удрые  садовники, устраивая газон, не прокладывают дорожку сразу. Они ждут,
когда  ее  протопчут  люди,  а уж потом прокладывают. Понимаете? Человек сам
знает,  где  ему  удобно.  Нужно, просто необходимо доверять людям! Реальная
жизнь  и труд укажут на самые выгодные дорожки, поверьте! Это куда полезнее,
чем предписывать их заранее.
     - Ну,  знаешь,  если каждому позволить делать, что ему вздумается, весь
газон истопчут, - заметил Вербицкий. - Ты зовешь к анархии.
     - Вовсе  нет!  К  целесообразности,  если хотите... Я не посягаю на то,
что  руководящая  идея,  сила  нужны.  Но  вмешиваться  по  всякой  мелочи -
увольте!  Сидя в министерском кресле, даже самый гениальный человек не может
знать,  что  нужно и должно делать работнику на его конкретном месте. Теперь
это  многим  становится  ясно.  Как  и  то,  что  давно  уже пора упразднить
некоторые  звенья  в  управленческом аппарате. Вот тут и начинается главное!
Кому  хочется  терять  теплое  местечко? Для них перестройка - нож в сердце.
Вот и развили ИБД.
     - Что? - не понял Вербицкий.
     - Имитацию бурной деятельности, - пояснил гость.
     Вербицкий  устал.  Пропустив  последнее  замечание  мимо  ушей, перевел
разговор  на  другое,  и  гость  понял,  что  он  бьется  о глухую стену. Он
засобирался  в  город.  Вербицкий задерживать его не стал: ему надоел спор и
он  уж  никак  не был расположен дискутировать на темы, которые теперь никак
его не касались.
     - Будешь  в  Москве, заезжай, - сказал Вербицкий математику на прощанье
дежурную для этого случая фразу.
     - Непременно,  -  холодно  ответил  тот, явно давая понять, что потерял
всякий интерес к своему бывшему патрону.
     - По-моему,  нехорошо  получилось,  - заметила Татьяна Яковлевна, когда
гость ушел.
     - Пусть  думает  что  угодно!  - сердито отрезал Николай Николаевич. Он
махнул  рукой  и  отправился  красить  сарай, недовольный тем, что испортили
воскресенье.
     Вербицкий  не  знал,  что  в это время Юрий Васильевич нахваливал Глебу
своего  бывшего  шефа.  Он  действительно затащил Вику и Ярцева к себе. Вика
болтала  с  матерью Юрия Васильевича, худенькой экзальтированной женщиной, а
помощник министра с Глебом осматривали участок.
     - Работал  Николай  Николаевич,  что  говорится,  от  зари  до  зари, -
рассказывал  бывший  его  помощник.  -  Но  стремился  всегда  быть в курсе.
Требовал,  чтобы  я  каждый  день  подробно докладывал об основных статьях в
центральной прессе. Особенно о передовицах... Ну, куда ветер дует...
     - Что, сам читать не любил?
     - Да  просто  физически  не  мог!  Вы  не  представляете, какая жизнь у
руководителя  его ранга. Вечные заседания, совещания, коллегии. С утра тащил
целую  кипу  бумаг  на подпись! И так изо дня в день. Входящие, исходящие...
Девятый вал!
     - Но  ведь  эти  самые входящие и исходящие надобно читать, насколько я
знаю, - заметил Ярцев.
     - Смотря  какие.  Если  бумаги сверху или же наверх, например, в Совмин
или   ЦК,   эти   он,  конечно,  читал  в  обязательном  порядке.  Остальные
подмахивал, как правило, не глядя.
     - Но  ведь  надо  знать,  кому какую бумагу направить, какое решение по
ней принять, так?
     - Ну,  я  писал  на  листочке,  что  и  как,  и  прикалывал к документу
скрепкой. Шефу оставалось только поставить подпись.
     - Выходит, решает помощник, а не руководитель? - удивился Глеб.
