всех европейских  языках  -- встречались даже
китайские и  на бабилосе.  Пит  и  Лао  --  так,  похоже,  звали  молчаливых
подельщиков  --  постоянно играли в какую-то странную  игру, где камешки или
иные  мелкие   предметы,   их   заменяющие,   то  ставились  в   перекрестья
расчерченного  поля,   то  снимались.  Одна  партия  продолжалась  порою  по
несколько   дней.  Иной  раз   Гекатору   хотелось  просто  посидеть  рядом,
понаблюдать... и понять  суть игры,  научиться  ей, не выспрашивая игроков о
правилах.  А  потом поразить их своим неожиданным умением  и  на этой  почве
скорешиться наконец с ними и понять, что происходит...
     "Тьфу, пропасть! Что за дрянь в голову лезет! Нашел  о чем мечтать -- в
двух шагах от морга".
     "Нельзя размякать, --  увещевал  он сам  себя,  -- рано еще  в  детство
впадать. Пусть  себе играют,  а  ты должен думать, чтобы  у  тебя все  стало
ништяк".
     Но  Гек не знал, как должен выглядеть этот вожделенный ништяк; в голову
ничего  не лезло, а  действовать  хотелось. И  опыт  других,  и  собственное
разумение предписывали: не знаешь, что делать, -- не делай ничего. Самураи в
подобных случаях советовали как  раз противоположное: не знаешь, что делать,
-- сделай шаг вперед. Но Гек не слыхал об этом, да и самураем не был. Жди. И
шли дни за днями, серые и тревожные.
     Однажды, на  исходе  пятой  недели, во время  обеда,  пришла удача. Гек
понял это только после работы, когда, покончив с вечерней жратвой, рассеянно
листал  очередной  журнал.  Толстяк за обедом  слушал  радио  --  передавали
репортаж с футбольного матча.  И после  продолжал слушать  --  уже во  время
работы. Это было впервые. Геку, разумеется, было  глубоко плевать, кто там с
кем  играл, но по радио дважды  сообщали время. Гек почти машинально соотнес
темп  работы  с этим промежутком и таким образом запомнил его.  Вечером уже,
путем нехитрых выкладок, ему удалось сделать такие выводы,  от которых долго
не хотелось спать.
     Итак, их рабочий день, за вычетом обеда, длится десять часов или близко
к этому. Итог каждого дня,  если  сделать поправку на разные технологические
мелочи, примерно четыре  килограмма высокосортного героина. Их суточный цикл
смещен на шесть часов вперед, против обычного для нормальных людей. Так, они
ложились спать около пяти утра, когда  в комнате вырубалось электричество --
сначала  две  лампочки,  а  через  пару  минут третья. А  вставали  -- ну, в
полпервого, где-то так... В  первую ночь, когда он здесь  оказался,  те двое
уже спали,  а  значит, к работе  они  приступили одновременно  с ним,  а  не
раньше; да  и  опыта  у них  не было поначалу  --  теперь-то  очевидно, если
вспомнить. Потому и скальпель удалось незаметно тяпнуть, что бардак еще был:
либо  точка  новая, либо в резерве была. Вон они спят... и сопят так дружно,
ублюдки, а Гекатору не спится. Значит, в Марселе по-прежнему гонят героин на
всю катушку, несмотря на полицейские враки об успехах... И толкают -- оптом.
Недаром весь товар в углу накапливают, а не порциями дневными выносят... Это
раз. Долго они здесь не пробудут -- при таких-то темпах переработки понятно,
что  работа  сезонная. Это два. После "Праздника  урожая", то есть когда все
закончат,  их либо наградят и отпустят на все четыре стороны, либо перегонят
на новую точку, либо  на Луну...  Скорее  третье. А  кому они  нужны? Все по
первому  разу  в  этом деле, держат  -- как в тюрьме и даже хуже. Ему обещал
толстый объяснить что к чему -- и молчит, Дядя Джеймс так и  не проявился --
а  должен был бы по всем договоренностям. Он, конечно, сволочь, но слово без
нужды не нарушит...  Хозяин,  надо  понимать,  останется,  а  вот  нас точно
ухлопают. Непонятно, кстати, на что надеются эти двое скотов...
     Самым непонятным для Гека было, почему он здесь. Его не  убили,  его не
допрашивали,  ему  ничего не  объяснили.  Но  ведь все  это  что-то  значит?
Конечно, во всем есть  свой смысл, но он-то его не знает!  Гек  и так  и сяк
вертел в голове самые замысловатые версии, а потом уснул.
