное,
еще лучше известно, чем мне.
     - Ну  что  я  такого натворил, что? И почему этот мальчишка-следователь
позволяет?..  -  начал  кипятиться  Николай  Николаевич. - В конце концов, я
могу   сейчас   снять   трубку   и   прямо   к   первому  секретарю  обкома!
Действительно!.. - накручивал он сам себя.
     - Твое  право,  -  пожал  плечами  генерал. - Смотри, не сделай хуже. В
декабре  у нас в Средневолжске был зампред госкомитета. В Плесе остановился.
Ну  и  крепко...  -  Копылов  щелкнул  себя по воротнику. - Тоже хватался за
телефон.  И  где  теперь  этот  залетный?  На  пенсию  проводили. Без всякой
благодарности за многолетний самоотверженный труд. Так что подумай.
     Вербицкий сник, еще больше сгорбился.
     - И  скажи  честно,  -  негромко спросил генерал, - лицензия на отстрел
имелась?
     Это была последняя капля.
     - Какой  черт  лицензия!  -  простонал  Вербицкий.  -  Дернула  же меня
нелегкая   потащиться   сюда!   Поохотился,  ничего  не  скажешь!  Отдохнул,
называется,  душу  отвел.  Но  кто  мог подумать? Кто?! Как я мог, стреляный
воробей?..
     - Во-во...  Эх,  кабы  знать,  где  упасть,  да  соломки бы припасть, -
покачал головой Копылов.
     - Игнат Прохорович, - взмолился Вербицкий. - Ну сделай что-нибудь!
     - Дорогой  Николай  Николаевич, как? Прокуратуре я не указчик. Она сама
осуществляет  надзор  за  милицией.  Подумай,  ты  же  тертый калач, отлично
видишь,   что   происходит   в  стране.  Ведь  крыть  нечем!  Да  еще  лось.
Браконьерство!
     Он не договорил: вернулись Кулик и Голованов.
     Снова посыпались вопросы, и каждый для Вербицкого - как нож в сердце.


     Глеб  не  спал, а словно находился в обмороке. Утром он разлепил глаза,
разбитый,  с  тяжелой головой, с трудом соображая, где находится. На потолке
- лепнина, тяжелая люстра. Напротив - во всю стену - полки с книгами.
     Кабинет  отца...  Глеб  лежал на диване в брюках, рубашке и носках, под
шерстяным  пледом.  В сознании медленно всплывали картины, которые проходили
перед  глазами,  словно  прокрученная  задом  наперед кинолента. Стоп-кадром
застыла  самая  страшная:  мокрая  голова  бати  на  снегу  с  растрепанными
волосами и белой-белой плешью.
     Впервые  Глеб  столкнулся со смертью так близко, можно сказать, глаза в
глаза.
     С  тех  пор  как  он себя помнит, в прозрачные и звонкие, как хрусталь,
детские  годы,  в  пору  юношества,  для  Глеба  оставалось непреложным, что
окружавшие  его  люди - отец, мать, брат Родион - будут всегда. Они даны ему
вместе  с  этим  миром,  с  воздухом,  которым  он дышит, с солнцем, которое
всходит   и  заходит  каждый  день.  Конечно,  кто-то  умирал,  но  то  были
посторонние,  не  из его вселенной... И вот она дала трещину, в которую было
жутко  заглянуть. Там таилось ничто, небытие. Как объяснить и понять их? Для
чего это?
     Древние  говорили:  мементо  мори.  Помни  о  смерти...  Но зачем о ней
помнить, если ум наш отказывается представить, что это такое?
     Помнить  можно  вкус  еды,  прикосновение  к  женщине,  горечь  обид  и
поражений, радость желания и победы...
     И  вот  он  прикоснулся к тому, что поколебало незыблемость устоев всех
его представлений.
     За  окном падал медленный печальный снег. Небо было низкое, серое. Глеб
посмотрел на часы - начало двенадцатого. Прислушался - дом словно вымер.