     - Ну,  зачем  так  категорично?  Помощник  продумывает  вопрос, готовит
проект решения, - сказал Юрий Васильевич.
     "Странная  кухня,  - недоумевал Ярцев. - Продумывает, подготавливает...
По  существу,  получается, что решает один, а ставит подпись другой. Зачем и
кому   это  нужно?  Раз  головой  работает  помощник,  его  бы  и  поставить
начальником главка или министром".
     Он  чуть  было не высказал эту мысль вслух, но воздержался. И спросил о
другом:
     - А  сейчас,  когда вы помощник министра, что-нибудь изменилось в вашем
положении?
     - Конечно!  У  министра два помощника. Мой напарник сидит исключительно
на  тех  самых входящих и исходящих, а я - писарчук. Готовлю выступления для
патрона.  На  коллегии, совещаниях, - охотно разъяснил Юрий Васильевич. - По
радио,  телевидению.  Сейчас  это  вошло  в  моду  - разные "круглые столы",
ответы  на  вопросы  телезрителей.  Работенка,  скажу  я  вам, не из легких.
Представляете,   мне  нужно  предугадать,  что  взбредет  кому-то  в  голову
спросить  у  министра.  Ведь  больных  мест  много!  Иной раз такой вопросик
выскочит - хоть стой, хоть падай! Вот и ломаешь голову!
     - А как это практически? - спросил Глеб.
     - Очень  просто.  Вызывает шеф, говорит, что пригласили на ЦТ. Такая-то
направленность   передачи.  Я  -  за  газеты.  О  чем  могут  спросить?  Ну,
подготовишь пятьдесят - шестьдесят ответов. Министр их проштудирует - и...
     - А если зададут вопрос, который вы не предусмотрели?
     - Нагоняй  получу,  -  улыбнулся Юрий Васильевич. - Шутка ли - министру
оконфузиться!   Аудитория  -  десятки  миллионов!  Шеф  потому  и  не  любит
выступать  в  таких передачах. Правда, я в последнее время нашел выход. - Он
хитро  посмотрел  на  собеседника.  -  Подсадку  использую.  Мои люди задают
нужные вопросы.
     - Как в цирке? - засмеялся Ярцев.
     - А  что  делать?  -  с  улыбкой развел руками Юрий Васильевич. - Жизнь
учит,  как  надо  приспосабливаться в стремительно изменяющихся условиях. Но
вообще-то  я  больше  люблю,  когда  заказывают  брошюры,  статьи  в газеты,
журналы. Шеф не беспокоит. Сиди себе, скрипи перышком.
     - А кто получает гонорар?
     - Тот, чья фамилия под материалом.
     - Но ведь пишете вы!
     - У меня - зарплата, - усмехнулся Юрий Васильевич.
     - У  министра  тоже,  - сыграл в наивность Глеб. - И куда больше вашей.
Если  вдуматься,  -  а  не пахнет ли здесь нетрудовыми доходами? - поддел он
собеседника.
     Помощник обошел этот вопрос и сказал:
     - Министр  всегда  берет  меня  в  загранкомандировки. Какой-никакой, а
навар. Компенсация в определенной степени.
     За разговором они не заметили, как к ним подошла Вика.
     - Ну как тебе, а? - спросила она у Глеба.
     - Что? - не понял тот.
     - Посмотри, какая красота! - обвела рукой участок Вербицкая.
     - Да-да,  здорово,  -  согласился  Глеб, который, по существу, так и не
успел  хорошо  разглядеть  его, хотя был несколько удивлен тем, как помощник
министра распорядился землей - большую часть занимал газон.
     - Ой,  Вика,  не  надо  преувеличивать, ничего особенного, - постарался
предупредить ее восторги Юрий Васильевич.
     - Ну-ну,  не  скромничай,  - сказала Вербицкая и потащила Глеба к рядку
штакетника, увитого лозами с... клубникой. - Прелесть, правда?
