о
деревянным половицам, пытаясь встать.
     "Папка!  -- хотелось ему крикнуть. --  Мы же помирились, а потом  спать
легли, я  же  ничего  не  сделал!"  Но  язык словно  отнялся, и  Гек  только
беспомощно мычал.
     -- Ты по карманам шарил? Ты, больше некому! Двери-окна изнутри закрыты,
где лавье, сучий потрох, -- сорок талеров было, где?!
     Отец  выпустил  ухо, попытался перехватить  поудобнее --  за волосы, но
пальцы только царапнули по макушке, не захватив ни единой пряди -- не успели
еще отрасти. Получив свободу, Гек обрел наконец дар речи:
     -- Папка!  Не брал  я денег, ей-богу не брал!  Ты поищи получше... Вон,
вон лопатник твой, под кроватью валяется! -- Ангел  в два приема развернулся
и  стал  тупо  вглядываться в полутьму  под кроватью,  покачиваясь и как  бы
приседая на непослушных ногах.  Часы на стене отстукивали начало пятого,  на
улице  еще  не рассвело, в комнате ярко горел свет из трехрожковой люстры  и
торшера в углу, недавнего  отцовского приобретения. Гек, пользуясь моментом,
рванулся  к двери и зацарапал  по  щеколде: в  голове колотилась только одна
мысль -- удрать куда угодно, только бы оттолкнуть  от себя вонючий отцовский
рот и отцовскую ненависть.  Но он  не  успел, несмотря  на пьяную одурь отец
оказался проворнее...
     -- Там  нет  ничего, понимаешь? Нет бумажника  под  шконкой, такой  вот
факт. Может, мне поглубже туда залезть, получше поискать? Залезть?
     --  Залезь, -- покорно повторил Гек, смысл сказанного не проникал в его
затуманенный паникой разум.
     От сильного удара  ногой в грудь он  потерял  сознание еще на лету и не
почувствовал, как ударился головой  о стенку  и еще раз об  пол -- уже  всем
телом...
     Первое,  что  он  увидел,  разлепив глаза,  это  босые отцовские  ноги,
когтистые и  давно не мытые, -- отец сидел  за столом. Гек перевел  глаза на
часы,  которые показывали  половину седьмого, но он  не  умел еще определять
время  по  циферблату, а потому  и не понял, что пролежал без памяти полтора
часа. Он даже не сразу определил, в каком месте  комнаты находится, а  когда
осознал, что лежит под отцовской кроватью, то лишь  вяло  удивился. В голове
шумело, под ложечкой пульсировала горячая и тупая боль.
     -- Очнулся, гаденыш? Слишком молод ты еще фуфло мне двигать... -- Ангел
уже успел  побриться за это время и опохмелиться  в  меру, во всяком  случае
выглядел он почти свежим и  пребывал в  хорошем  расположении  духа. -- Твое
счастье:  нашлись  деньги... Но тебе наука наперед -- не ври отцу. Замечу --
не помилую. Напакостил --  приди, скажи, пойму и разберу. Вырастешь  --  еще
спасибо  за  науку  скажешь.  Почему  по  всей  комнате  мусор?  Что  жмуром
кидаешься? Я же вижу -- очухался. А ну, ползи сюда!
     Гек неуклюже  выкатился  из-под  кровати и попытался  встать,  но отец,
приподнявшись, ткнул его ногой и вновь повалил.
     -- Ползи, я сказал!
     Ползти было  совсем недалеко, метра полтора, не больше, и  Гек  пополз.
Уже  в непосредственной близости  от отца он приподнялся на локтях и подобно
кобре метнулся головой вперед, вцепился зубами в большой  палец правой ноги.
Лютая ненависть переполняла Гека, вся его  жизнь, естество,  разум и страсть
сплавились в одно: жажду немедленно убить родного батюшку, пусть только крик
его продолжается как можно дольше...
     Второй раз он очнулся, когда за окном смеркалось. Отца  не было -- ушел
куда-то, во  рту горчили дряблые кровяные сгустки, не хватало четырех зубов,
двух  верхних  и  двух нижних.  На  затылке, возле  виска  над ухом,  на лбу
прощупывалось  сразу  несколько  разнокалиберных  шишек.  Гек  пошевелился и
понял, что может передвигаться  без особых страданий. Когда он  встал, чтобы
пойти в туалет,  со лба свалилось влажное полотенце. Гек сообразил, что отец
перенес  его  на  кровать.  Он  не  знал,  что  отец, постучав его головой о
столешницу, испугался  перспективы мотать срок за убийство собственного сына
и  позвал  знакомую бабку, промышлявшую надомными абортами.  Та оказала, как
умела, первую  помощь,  наложила компресс, дала  понюхать нашатырь и сделала
укол глюкозы в вену.