     На  следующий  день,  по   его  счету,  выходило  воскресенье,  но  они
трудились,  не   зная   выходных,  что  еще  раз  подтверждало  догадку   об
"аккордной",  временной работе: ну,  они-то скоты бессловесные,  но хозяин и
себе поблажки не дает -- пашет наравне, даже больше... В этот день Гек устал
больше  обычного,  потому  что  не  выспался  и  потому  что  был  возбужден
передуманным,  а  показывать  этого  никак  не  хотел. К  вечеру  он  вполне
успокоился,  принял душ, поужинал (сначала  -- поужинал, конечно), выждал за
журналом  приличное  время и  завалился спать.  Пит  и  Лао  играли  в  свою
нескончаемую  игру,   и   привычная  монотонность  ее  помогла  Геку  быстро
расслабиться  и   заснуть  по-настоящему.  Пусть  все  отлежится  в  голове,
успокоится; тогда, может, что и  дельное соображу, а то такого напридумываю,
что и  поварешкой не  размешаешь. Так он  решил  в воскресенье,  сознательно
отгоняя от себя  соблазн поразмышлять на волнующую тему. Этому  его никто не
учил; он сам  заметил,  еще  мальчишкой,  что  заманчивую  идею,  если  есть
возможность, лучше "забыть"  на  время, а  потом вернуться к  ней с холодной
головой. Так было и когда он задумывал кражи на рынке, и когда решал задачки
в журналах, да и позднее, когда перенимал приемы у Патрика...
     Умея  читать и писать, Гек  не  любил тратить  на это  время, разве что
необходимость  заставляла  (документы  и  магазинные  вывески  не  в  счет),
предпочитал доходить  до всего  своим  умом,  не  подозревая,  что  зачастую
изобретает велосипед. Или  перенимал  опыт  других  --  учился вприглядку: у
Субботы,  Патрика  и даже  Дуди.  Так  делали все  вокруг,  так делал  и он.
Особенность Гекатора  заключалась в том, что  учился он  быстрее остальных и
умел приспосабливать усвоенное к повседневной жизни. Однако из-за другой его
особенности  -- скрытности и сдержанности  -- это  просекали немногие.  Дядя
Джеймс  заметил и Патрик тоже,  но они, вероятно,  приписывали  это и своему
педагогическому дару, что, кстати, тоже имело место.
     Любой человек, передающий свои знания и опыт другим, испытывает досаду,
когда видит,  что слова  его пропадают  впустую. Ученик либо  пропускает все
мимо ушей, либо понимает не так, либо считает, что его собственное понимание
глубже и правильнее. На  этом  зиждется "конфликт  отцов и  детей",  на этом
стоит  цивилизация. "Батя, я не знаю, что ты там предлагаешь, но мне оно  не
нравится!" Драгоценный  опыт  поколений  почти  весь  пропадает  впустую,  и
человечество год за годом, век  за веком крутится на одном  и том же пятачке
страстей  и  предрассудков: "Младшие не  уважают  старших...", "Куда катится
общество...",  "Мы  уйдем,  и все рухнет...", "Зачем? Ведь все это уже было,
было...", "Куда спешите, ваше время придет..."
     Из  какой  страны и из  какой  эпохи пришли  к  нам эти  сетования? Нет
ответа.  Но  пятачок,  на  котором  топчется  человечество,  становится  все
обширнее. Опыт -- в виде языка и традиций, знаний  и вещей, прочих атрибутов
культуры --  передается от поколения  к  поколению, как  врожденный сифилис.
Инстинкт  сохранения  вида  требует  стабильности.  Инстинкт  самосохранения
подсказывает утратившим молодость и нахрап, что  знакомый  и привычный мирок
лучше продляет  личное существование, чем ненужный риск за семью морями, ибо
их инстинкт продолжения рода удовлетворен либо уже угасает.
     "Наше время пришло" -- так говорили они совсем недавно, вчера, захватив
старые территории  или утверждаясь на  новых. И  заявления  типа "ваше время
прошло"  от  семян  из  чресл  их  --  гром  среди  ясного  неба.  Они  ведь
только-только  распробовали  жизнь  на   вкус  и   даже  не  успели  вдоволь
порадоваться ей,  как  их  уже...  Идет  война  с неизбежным финалом:  новое
побеждает старое.
     Но  старое,  отступая   и  погибая,  трупным  ядом  проникает  в  кровь
победителя и терпеливо ждет перерождения его по своему образу и подобию.