     - Первый  раз  вижу  такую,  - признался Ярцев. - Неужели действительно
клубничка?
     - "Гора Эверест", - пояснил хозяин. - Ешьте, пожалуйста.
     Повторять  дважды  не  пришлось.  Гости  с  удовольствием  полакомились
ягодами. Вербицкая на этом не успокоилась, повела Ярцева к теплице.
     - А  вот  дыньками  угостить  не могу, - сказал Юрий Васильевич. - Рано
еще.
     - Дыни?! В Подмосковье?! - поразился Ярцев.
     В  теплице  дозревали на земле круглые плоды. Одни были уже желтоватые,
другие - с зеленоватой кожицей.
     - Эти  вот  -  сорта  Золотистая, - показал на первые хозяин. - А это -
Грибовская.
     - Я  смотрю,  вы  не  очень-то жалуете фруктовые деревья, - обратился к
помощнику министра Глеб.
     - Знаете,  что  говорили древние? Зрение ничем так не наслаждается, как
мягкой,  тонкой  невысокой  травой,  -  сказал  Юрий  Васильевич.  -  Я сюда
приезжаю  для  отдыха,  а  не  для производства овощей и фруктов. Клубника и
дыни - скорее для души, а не для желудка.
     Они пошли к дому, и Юрий Васильевич негромко попросил Глеба:
     - Мама  покажет  своих  питомцев,  вы  уж  не  пожалейте  комплиментов,
хорошо?
     - Ради бога! - откликнулся Ярцев.
     - Уважите ее, а меня тем самым - еще больше.
     Вера  Марковна  -  так  звали  родительницу  Юрия Васильевича - только,
казалось,  и  ждала,  чтобы продемонстрировать новому гостю "ферму", как она
выразилась.
     В  крохотной  вольере  у  сарайчика  возились в земле полдюжины молодых
индюшек  под  присмотром  дородной  мамаши.  Вера  Марковна  стала объяснять
Глебу, какие это интересные животные, как они любят ее.
     - Вы  знаете,  -  уверяла  она Ярцева, - мне кажется, что они понимают,
когда я с ними разговариваю. Честное слово.
     Глеб  подошел  поближе  к  сетке,  и индюшка вдруг, растопырив крылья и
распушив хвост, зашипела на него.
     - Смотри-ка, бдительная мамаша, - заметил Глеб.
     - Папаша, - поправил Юрий Васильевич.
     - Да? - удивился Глеб.
     - Это  индюк,  - подтвердила Вера Марковна. - Видите ли, их мать снесла
яйца и померла. Высиживать пришлось отцу...
     - Ну, старик, - засмеялась Вика, - спутать индюка с индюшкой...
     - То-то, я гляжу, странная индюшка, - смутился Ярцев.
     Вика  спохватилась:  пора  было  двигаться  в  Москву.  Да  и Глеб тоже
спешил.  Он договорился в ту ночь, когда бродил с Великановым, поехать с ним
на  дачу  к  Алику  Еремееву.  Киноартист,  оказывается, был хорошо знаком с
начинающим поэтом.
     Вера  Марковна  огорчилась,  что гости не смогут остаться подольше: она
затеяла пироги.
     Юрий Васильевич проводил Глеба и Вику до участка Вербицких.
     - А где Григорий Петрович? - спросила Виктория.
     - Уехал, - ответила Татьяна Яковлевна.
     - Так быстро?
     - На  твоего  отца  ни  с  того  ни  с  сего напустился, - поджала губы
Вербицкая-старшая.
     - Больно  ученый,  - сердито подхватил подошедший Николай Николаевич. -
Сейчас  все в умники лезут! Газет начитались! Им лишь бы покритиканствовать!
Тоже  мне,  ниспровергатели!  Хотят  в  мгновение  ока рай на земле создать.
Посмотрим, что из этого получится.