     "Где  Злата,  Вербицкие?" - подумал Глеб и вспомнил, что сегодня первый
день   Нового  года.  Зловещими  показались  ему  слова  Вики,  которые  она
произнесла  в  мчащейся  по  льду  "Ладе":  как  встретишь  год,  таким он и
будет...
     "Нет, нет!" - старался прогнать от себя эти мысли Глеб.
     Он  встал,  надел  туфли,  пиджак,  пригладил рукой волосы. На солидном
письменном  столе  лежали  очки  Семена Матвеевича. Глеб застонал: еще долго
будут вещи напоминать о том, кого уже нет.
     Он   спустился   по   лестнице   в   холл.   Из  кухни  тянуло  запахом
свежесваренного  кофе.  Он  на  минуту  задержался,  пытаясь подготовиться к
встрече  с  мачехой, хотя, в общем-то, не представлял, как вести себя с ней,
что говорить.
     - Глеб,  дорогой  мой,  любимый! - бросилась к нему на шею Лена, осыпая
поцелуями  щеки,  губы,  глаза. - Я с тобой! Я здесь! Бедненький, золотой ты
мой!..
     Лицо у жены было мокрое от слез, рот пах кофе и сигаретой.
     - Ты?..  Откуда?  -  проговорил ошарашенно Глеб. - А где Злата, Николай
Николаевич, Вика?
     - Я  одна...  Садись,  садись,  миленький, - схватила его за руку Лена,
усадила  рядом  и  не  выпускала из своих ладоней его руки. - Господи, я как
узнала - ужас! И почему я не была рядом в это время?
     - Так где же все? - перебил Глеб ее излияния.
     - Злата  Леонидовна  вышла. А Вербицких я не видела... Понимаешь, утром
позвонила  Зинаида Савельевна, ну, жена генерала, говорит: "Сейчас приеду за
тобой,  собирайся"...  У меня просто все оборвалось внутри, подумала: что-то
случилось  с  тобой.  А  она  -  папа  погиб...  Приехала за мной с Калерией
Изотовной и Родионом...
     - Они здесь?
     - Да   здесь,  здесь,  у  соседки...  Очень  хорошая  женщина.  -  Лена
замялась. - Понимаешь, они не захотели идти в этот дом. Ни в какую!
     Глеб  отлично  понимал,  почему мать и брат не желали переступить порог
этого особняка. Гордость! Они всегда были такие, непримиримые...
     Но  то,  что  рядом  самые  близкие ему люди, как-то успокаивало. Тоска
одиночества, которую он ощутил при пробуждении, рассеялась.
     - Хорошо,  что  ты  приехала, - сказал Глеб, чувствуя прилив нежности к
жене.
     Она прижалась к нему, всхлипнула.
     - Я  не  дала  тебя  будить,  -  утирая слезы кулачком, словно ребенок,
сказала  Лена.  И  вдруг  ужаснулась: - Миленький, у тебя жуткий вид! Поешь,
выпей кофе... Я приготовила...
     - Какая еда! - скривился Глеб. - Кофе - еще куда ни шло...
     Только  он  пригубил  обжигающий ароматный напиток, как послышался звук
открываемой   двери,   быстрые   шаги,   и  на  пороге  появилась  Копылова.
Заплаканная, в черной косынке на голове.
     Зинаида  Савельевна говорила какие-то слова сочувствия, соболезнования,
и Глеб подумал, что к этому тоже надо привыкать.
     - Мать с братом ждут тебя, - печально сказала Копылова. - Пойдем?
     - Да, да, - суетливо поднялся Глеб, забыв про кофе.
     - Эх,  люди,  люди!  -  вздохнула  Зинаида Савельевна, непонятно на что
сетуя.
     У   соседки,  тети  Полины,  в  чисто  прибранной  и  по-сельски  жарко
натопленной  комнате  Глеба  встретила мать. Вся в черном, высокая, стройная
не  по  своим  годам, она молча поцеловала сына в лоб, камнем положив на его
сердце слова:
     - Остались мы, Глебушка, без отца...
     И он понял, что она до сих пор любит его.
     "Господи,  сколько  же  вынесла страданий эта женщина при жизни бати, -
подумал сын. - А вот надо же, приехала сразу".