     Но  новое, одержав пиррову  победу, обреченное  теперь  на  дряхлость и
неизбежность, в неведении своем успевает сделать  шаг за освоенные пределы и
оглянуться по сторонам.
     И покуда инстинкт  продолжения рода сильнее инстинкта самосохранения, а
инстинкт  сохранения  вида  равно  служит   победителю  и  побежденному   --
человечество обречено жить, обзывая свой образ жизни эволюцией.
     Но  и Дудя  и  Патрик не  замечали  того, что,  усваивая  уроки, Гек не
впитывал их в свою плоть и кровь, а носил  их  с собой, как рюкзак на спине,
готовый в любой момент скинуть с себя, если перестанут  помогать. Гекатор  и
сам этого не замечал -- попросту не думал об этом.
     "Дудя продал меня на  Луну, -- в который раз подытожил Гек, --  или его
самого грохнули, что тоже весьма и весьма вероятно".
     При  последнем  разговоре,   уже  под  конец,  Дудя  вдруг  замолчал  и
задумался. Геку больше всего врезалась в память именно эта долгая  пауза. На
людях  Дядя  Джеймс  не  ведал  сомнений,  действовал  решительно  и  резко,
возражений не терпел. А тогда вдруг задумался...
     -- Знаешь что,  ты, конечно, поезжай, -- неожиданно  продолжил он снова
(как будто Гек мог отказаться и не поехать), -- но, думаю, ребята и без тебя
все получат  и  доставят  как следует. А тебе я  хотел бы поручить заехать в
Швейцарию на  пару дней, если ты ничего не имеешь против (он так и сказал --
заехать, словно речь шла о  соседней деревне)... -- Гек по привычке смолчал,
дожидаясь конкретных указаний, но Дудя повторил:
     -- Ты согласен? Я не понял... Или не согласен?
     --  Да откуда я  знаю,  скажете  -- поеду. Скажете зачем --  спасибо за
доверие, не скажете -- так обойдусь.
     -- Ишь ты,  какой  злопамятный, --  почти  добродушно  усмехнулся  Дядя
Джеймс. -- Знаешь, кто старое помянет...
     И он рассказал Геку,  зачем тот нужен в  Швейцарии. Это  было  великое,
почти  сверхъестественное  доверие  желторотому:  код  анонимного   счета  в
цюрихском банке, где лежит "кое-какая сумма".
     -- Сам  не бери, не искушайся. Я пришлю  парня --  дождись его, он  сам
тебя найдет, вы друг друга  знаете, скажешь ему код,  он  возьмет,  и вместе
привезете.  Вот  адрес,  э-э... пароль, запомни  покрепче,  а  записывать не
стоит...  Ксиву  на  месте  дадут,  в Марселе, и деньги  тоже.  Да, при  нем
"язычок"  будет  с  моим  почерком  --  дурацкого,  абсолютно бессмысленного
содержания; вся соль в том, что почерк -- мой и что применить в другом месте
или подделать для тебя мое указание нельзя будет... Запомни, смысла не будет
-- ни иносказательного, ни какого другого.
     Может,  он  имел на  Гекатора виды  в будущих  делах, может,  проверить
хотел.  (Хотя  зачем? Проще не  поручать.)  А вернее всего -- почуял что-то,
жареным где-то  запахло  -- и ближним перестал доверять. В последнее время с
"даго" отношения совсем испортились, ребята говорили. Они нас и так обложили
со  всех сторон. Дудя  грозился вывести их на чистую  воду, а  тела сплавить
вниз  по  течению,  но  это  еще  вопрос  -- кто  кого. А  я  пока никому не
интересен, а значит,  и не товар  для покупки. Вот он меня  и послал, а  они
узнали и перехватили. Но почему тогда не торопятся? Торгуются с Дудей? Из-за
меня? Бред собачий! Одним словом, если Дудя и задумает выручать, то не меня,
а бабки швейцарские. А все этот сраный бизнес на наркоте...
     Гек не уважал наркотики, презирал их как бизнес, а теперь погибал из-за
них, как тупой баран на живодерне.