     - Ладно,   Коля,   не   нервничай,  -  успокаивала  его  жена.  -  Тебе
оправдываться,  а  тем  более  стыдиться  нечего.  Ты свое отпахал. Дай бог,
чтобы все так горели на работе!
     Вербицкий  еще  немного поворчал, но скорее для проформы. Слова Татьяны
Яковлевны  подействовали  на  него как лекарство. Он нарвал цветов, овощей и
зелени  для  дочери,  сердечно  простился с Глебом, попросив его не забывать
их, стариков.
     Когда Вика с Ярцевым отъехали, они долго махали им вслед.
     По  дороге  в  Москву  говорили  мало.  Каждый  думал о своем. Виктория
подвезла  Глеба  к  памятнику  Юрию  Долгорукому,  где  они  и расстались до
вечера. Вербицкая пообещала приехать на вокзал проститься.
     Артист  опоздал  на целых полчаса. Глеб уже подумал, что тот не придет,
но тут возле Ярцева остановилось такси.
     - Привет! - распахнул дверцу Великанов. - Садись!
     Облегченно   вздохнув,   Глеб  плюхнулся  на  заднее  сиденье  рядом  с
киноартистом, и машина тронулась.
     - А  я  тебе  все  утро названивал в гостиницу, хотел предупредить, что
задержусь, - вместо оправдания сказал Великанов.
     - Ничего, бывает.
     - Понимаешь,  неожиданно  вызвали на пересъемку, - продолжал Великанов.
- Только что закончили.
     - Значит, мы сейчас на электричку? - спросил Ярцев.
     - Зачем,  прямо  до  места,  -  откинувшись  на спинку, небрежно сказал
Великанов.
     - И далеко нам? Я ведь еще плохо ориентируюсь.
     - Не  очень.  Под Звенигородом. Я шефу уже сказал, - кивнул на водителя
Великанов.
     Тот повернулся к ним и радостно сообщил:
     - Довезу как надо, мужики!
     Всем   своим  видом  он  давал  понять,  что  считает  за  честь  везти
знаменитого киноартиста.
     - Отдыхать  на  даче  у  Алика  -  одно  удовольствие!  - закатил глаза
артист. - Ты у него бывал?
     - Нет,  -  ответил  Глеб. - Я же тебе говорил: дела, диссертация... Это
же мой хлеб!
     - Что  дает  тебе  твоя наука! - отмахнулся киноартист. - Если бы я жил
лишь на то, что получаю в театре и кино...
     Всю  дорогу  Великанов  говорил  о том, что актерский труд оплачивается
несправедливо.  И  когда  такси  остановилось  возле  дачи  Еремеева, Ярцев,
наслушавшись жалоб Великанова, хотел оплатить проезд сам.
     - Ни  в  коем  случае!  - отвел его руку артист и, дав шоферу несколько
купюр, сдачу не взял.
     Дачный  участок  был  огромный.  Особенно  это  бросалось в глаза после
крохотных   шести   соток  Вербицкого.  Да  и  сама  дача  тоже  производила
впечатление:  солидный  двухэтажный  дом с эркерами и застекленной верандой.
Старомодное строение, видимо, было сработано еще до войны.
     - Вот  строили,  правда? - заметил Великанов. - В таком доме чувствуешь
себя человеком!
     - Не ожидал, что у Алика такая дача, - признался Ярцев.
     - У  его  жены  дед был академик, - пояснил артист, заходя во двор. - И
вообще здесь кругом дачи знаменитых ученых.
     Во  дворе  стояли  "Жигули"-шестерка  и  черный  приземистый "ситроен",
похожий на хищное чудовище.
     - Ба!  -  провел  рукой  по  его  лакированному капоту Великанов. - Наш
Феофан Грек тоже здесь.
     - Кто? - не понял Глеб.
     - Решилин. Художник.
     - Феодот Несторович? Мы знакомы, - сказал Ярцев.