     Родион  поднялся  со  стула  какой-то  неуклюжий,  неловко обнял брата,
похлопал по плечу, но ничего не сказал.
     Они  ни  о  чем  не  расспрашивали, вероятно, подробности уже узнали от
тети Полины. В деревне все все знают...
     Родион подал брату знак выйти в другую комнату. Вышли.
     - Это самое... - мялся Родион. - Когда похороны?
     - Понятия не имею, - признался Глеб. - Она решает...
     - Ясно,  - кивнул брат, понимая, что она - это Злата Леонидовна. - Ну и
ситуация, - почесал он затылок. - Здесь, что ли, похоронят?
     - Тоже не знаю... Впрочем, скорее всего здесь.
     - Та-ак,  -  протянул  Родион. - Надо обмозговать... Да ты садись. - Он
усадил брата, сел сам и о чем-то задумался.
     Из  другой  комнаты  доносился разговор женщин. Вернее, больше говорила
хозяйка, тетя Полина.
     - ...Я  так  думаю,  теперича Злате тут делать нечего. К деревне она не
приспособленная...  Да  и  в  таком  дому  одной... На отоплении разоришься.
Правда,  к  нам  газ  тянут,  но когда это будет, бог знает... В городе жить
легче.   Удобства   все,   магазины...   Говорят,   у  Семена  Матвеевича  в
Средневолжске в нескольких сберкассах деньги лежат, да?
     - Не  интересовалась,  -  послышался  усталый  голос матери. - Все, что
есть, - было его.
     - Бедная  Злата, - продолжала соседка, - дай бог ей в городе устроиться
неплохо... И бабонькам нашим облегчение будет: детишек наконец пристроят.
     - При чем здесь детишки? - спросила Зинаида Савельевна.
     - Яслей  в  совхозе  не  хватает...  Дом-то  ихний под ясли строили, да
Злате  шибко  понравился.  Ведь Семен Матвеевич, царство ему небесное, хотел
вселиться в другой, а она настояла...
     Глебу   откровения   простой   женщины   рвали  душу.  Родион,  однако,
прислушивался с интересом.
     - Две  тысячи  четыреста рублей заплатили за дом, - продолжала хозяйка,
- а он стоит все пятнадцать, а то и двадцать тысяч...
     Калерии  Изотовне  наверняка  неприятно было слушать эти сплетни, и она
перебила тетю Полину:
     - Вы  уж  извините,  Полина Никаноровна, у человека горе, а вы о чем-то
не о том говорите...
     - Верно, дорогая... Плету, старая, не соображая...
     Женщины перешли на нейтральную тему, а Родион продолжал:
     - Ты уж разузнай, когда похороны и прочее... Где, когда...
     - Конечно,  конечно,  -  кивнул  Глеб,  понимая,  что у брата с матерью
какое-то  двусмысленное  положение,  и  встречать, а тем паче распоряжаться,
они  не  могут.  Да и находиться среди посторонних людей неловко. - Пойду я,
Родион. Злата, наверное, уже дома... Поговорю и сразу сообщу.
     Сказав  матери,  что  он скоро вернется, Глеб вышел от тети Полины. Его
обогнала  ватага  ребятишек,  перебрасывающихся  снежками.  Прошли  мимо два
парня  и  две  девушки  с  непокрытыми  головами,  в расстегнутых пальто, со
смехом  обсуждая какого-то Володьку. Откуда-то доносились переливчатые трели
гармони,  под  которую пел высокий женский голос. Деревня праздновала. И тут
до Глеба дошел смысл слов "жизнь продолжается".
     Он  поймал  себя на мысли, что его уже занимают не какие-то абстрактные
вселенские  проблемы,  а  земные.  Триста рублей, которые он по просьбе отца
проиграл  позавчера  Вербицкому,  - вот о чем думал Глеб. Батя сказал тогда,
что  компенсирует.  Но  не  скажешь же об этом мачехе сейчас. А деньги нужны
позарез.   Дома,  в  Средневолжске,  семейную  казну  опустошила,  наверное,
встреча  Нового года. Допусти Лену до рынка и магазинов, так не остановится,
пока не спустит последний рубль.