     --  Косточки все целы, -- поджав губы, пропела она и, приняв гонорарный
червонец, ушла. Ничего этого Гек не помнил, он считал, что отец  сменил гнев
на милость  и простил сына. На кухне Гек нашел  хлеб, пол-луковицы и остатки
каши. Он ел первый раз за эти сутки и подобрал  все  до крошки, несмотря  на
то, что  измочаленные десны очень  болели. Запив водой из-под крана нехитрый
ужин,  он поплелся обратно в комнату, лег на свою постель и  стал ждать отца
-- без радости, но и без особенного страха.
     Геку  за восемь лет жизни не раз  доводилось  быть битым, хотя и не так
жестоко,  но  впервые  он понял, что  может отплатить тою же  монетой и  что
победителю и обидчику тоже может быть очень больно.
     Отец пришел вполпьяна и,  увидев сына  практически здоровым, захотел  с
ним  примириться, великодушно  забыв о прокушенном пальце, который  пришлось
продезинфицировать и  перевязать.  И Гек не  сразу, но  поддался,  оттаял  и
помирился с отцом,  и съел яблоко, хотя десны все еще саднили, а шишки  ныли
при каждом движении челюстей.
     Спать легли поздно -- ведь завтра воскресенье, а в понедельник уже надо
идти в новую страшную школу, как  оно там будет? Отец тяжело захрапел, а Гек
все лежал и думал. Вдруг он понял, что отец никогда не купит ему собаку и не
пойдет в школу, чтобы защитить его от шпаны, что никому не нужна разбитая им
царевна-лебедь и что  он  один на свете. И  Гек заплакал,  беззвучно разевая
рот, тихо,  чтобы  не разбудить отца,  вытирал одеялом лицо и  снова плакал.
Отступила боль из маленького тела, утихли десны, --  зубы новые вырастут, он
знал это, и шишки сойдут...  Но слезы  лились  и лились, не переставая,  как
будто его  сердце уже оплакивало потерю, пока еще недоступную  для  детского
ума. Да так оно и было на самом деле.
     А в новой школе  оказалось  не так уж  и  плохо,  во всяком  случае, со
старой не сравнить. Гека побили в первый день учебы его же одноклассники, но
такова  традиция  для  новичков,  таковы  правила,  которым  юные  бабилонцы
следуют, не задумываясь об истоках, эти  правила  породивших.  Точно  так же
принимали ребят в  подростковые  банды и  так  же  встречали в  следственных
изоляторах  несовершеннолетних кавалеров  первой ходки. Мир жесток -- парень
должен  показать,  что он не  баба и  не  слюнтяй, что  он  не  струсит и не
развалится в критической ситуации, не заложит товарищей. А если, не дай бог,
дрогнет парнишка, заплачет или, еще  хуже, пощады  попросит -- не будет  ему
жизни. Его судьба -- вечный ужас  перед  новым школьным (или дворовым) днем,
призрачная защита  и месть обидчикам  из рук  тех, кому  он  должен стучать,
неизбывная тоска и привычное презрение к самому себе.
     Конопатый  ирландец,  второгодник  и задира, первый  докопался до Гека,
пытаясь  заставить его,  как  новичка, дежурить по классу  вместо  него. Гек
наотрез  отказался и  на первой же перемене  вынужден был  пойти во двор  на
прокачку. Ирландец был на полголовы длиннее  и  в плечах гораздо шире  Гека,
так что драка закончилась в одну минуту.  Гек  первым успел дважды ударить в
лицо, но от удара в  лоб  сам упал  на  пыльный асфальт,  вскочил, попытался
ударить ногой в пах, а рукой в челюсть. Но пинок пришелся в бедро, а  удар в
челюсть  хоть  и  достиг  цели,   но  также  оказался  слишком   слабым  для
здоровяка-второгодника -- Гека опять сшибли с ног. Ирландец навалился сверху
и прижал Гека лопатками к земле:
     -- Будешь дежурить? Ну!
     -- Нет! -- Гек грязно выругался и попытался боднуть головой.
     -- А я сказал -- будешь! Будешь!?
     -- Пусти, падла!
     -- Говори -- будешь сегодня дежурить?