     И  тут  они  увидели  самого  живописца.  Он  о  чем-то  разговаривал с
невероятно  толстым человеком. Решилин был в светлых хлопчатобумажных брюках
и косоворотке, подпоясанной шнурком с кистями.
     - Играет под Толстого, - шепнул на ухо Глебу Великанов.
     Не  успели  они  поздороваться с художником, как к даче подъехала белая
"Волга".  Водитель  вышел из машины, открыл ворота, заехал на участок. И тут
Ярцев увидел, как из автомобиля вместе с шофером вышел Скворцов-Шанявский.
     - О,  кого я вижу! - кажется, искренне обрадовался профессор, подходя к
Глебу.
     Они  обнялись  как  старые друзья. Валерий Платонович, оказывается, был
знаком  со  всеми.  А  с  толстяком,  насколько  понял Ярцев, был в особенно
близких  отношениях  и  звал  его  Степа  (полное  имя  мужчины  было Степан
Архипович).
     Из-за дома появился наконец Алик Еремеев.
     - Прошу  всех  в  баньку!  -  сказал  он торжественно, поздоровавшись с
вновь приехавшими.
     - А  как  же  Леонид Анисимович? - спросил профессор. - Он говорил, что
будет непременно.
     - Семеро одного не ждут, - заметил Решилин.
     - Подъедет, подъедет, - успокоил всех Алик.
     Все двинулись за ним. Скворцов-Шанявский и Глеб шли последними.
     - Как живешь, что новенького? - спросил профессор.
     - В двух словах не расскажешь. По-разному.
     - Да,  да,  -  кивнул  Валерий  Платонович,  и  его лицо погрустнело. -
Слышал, брат, о твоем горе. Прими соболезнования.
     Баня   располагалась   в   углу   участка.   Возле  нее  был  крохотный
цементированный  прудик.  Из бани вышел глухонемой муж родственницы Решилина
и жестами что-то показал Еремееву.
     - Спасибо, спасибо, Тимофей Карпович, - поблагодарил Алик.
     В  предбаннике  пахло  распаренным деревом. Все ввалились в раздевалку.
За ней была чайная.
     Вдоль  одной  ее  стены  располагался  встроенный шкаф. Посреди комнаты
стоял  деревянный  стол со скамьями. На нем - самовар в окружении чашек. Был
тут и холодильник.
     Алик  нажал  какую-то  кнопку.  Откуда-то  с  потолка и боков загремели
невидимые динамики. Певец хриплым голосом - под Высоцкого запел:

                Девушек любить, с деньгами надо быть,
                А с деньгами быть, значит, вором...

     - Ну,  предпочитаете  русскую  баньку  или  сауну? - обратился к гостям
Алик. - Готовы обе.
     - Конечно,  русскую,  -  сказал  Решилин,  все так же окая. - Тимофей в
этом деле толк знает.
     Возражать  никто  не  стал.  Хозяин  выдал  каждому комплект для бани -
чистую   простынь,   огромное  махровое  полотенце,  в  которое  можно  было
завернуться с ног до головы, и полотенце поменьше.
     Когда     Степан    Архипович    взял    в    руки    полотенце-гигант,
Скворцов-Шанявский, не удержавшись, сострил:
     - Да,  Степа,  тебе оно, конечно, маловато. Могу одолжить "облепиховому
королю" еще и свое.
     - Боишься, что король будет голый? - усмехнулся толстяк.
     - Э,  нет,  брат,  ты  у  нас  весь  в  броне,  -  со  смехом продолжал
профессор. - Из купюр.
     - Завидуешь?  -  Степан  Архипович  разделся,  обнажив  свои непомерные
телеса.
     - Скорее  - уважаю, - серьезно сказал Скворцов-Шанявский и обратился ко
всем:  -  Представляете, был я недавно в командировке. Сунулся в гостиницу -
мест  конечно  же  нет.  И каким образом, вы думаете, мне удалось заполучить
номер?
     - За   соответствующую   купюру,   вложенную   в  паспорт?  -  высказал
предположение Великанов.