     И  все  же! Банда,  на  которую он трудился  ныне  в  поте лица, --  не
партнеры американо-сицилийцам, хотя  в порту  и  по  дороге они  и  говорили
по-итальянски! Гек  сразу засек, что цвет,  фасон, объем пакетов, в  которые
упаковывался товар, был ему знаком.  Пару  раз по телеку  он видел репортажи
облав  на пушеров  и  образцы захваченного  с комментариями специалистов.  А
однажды рано утром  в своем квартале, когда выскочил за газетой, видел такой
же пустой пакетик, приколотый шилом  к  груди безымянного покойника. "Их" же
товар он  видел вблизи сотни раз, так что -- мог  сравнивать. В те  недавние
времена  корсиканцев как раз начали  выдавливать  из городского наркобизнеса
"даго" --  итало-американцы.  Фокус  в  том,  что  Дядя  Джеймс  традиционно
корешился с корсиканцами;  он уважал их интересы, а они его, хотя при случае
тоже меж  собой лаялись -- будь здоров! Дядя Джеймс взял сторону корсиканцев
и  удержал их  на  плаву.  Словом,  пакетики-то  --  корсиканские! Может,  и
обойдется? Не-а, не обойдется, надо  рвать когти. Жив Дудя  или мертв -- для
Гека  никакой  разницы.  И  сматываться  лучше  бы  в  Италию...  Он  словно
подталкивал  себя на поступок, он всем  существом чуял смерть, но  боялся до
конца поверить в это. Именно в Италию -- там не скоро найдут, а дальше видно
будет. А домой нельзя... Может, в Штаты? -- далековато отсюда, не добежать.
     Он захлопнул журнал и стал укладываться спать. Те двое играли...
     "Дай бог смыться, а там поглядим".
     Чтобы все обдумать, взвесить и принять  решение, ему понадобилась  чуть
ли не неделя напряженных раздумий и колебаний. Думал по вечерам, днем  мысли
какие-то  бестолковые  лезли, да и работа невольно втягивала и отвлекала. Во
избежание подозрений он подобрал из кипы журналов детектив  с продолжениями,
каждый  "вечер"  после  работы  втыкался  в  очередную  порцию  "Бабилонских
сумерек" и мысленно примерял  детали предполагаемых действий, не забывая при
этом регулярно переворачивать страницы. Поначалу дело двигалось туго: о том,
чтобы полчаса тупо глядеть в одни и те же строки, не могло быть и речи. Он с
первого дня здесь приучился жить так, как будто находился под круглосуточным
наблюдением.  Тотального   наблюдения,   конечно   же,  не   было,   но  Гек
тренировался,  чтобы не погореть  в нужный момент, если таковой подвернется.
Гек своевременно  переворачивал страницы, но получалось, что думал только об
этом. Однако постепенно он навострился совмещать и то и другое.
     Неделя  прошла.  План  был  вчерне  готов.  Оставались   еще  лохматые,
незащищенные места, но Гек рассудил, что пора  таки начинать: думай не думай
-- всего не предусмотришь. Времечко течет -- это  он понимал, -- хуже всего:
оно  истекает. Опять поднялся  из глубин и  мутной отравой разлился  по телу
страх, притупившийся было в  череде  однообразных  недель.  Все зависело  от
количества сырья, предназначенного к переработке:  сколько его еще подвезут?
Ну  да продержимся,  бог даст! Гек улыбнулся про себя: он давно уже понял --
бога нет. Люди боятся  смерти и  надеются,  что бог  выручит их и в обмен на
молитвы  даст  им бессмертие в какой угодно форме. А  они молятся,  чтобы на
халяву  удовлетворить свои  мечты и чаяния  и  улучшить  условия  загробного
существования... Если послушать -- кто, кому и для чего возносит молитвы, то
и выйдет,  что господь отзывчивее самой  разношенной проститутки,  коли  без
разбору всем дает просимое. А если он просьб не удовлетворяет, или выполняет
с разбором, сам провидит правильный  путь, то какой смысл молиться?  Услышит
из сердца и воздаст по справедливости...
     Гек вспомнил, как  мальчишкой еще спросил у школьного  патера, для чего
молиться надо по  всем правилам, и соблюдать  обряды, и делать это в церкви?
Он  к тому  же  искренне хотел понять,  почему господь,  такой милосердный и
всемогущий, строго требует этого от чад своих, но не вразумляет иноверцев  и
дикарей. Ведь дикари не виноваты, что дикими родились, а попадут в ад? Патер
ужасно рассердился, сообщил отцу (не поленился прийти), что сын его погряз в
ереси и богохульстве, что тлетворное влияние улицы погубит неразумное  дитя.
Отец спьяну подумал, что Гек попался на воровстве, и  заревел, что сейчас же
удавит  гаденыша  своими руками,  но, уразумев наконец,  в  чем  суть  дела,
успокоился.  Он выслушал, качая нечесаной головой,  все, что священник  счел
нужным  сказать, и даже  попросил  благословения по  окончании проповеди,  а
после его  ухода жестоко избил Гека. Вот тогда-то к привычной обиде на  отца
добавился в душе восьмилетнего мальчугана первый  протест против бога и слуг
его.