     -- Нет.  Пусти, говеха  конопатая,  пусти! --  Гек  в ярости  замолотил
ботинками по асфальту, пытаясь сбросить противника с себя, но это ему  никак
не удавалось. Вдруг они расцепились: Гек продолжал лежать, а ирландца держал
за шиворот  старшеклассник,  по  виду выпускник, без  форменного галстука  и
такой  же  бледный и  рыжий  (родной  старший  брат обидчика, как  узнал Гек
позднее).
     -- И в чем вопрос? -- пропел он, грозно улыбаясь.
     -- Да так... свои дела... порядок в классе наводим. -- Ронни (так звали
паренька) почти отдышался и  сделал было попытку  высвободиться,  но старший
держал его крепко.
     -- Крысятничает, стучит, ссытся на уроках?
     -- Не знаю еще, новенький он. Пусти...
     Не ослабляя своего захвата, парень повернулся к Геку:
     -- Что ему надо из-под тебя?
     Гек  не поддался на участливую  фразу: пожалуешься -- себя  уронишь. Но
старшему грубить -- боязно. Он уже встал, отряхнулся и теперь утирал сопли:
     -- Сам не знаю, белены объелся, видать...
     -- Говори ты, ну! -- Он встряхнул свою жертву и демонстративно медленно
собрал свободную ладонь в кулак.
     -- Дежурить не хочет...
     -- А очередь чья?
     -- ...
     -- Все ясно... --  Новоявленный  судия поставил зачинщика перед  собой,
отпустил и  тут же  дал пинка. Тот  споткнулся было,  но не упал и  сразу же
набрал крейсерскую скорость, крича вполоборота невнятные ругательства.
     -- Ты откуда к нам?
     -- Из сто двенадцатой.
     -- В айсорском крае, что ли?
     -- Рядом.
     -- Винегрет, да?
     -- Угу.
     -- Ваших здесь мало, смотри, пожалеешь еще...
     -- Я-то при чем! Отец загнал...
     --  Ты мне  не буркай, а то  я тебе  так  буркну, что и остальные  зубы
выскочат! Молод  еще -- на меня хвост подымать... Я тебя заметил, и если что
-- проклянешь день, когда  родился. Деньги есть? Нет? А ну -- попрыгай... --
Гек  попрыгал. -- А ну,  повернись!..  --  Гек  послушно повернулся и вдруг,
осененный догадкой,  рванулся  бежать; однако  его  прозрение запоздало:  от
здоровенного пинка он нырнул носом в асфальт, но успел перекатиться кубарем,
вскочил  невредимый и помчался в школу, где у входа дежурный по школе гремел
колокольчиком, объявляя о конце перемены.
     После  окончания  уроков  "крещение" продолжилось.  Стая одноклассников
повлекла Гека  на пустырь,  и ему было предложено  выбрать себе  противника,
чтобы драться или бороться. "Драться". Драться -- до первой крови.
     -- Вот с  этим, Рони-пони, -- кровожадно заявил Гек, тыча  указательным
пальцем в своего недавнего противника.  На  самом деле ему вовсе не хотелось
драться, но он знал  порядки, помнил отцовские рассуждения типа "бей  в глаз
основному, остальные сами обосрутся".
     -- Мало  тебе, еще хочешь?  --  осклабился Ронни, но  в  глазах у  него
промелькнула некоторая неуверенность, вызванная наглостью новичка.
     Вторая  стычка закончилась так же быстро, как и первая, и тоже в пользу
второгодника: он пустил кровь Геку из обеих ноздрей. Но на  этот раз и  Геку
повезло: отчаянным ударом слева он успел подвесить своему противнику хороший
синяк под правый глаз. Их развели, заставили пожать  друг другу руки, ребром
ладони разбили  рукопожатие, и Гек  полноправным членом  влился  в  школьную
семью, а точнее -- в белую ее половину.
     Дети быстро ко всему привыкают, привык  и Гек. Дружбы он по-прежнему ни
с кем не водил, но время проводил в новой компании, наравне со всеми. Учение
в школе проходило  мимо  сознания, разве  что  арифметика и чтение с письмом
давались ему не  хуже, чем другим учащимся;  основная жизнь начиналась после
уроков.  Дел всегда было по горло: надо было патрулировать по границе района
и отлавливать зазевавшихся  черномазых  (когда  те появлялись  в не  меньшем
количестве,  становилось   неясно  --  кто  кого  отловил).  Интересно  было
охотиться на патлатых поклонников-битлистов, которые все чаще встречались на
центральных  улицах,  но на окраинах появлялись пока довольно редко. А можно
было следить  за  пьяными, в надежде, что  те обронят деньги  или уснут,  --
чтобы обобрать и поделить.  Но чаще всего играли "под патрончики". Ради игры
даже объявлялись  перемирия с вражеской стороной, чтобы не мешать друг другу
в сборе  урожая. Дело в том, что  в заброшенном парке, на границе района, за
городом почти, разместилось стрельбище, где повышали  свою меткость люди  из
дворцовой   охраны,  оперы  из  угрозыска,  дорожная  полиция,  инкассаторы,
телохранители и боевики из влиятельных  бандитских  шаек. В профилактические
дни,  да  и  не только,  мелкая шпана пробиралась  ближе к стендам и огневым
рубежам, чтобы  собирать гильзы и пули, а то и целые патроны, когда особенно
повезет.  Все это  составляло  игровую валюту и имело  четкую классификацию.