     - Нет.
     - Флакон французских духов? - выдвинул свою версию Глеб.
     - Эка   невидаль!   -  хмыкнул  профессор.  -  Ладно,  не  буду  дальше
интриговать.   За  бутылку  облепихового  масла!  Тут  же  выделили  "люкс"!
Спасибо, Степа надоумил и снабдил поллитровкой столь дефицитного продукта.
     - Так вы можете достать? - вдруг загорелся Алик, обращаясь к толстяку.
     - Сколько надо? - охотно откликнулся тот.
     - Не  знаю...  Ну,  бутылку-две, - сказал Еремеев. - Для сынишки. Врачи
рекомендуют.
     - Милый,  -  засмеялся  Скворцов-Шанявский, - Степан Архипович ворочает
тоннами! Причем маслице отменное! Частник делает.
     - Вам,  Алик,  я презентую троечку бутылок. Качество гарантирую. Потому
как  отдельные  типы  мухлюют,  подмешивают  всякую  дрянь,  - сказал Степан
Архипович.
     Еремеев не знал, как и благодарить гостя.
     Зашли  в  парную.  В ней было все как надо: и шайки с водой, и полки из
липы,  и  березовые  веники.  Аромат  стоял удивительный - с медом и пряными
травами.
     Феодот  Несторович  залез  на  самый  верх,  где погорячее, и буквально
блаженствовал,  когда его принялся охаживать веником глухонемой родственник.
Остальные гости лупцевали друг друга.
     - Хорошо-то  как,  ах,  хорошо!  - стонал Решилин. - Знаете, как раньше
банщики говорили: ваш пот, наши старанья!
     - Слышь,   Степа,   потей!   -  продолжал  подтрунивать  над  толстяком
профессор.   -   Глядишь  -  десять  кило  долой!  Тогда  сможешь  усыновить
какую-нибудь сироту. А то куда свою мошну девать будешь?
     - При  чем  тут  усыновить?  -  не  понял приятеля "король", кряхтя под
ударами  веника, которым ловко орудовал Алик, отрабатывая, видимо, обещанное
масло.
     - А  при  том.  В Австралии, например, очень толстым людям отказывают в
усыновлении,  -  пояснил  Скворцов-Шанявский.  -  Дело в том, что чрезмерная
полнота указывает на возможное нездоровье человека.
     - У  нас  не  Австралия,  -  откликнулся  Степан  Архипович. И блаженно
заметил:  -  Да,  кто придумал баньку, тому нужно памятник поставить. Словно
десять лет сбрасываешь с плеч!
     - Это  еще  древние римляне поняли, - сказал Глеб. - Их знаменитый врач
Гелен  рекомендовал  париться. Особенно старикам, у которых с возрастом кожа
становится  плотной, поры сужаются, а это затрудняет потоотделение. Вот баня
и  помогает  порам  открыться... Между прочим, встречая друг друга на улице,
римляне говорили: "Как потеешь?"
     - Русские  тоже  оценили  баню  по  заслугам,  -  раздался сверху голос
Решилина.  -  Когда  хан  Батый впервые увидел ее, спросил у своего толмача,
что  это такое. Тот ответил, что, мол, русские моются в бане горячей водой и
квасом,  бьют  себя березовым веником, затем окунаются в прорубь. Оттого они
такие сильные... Для здоровья, конечно, это первое дело.
     - Вон  Суворов  хиляк  был  от  рождения, - снова проявил свои познания
Ярцев. - А баней закалил себя.
     - Ну  а  финны  вообще  свою сауну считают панацеей от всех болезней, -
сказал  Великанов.  -  Я  там снимался в одном фильме, видел. Почти в каждом
доме  своя  сауна.  Они так и говорят: сауной может пользоваться каждый, кто
способен до нее дойти.
     Напарившись,  хозяин  и  гости  выбегали  во двор и бросались в прудик.
Затем  все,  укута