     В  десять  лет, когда жизнь  стала  невыносимой,  он  попытался  тайком
молиться сатане, но  и из этого ничего  не вышло. Прошло  еще несколько лет,
прежде чем Гек  окончательно забил болт  на сверхъестественные  силы, но  он
помнил то  время  и стеснялся его,  когда  доводилось  вспоминать. Видя, что
окружающие  поголовно  веруют  --  кто  во  что,  он никогда не спорил и  не
проявлял свое мнение по данному вопросу, но для себя все решил -- навсегда.
     Спешить  -- еще опаснее,  чем  ничего не  делать.  Гек положил  еще две
недели на сборы. За это время ему удалось немного перестроить порядок начала
работы и подточить украденный скальпель. Липкой лентой, а  ее было много, он
постепенно обернул рукоятку в несколько слоев; лезвие же и  острие затачивал
о  кирпичи в ду2ше  и в парашном углу -- по несколько секунд за сеанс, чтобы
не слышно было. Помог вентилятор в стене, который заменял кондиционер и гнал
воздух в  помещение.  Он  шуршал  и потрескивал  довольно  громко,  заглушая
посторонние звуки.
     Душ  все принимали ежедневно и  не по одному разу,  так как жара стояла
дикая, а к звукам из-за  ширмы коллеги Гека не очень-то прислушивались -- им
хватало и  запаха. К четвергу все было  готово,  но прошло  еще  двое суток,
прежде  чем  он  решился.  В субботу -- последний штрих: щепотка героина. Он
сумел  незаметно   зачерпнуть  порошок  заранее   приготовленным   кулечком,
свернутым  из такой же  ленты,  ее  пришлось  слепить  в два  слоя,  клейкой
стороной друг к другу.
     На следующий день, в воскресенье, сразу после завтрака, то есть в час с
небольшим  после  полудня,  он  отвалил прямо "от станка". Еще  накануне  он
страшно волновался. План вдруг стал казаться убогим и нереальным, узилище не
таким уж и  мрачным, а  соседи -- настороженными и  подозрительными.  Короче
говоря,  Гек изрядно струхнул.  И немудрено: одно дело,  когда рядом  кто-то
более  опытный,  вроде  Варлака  или  Патрика,  кто  может  подстраховать  и
исправить промах, и совсем другое, когда вся тяжесть предстоящего ложится на
тебя,  семнадцатилетнего...   Ночью   его   били  кошмары,   он   просыпался
неоднократно  и  напряженно   прикидывал:  не  кричал  ли  он   во  сне,  не
разговаривал  ли?  Однако "наутро",  после побудки, внезапно  ощутил в  себе
уверенность и желание довести  дело  до конца. Он столько  раз репетировал в
мыслях предстоящее, что, когда пришла пора претворять задуманное в жизнь, он
не только не  испугался, но и испытал нечто вроде облегчения, как если бы он
долго мучился от жажды, а теперь ее утоляет.
     До конца завтрака день катился обычным своим распорядком, но зато после
него -- затрещал на  неожиданном  повороте и  рассыпался навсегда. Дело было
так.
     Гек  уже давно обратил  внимание,  что  проход к столику, где  в  ящике
лежали очередные  респираторы, довольно  узкий,  а  сам столик  -- хлипкий и
низенький,  типа журнального.  У толстяка  был отдельный стол и отдельный же
респиратор.  Когда тот  у  своего  стола закончил  прилаживать  намордник  и
защитные очки,  Гек, как  обычно (эти две недели),  вошел первым, наклонился
над  респираторами  и,   как  обычно,  копаясь  и  выбирая  один  для  себя,
отрепетированным движением зарядил изнутри  фильтрующие устройства остальных
порциями  героина.   Надел  свой  и,  поправляя   его  на  ходу,  подошел  к
операционному столу. Вдруг он споткнулся и сбил склянку с реактивом прямо на
опиум, приготовленный  к работе. Пытаясь  задержать  ее падение, он дернулся
вперед  и  сшиб  табурет.  Это  маленькое  происшествие  привлекло  внимание
остальных. Они все уже успели надеть респираторы и  теперь бросились спасать
товар,  которому,  впрочем,  ничто  не угрожало:  на опиум попали  считанные
капли.  Толстяк п