Основой  служила   мелкашечная  гильза  на  5,6  мм,  которая   стоила  один
"патрончик".  Сверхредкие испанские пули 7,92 оценивались  в  двадцать таких
патрончиков,  полный патрон  от  "калашникова"  с  не  пробитым  капсюлем --
двадцать пять, гильза от нагана -- четыре, пули от пистолетов -- обычно два,
реже  три,  пули от автоматов -- три. В  пятнадцать  и  больше "патрончиков"
менялы  оценивали редкие гильзы  от почти  полуторасантиметрового в диаметре
"элли".  Гильзы от лилипутского  "монте-кристо" шли  за полпатрончика, но их
принимали не всегда.
     Играли в "кассу",  "дорожку", "банчок". Смысл всех игр  состоял  в том,
чтобы  накрыть  цель   битком  --  свинцовой  лепешкой,  которую   мальчишки
самостоятельно выплавляли на  газу  в специальной  формочке,  чаще  всего  в
плоской металлической  баночке из-под  гуталина.  Так, например, в "дорожку"
играли  один на один: первый  произвольно  бросает  биток в сторону,  второй
старается  кинуть свой биток, чтобы  его  "наплешить", то есть  попасть так,
чтобы одновременно  дотянуться пальцами  одной  руки до  обоих битков.  Если
этого ему сделать не удается, приходит очередь второго. Если биток наплешен,
наплешивший  получает один патрончик -- при одинарной ставке,  конечно; если
наплешка была "с чикой", то есть один биток при этом стукнулся о  другой, --
два патрончика, чика "с накатом" --  три патрончика, "с  подкатом" -- четыре
патрончика.
     Гек  больше всего  любил  играть в банчок.  Собиралась группа человек в
пять-шесть,  а доходило и до десяти, шли на пустырь,  где в земле можно было
выкопать ямку  -- будущий банк. Ямка определялась по ситуации, но чаще всего
ее  объем  не   превышал  по  размеру   литровую  пивную  кружку.  Метрах  в
десяти-пятнадцати проводили черту, определяли  очередность играющих, размеры
ставки,  нюансы в правилах,  которые  могли варьироваться  в  зависимости от
желания игроков,  и  игра начиналась.  Все по  очереди  метали  свои  битки,
стараясь угодить в ямку. Если попадания не было, ставка добавлялась и кидали
вновь, но  очередность уже была другая: тот, кто ближе всех попадал к банку,
становился  первым.  Если играли с наплешкой,  то наплешивший другого игрока
вместе с ним имел возможность бросить повторно, вне очереди,  но наплешенный
был обязан  добавить в  банк ставку.  Если черта  была  проведена достаточно
далеко, то  банк вырастал до огромных величин: Ронни-Чиж, "крестивший" Гека,
азартнейший в классе игрок, снял однажды банк в триста с лишним патрончиков.
А Геку доставались банки по шестьдесят, по восемьдесят патрончиков, что тоже
было великолепно.
     Но  счастье  так мимолетно.  Через  два  месяца  жизнь  Гекатора  опять
наполнилась  горечью до самых  краев.  Пьяный  отец  нашел  и  выбросил  все
накопленное Геком богатство -- почти тысячу  сто патрончиков.  Не помня себя
от негодования, Гек  обозвал  его  в  лицо козлом вонючим. Не следовало  ему
такое  говорить:  Ангел  действительно  надел  повязку  во  время  последней
отсидки, следил  за  внутренним  распорядком на  зоне, но вспоминать о своем
позоре  и  предательстве  прежних  идеалов  не любил, а  тем  более  слышать
подобное от родного сына...