     "Может,   намекнуть   все-таки   Злате?   -   колебался  Глеб.  -  Нет,
неудобно..."
     В  особняке  он снова застал только жену. Мачеха еще не вернулась. Лена
заставила   мужа   поесть,  хотя,  честно  говоря,  особенно  настаивать  не
пришлось:  Глеб  почувствовал  зверский  голод.  Да  и  уж  больно аппетитно
выглядели  закуски,  приготовленные  к  встрече  Нового года, так никем и не
тронутые.  Он  поглощал еду молча, под болтовню жены, и почти не слушал: как
говорится,  в  одно  ухо  влетало,  а  из другого вылетало. Мысли его теперь
вертелись  вокруг  профессора:  застанет  Ярцев  его в Средневолжске или тот
укатит в Москву. А встретиться надо обязательно.
     - ...Насчет  мебели  мы договоримся, я думаю, - вдруг дошли до сознания
Глеба слова жены.
     - Какой мебели? - переспросил он.
     - Отцовской, какой же еще! - удивилась Лена.
     - Ты о чем? - перестал есть Глеб.
     - О том, что мы с тобой переедем на проспект Свободы...
     - А твою квартиру?
     - Отдадим  Злате Леонидовне. Вот я и считаю, что нашу мебель мы оставим
ей.  Модная,  современная... А отцовская пусть так и останется у нас. Сейчас
стиль  ретро  очень ценится... Гарнитур из карельской березы! Девчонки умрут
от зависти!
     - Постой,  -  снова  взял  вилку  Ярцев.  -  С чего ты взяла, что Злата
захочет к нам, на Большую Бурлацкую?
     - Она  сама  намекнула,  что  в  деревне  ни  за  что не останется. Все
загонит.  - Лена обвела вокруг руками. - И в город. Говорит, ей здесь делать
нечего.  А  что?  Злата  теперь  вдова,  ей в городе площадь нужна. Нам ведь
четырехкомнатная квартира - во! - провела она ладонью выше головы.
     - Короче, все уже решили, - усмехнулся Глеб.
     - Ты  сам  подумай,  -  убеждала  его  жена,  - ну как она сделает себе
прописку в Средневолжске? Прописана в совхозе...
     - О, господи! - вырвалось у Глеба.
     - Миленький, чем-то ведь мы должны помочь! Не чужая...
     - Скажи  уж  честно,  тебе  самой  не  терпится перебраться в отцовскую
квартиру, - недовольно пробурчал Ярцев.
     - Но  ведь  ты  не  такой дурак, чтобы сдать ее государству, - с обидой
сказала  Лена.  - Ведь прописан там, имеешь на нее законные права... А Злате
-  нашу  отдадим.  Кстати,  она  сказала,  что  берет  на себя все расходы -
похороны, поминки, памятник.
     Видя, что муж все сильнее мрачнеет, она замолчала, шмыгнув носом.
     - Лена,  дорогая,  -  вздохнул он, - неужели обо всем этом нужно именно
сегодня, сейчас?
     - Прости,  Глеб, прости, милый! - спохватилась Лена. - Конечно, я дура!
Тебе так тяжело, а я... - Она махнула рукой.
     Что-то  в  поведении жены насторожило Глеба. Нет, она была внимательна,
ласкова,  в  ее  искреннем  сочувствии он не сомневался, но почему иной раз,
встречаясь взглядом с ним, отводит глаза?
     У  Ярцева  на  языке так и вертелся вопрос, что это с ней, но мимо окна
прошли  Злата  Леонидовна,  Надежда  Егоровна  и  какой-то  полный  мужчина,
кажется, тот, что был заместителем отца.
     Глеб  внутренне  собрался:  предстоял  печальный разговор о похоронах и
связанных с ними других невеселых делах.


                                Часть вторая

     Сойдя  с  поезда  в  Трускавце, Орыся взяла "Волгу" частника, хотя идти
пешком  до  дома  -  не  больше  пятнадцати минут. Не хотелось встречаться с
кем-нибудь  из  знакомых.  Водитель  "Волги"  и тот знал ее. Но, несмотря на
это, он взял с нее трояк не моргнув глазом.