     Для начала  он зверски его избил, так, чтобы причинить максимум мучений
и при этом  не покалечить, потребовал, чтобы Гек встал на  колени  и  просил
прощения, чтобы ноги целовал  отцу, который  его  поит и кормит вместо того,
чтобы  утопить  как кутенка.  Гек  отказался. Тогда отец  вытащил  откуда-то
наручники, приковал к унитазной трубе и дал день на размышление:
     -- Вечером приду,  и бог мне свидетель  -- опидорашу, если не  вымолишь
прощение...
     Как только входная  дверь закрылась, Гек  довольно легко  вытянул  свою
ручонку  из стального  кольца  и  стал  готовиться к побегу.  Для начала  он
обшарил  все карманы во всей одежде, все загашники  и темные места.  Удалось
раздобыть шестьдесят восемь пенсов. Еды в  доме по традиции не  было, но  не
беда -- в школе он выпил молока и съел две булочки. И в Армии спасения могут
тарелку супа налить, только надо успеть  до  трех -- Гек научился, благодаря
школе, пользоваться часами.
     Оконная щеколда,  залитая когда-то  краской,  прилипла  намертво  и  не
хотела  поддаваться  слабым  пальцам  Гека, который  после  часа  бесплодных
попыток пришел  в отчаяние. Но  Гек  вдруг  засмеялся самому  себе,  прямо в
ботинках вскарабкался на обеденный стол и пинком шарахнул по оконному стеклу
--  за окном  лежала  свобода.  За супом он  не успел  --  с окном проклятым
провозился,  к ребятам  не  хотелось,  ноги сами  привели  его на  ближайшую
станцию пригородных поездов. Как  раз  подошла  электричка, он сел в  нее  и
поехал  куда  глаза  глядят.  В  вагонах  было  не по-осеннему  тепло,  Гека
разморило и укачало...
     Очнулся  он в электричке же, его трясла за  плечо  женщина-контролер  и
требовала показать билет. Поскольку билета у него не  было, тетка вывела его
в  тамбур,  обыскала,  реквизировала  мелочь, а Гека  выпихнула на ближайшей
остановке. Гек постучал зубами четверть часа и сел в следующую,  на  которой
благополучно  добрался  до  конечной станции Родная.  Бедный Гек  никогда не
покидал пределов своего  района, он не имел  представления о  той местности,
где  очутился,  что  делать  и  как быть  дальше.  Спрашивать  окружающих он
побоялся: вдруг  сдадут в  полицию и  вернут  отцу.  Поэтому  он  до  вечера
слонялся вдоль станции, стуча зубами от холода: май -- почти  зима, а пальто
не греет, "на рыбьем меху" -- это  значит совсем без меха, потому что у  рыб
чешуя, Гек в школе проходил. На станционном рынке тетка, торгующая сметаной,
сумела  подманить  недоверчивого  Гека  поближе и  угостила  его здоровенным
бутербродом с вареной колбасой. Гек не ломался и умял бутерброд в минуту. Он
вежливо поблагодарил добрую торговку, и она, растроганная чем-то, сунула ему
еще  и  яблоко. Гек  окончательно  смутился,  буркнул  слова  благодарности,
развернулся и  побежал  греться в  станционное  здание. Местный  полицейский
вновь с подозрением поглядел на мальчика, который ошивался здесь третий час,
но ничего не сказал -- до конца  дежурства оставались минуты, и  не хотелось
никаких протоколов и приключений.
     А Гек и сам уже  решил ехать, возвращаться в город, а там  видно будет.
Пока в школе заночует -- Гек  знал там укромные места, домой же не пойдет ни
под каким видом. Вновь подошла электричка, и Гек запрыгнул туда  в последний
момент, чтобы  выгнать не  успели. Отнять  у него  уже нечего, кроме яблока,
торопиться ему некуда. В  вагоне Геку показалось жарко, он расстегнул пальто
и  принялся  за яблоко. Ему и раньше доводилось их есть, но в  школе  давали
маленькие,  зеленые  и дряблые, а  это  огромное  и  очень,  очень  сладкое!
Напротив Гека сидел низенький  человек с  раскосыми глазами и читал журнал с
цветными картинками. Гек сносно читал  печатные слова,  но тут ничего не мог
разобрать: какие-то  значки,  похожие на пауков,  бегущие сверху вниз. А  на
картинках в разных позах, парами и по одному, изображались толстенные, почти
голые дядьки, с волосами как конские хвосты. Человечек потом  вышел,  и Геку
стало скучно. Он выставил указательный палец и стал рисовать на стекле. Рука
водила-выводила  чего-то,  а   когда  Гек  опомнился,  на  морозном   стекле
красовалось  неведомое  чудо-юдо:  влево   бе