     Родная  калитка, расчищенная от снега дорожка до двухэтажного особняка.
Однако  Орыся  прошмыгнула  во  флигелек  во  дворе. В нем было жарко, пахло
свежесваренным  борщом.  Не  успела  она  снять  шубу,  как хлопнула входная
дверь.
     - Слава  богу,  приехала!  -  радостно  обняла ее Екатерина Петровна. -
Чуяло   мое   сердечко,  что  сегодня  воротишься.  С  утра  вон  протопила,
прибрала... Небось голодная с дороги?
     - Спасибо,  тетя Катя, - устало ответила Орыся, стягивая с себя сапоги.
- Есть не хочу. Прилягу. Голова разболелась.
     - Тогда  в  постель,  в  постель,  -  захлопотала  Екатерина  Петровна,
разбирая кровать. - Это сейчас для тебя самое милое дело.
     Пока  Орыся  раздевалась,  она успела сообщить новости, накопившиеся за
неделю отсутствия хозяйки. И дом и флигель принадлежали Орысе.
     - Ну, я побежала, - сказала тетя Катя. - Уборку кончать надо.
     Напоследок  она  положила  на  тумбочку возле кровати деньги. Аккуратно
сложенные  десятки к десяткам, пятерки к пятеркам, рубли к рублям - плата от
постояльцев.  Можно  было  не  считать:  Екатерина  Петровна  ни  копейки не
положит в свой карман.
     Орыся  легла,  прикрыла  глаза.  Качало,  словно  она  все  еще ехала в
поезде.  В голове плыли вокзалы, люди, улицы Средневолжска, по которым Орыся
совсем   недавно  бродила  чужая  и  неприкаянная.  В  памяти  встала  самая
болезненная,  самая щемящая душу картина - заснеженный двор детского садика,
полный  веселых  ребятишек, которые катались с ледяной горки, лепили снежную
бабу.  Глядя  сквозь  щель  в  заборе,  Орыся  сразу увидела своего Димку. В
клетчатых   штанишках,   коричневой   курточке   с  капюшоном.  Он  даже  не
подозревал,  что  в десяти метрах находится родная мать, которая жадно ловит
каждое  его движение. На одно мгновение ей показалось, что он посмотрел в ее
сторону. У Орыси дрогнуло сердце: неужели почувствовал?
     Нет...  Ей  это  действительно  только показалось, потому что уже через
секунду Димка со смехом мчался за каким-то мальчишкой.
     "Боже  мой,  и  почему  я  такая  несчастная?" - вырвался тихий стон из
груди Орыси. Она открыла глаза.
     Со  стены  на нее смотрели десятка два фотографий - то, что осталось от
целого  чемодана снимков, которые Василь, отец Димки, заядлый фотограф, увез
с собой в Средневолжск.
     Говорят,  не  родись  красивой, а родись счастливой. Но Орыся с детства
только  и  слышала  вокруг  себя,  какая  она  красивая, какая счастливая. И
сейчас все уверены, что над ней светят эти две звезды. Если бы они знали...
     Орыся   переводила   взгляд   с   фотографии   на   фотографию,  словно
перелистывала страницы их недолгой жизни с Василем.
     Вот  она  совсем  молоденькая.  Стройная, как тополек. В белом халате и
шапочке сидит за столиком. Санаторий "Шахтер".
     После   окончания   медучилища   ее   взяли  туда  диетсестрой.  Работа
несложная:  подсказать лечащимся, где их место в столовой, дать совет насчет
питания.  Возле  нее  всегда выстраивалась очередь мужчин. Молодых, среднего
возраста  и  постарше.  А  ее  сменщица,  пожилая опытная диетсестра, обычно
просиживала без дела.
     Мужчины  липли  к  ней не только из-за внешности. Кто бы ни обращался к
Орысе,  проявить  небрежение,  а  тем более нагрубить она не могла. Такая уж
была  натура,  отзывчивая  и  душевная.  Еще  ее любили за