но выглядел Ларей на фоне  своего  кабинета
несколько странно. У Луизы было время и желание осмотреться,  оценить, что к
чему. Было и с чем  сравнивать... Кабинет отделан  достаточно дорого, но без
полета, в канцелярском вкусе. В бизнес-гетто, финансовых кварталах Бабилона,
три  из четырех офисов оформлены идентично: потрачены деньги, но  не  талант
оформителя... Стивен Ларей  был одет в легкий просторный  темно-серый свитер
без воротника чуть ли не на голое тело, во всяком случае, рубашки под ним не
просматривалось, широкие черные брюки... и все. Ну еще тяжелые и высокие, не
по погоде, ботинки на шнуровке. Волосы темные без проседи, очень короткие  и
ровные по всей длине, как будто их налысо брили не так давно. На руках -- ни
колец, ни часов.  Лицо --  хмурое, но не это главное...  Луиза вдруг поняла,
что  он нисколечко  не  изменился.  Удивление  этому  факту пришло не сразу.
Давно, годы  и годы тому  назад она его видела у Джози в  кабинете,  и образ
четко запечатлелся  в  ее  памяти. Увидев  Ларея в его собственном кабинете,
узнала  мгновенно,  словно бы  вчера расстались...  Но  время, прошло  много
времени...  Тогда он, Луиза  хорошо помнила, он  воспринимался  как  человек
другого поколения,  ровня  ее  покойным родителям,  а  сейчас... Ровесник не
ровесник,  но немногим  старше ее  Джози... Хорошо  же  он сохранился и безо
всякого макияжа...  Начальник  он  жесткий,  невооруженным  взглядом  видно,
сотрудники нервничают  и  очень почтительны к своему боссу. Фамильярности  и
шуткам здесь места нет. Что ж, всюду свои правила ведения дел...
     Мужчины ушли, телефон переключили на секретаря (секретарь-мужчина -- не
часто такое встретишь...),  поскольку  за  все время беседы  он ни  разу  не
зазвонил; Ларей подсел в  кресло напротив, предложил чаю,  но  настаивать не
стал, когда она вежливо отказалась...
     --  ...Итак, начнем, пожалуй. Вы, конечно же, знаете,  что  человеку не
дано жить, не  ведая проблем.  Это касается и вас, и меня, и  любого другого
жителя планеты. Но  финансовых  заморочек на сегодняшний  день я  не  ведаю.
Короче  говоря: полно у  меня денег. И  у... фирмы, где я руковожу,  и  моих
личных. Мы с Джозефом знали друг друга много лет, я  неоднократно был обязан
ему,  а он мне. Причем деловые  отношения переросли в ту стадию, когда стало
не важно,  кто чаще, а кто  реже,  кто больше,  а  кто меньше.  Это исходные
посылки. Сегодня,  сочувствуя вашим горестям, я тем  не менее рад, что часть
из них могу легко разрешить, при этом -- я подчеркиваю -- никак  не осложняя
и не  коверкая  своих  будней...  Луиза,  ради  бога,  дайте  мне  досказать
заготовку... Сперва  я,  потом вы. Хорошо?  Я  знаю, что говорю. Мои люди по
официальным  каналам  прояснили  степень ваших  материальных затруднений.  Я
обязан  был это сделать, готовясь к нашей встрече, вы же понимаете. Так вот:
миллион триста с хвостиком долгов -- крупная сумма, но мне на нее -- начхать
и забыть, при моих-то возможностях. Скажу вам по секрету: нет больше долгов,
за  все  уплачено... Да дайте же мне  договорить, черт возьми.  Речь у нас с
вами пойдет не только о финансах, но в денежных вопросах я хочу обозначить и
обсудить  две  темы,  причем на  разумную голову. Первая:  вы  чуть было  не
лишились  своей доли в бизнесе вашего... мужа. Его партнеры, крючкотвористые
ребята, воспользовались неосведомленностью  в делах... Вашей, Луиза  Малоун,
неосведомленностью,  и захотели наложить  лапу на прибыльное  дело.  С  ними
будет проведена  разъяснительная  работа,  и  они навсегда  поймут,  что так
делать  не  надо,  но не  вообще, а  по отношению  к вам. Вторая тема:  ваша
узконаправленная благотворительность. Фонд, если я не ошибаюсь...
     -- Госп... Стивен... Ради бога, в эту область, я умоляю вас...
     -- Не лезть?
     -- В общем... да.
     -- Не  буду. Я коснусь краешком смежной, той, что  связала нас с  вами.
Хорошо?
     -- Я слушаю.
     --  Я  открытым  текстом  объяснил  вам,  что  мне  не  жалко денег для
избавления вас  от  бед и затруднений, которые  могут приключиться с  каждым
человеком.  Так  же  открытым   текстом   объясняю  вам,  что   нужды  этого
любого-каждого человека мне по барабану. А  ваши и вашей дочери Анны -- нет.
Некие  социальные  условности,  ставшие  частью  вашей личности,  протестуют
против того, чтобы сомнительный полузнакомец дарил  вам большие деньги...  Я
что, неадекватно понимаю?
     -- Н-нет, но... неординарно излагаете свои мысли... Простите...
     -- Форма не  важна, не в Версале. А  с вами можно  говорить  открыто  и
по-людски, я же чувствую... Отменить и выкорчевать ваши предрассудки я  не в
силах,  да  и  вы тоже. Что  ж,  эти  деньги  вы  можете  считать  про  себя
беспроцентным  заемом с неопределенным сроком возврата. Поскольку заимодавец
я, то я  вправе определять суть и форму договора. Пусть он будет устным, раз
я так хочу. Но как кредитор, который хоть и щедр, а денежки считает, я хочу,
чтобы моя финансовая помощь  касалась только адресата,  то есть  вас. И  мне
было  бы досадно, узнай я, что мои деньги (это  ведь мои деньги, правильно?)
транзитом через вас шли в любые фонды на нужды других людей. Я имею право на
такие условия?
     -- Вы имеете в виду...
     -- Да. Фонд этого... Коррады... подождет, пока вы из  своих  дивидендов
рассчитаетесь с  долгами и сможете питать их  лично от себя, но  не от меня.
Логично?
     -- Да.
     -- Не ломаю ли я таким образом вашу личность?
     --  Нисколько.  Вы  правы,  Стивен.  И вы  очень  добры  к  нам,  хотя,
признаюсь, мне не по себе, когда вы так сверлите меня своим взглядом.
     -- Это от восхищения, Луиза, вы  ведь  так  красивы. Могу ли я считать,
что финансовые вопросы нами утрясены?
     -- Н-не знаю... Мне надо немного подумать...
     -- А чего тут думать? Хорошо, дополню еще один пункт. Если в дальнейшем
вы ощутите или увидите некие (не знаю какие, да это и не важно) неприемлемые
условия для вас, для Анны или для памяти Джо, наш устный договор моментально
расторгается вами. Подходит?
     --  Боже  мой! --  Луиза  натянуто  улыбнулась.  --  Мужчины  вроде вас
несколько напоминают троглодитов, те тоже очень резко и быстро вели дела...
     -- Это всегда плохо?
     -- Пожалуй, нет.
     -- Значит, по рукам?
     -- По рукам.  Спасибо  вам, Стивен,  огромное,  за  то,  что вы для нас
сделали... Мы с Анной всегда...
     -- Стоп, стоп. Вы уже прощаетесь? Мы закончили только финансовую часть.
Сидите, прошу вас... Приступаем к следующей...
     --  И  что   же  еще?  --  Луиза  напряглась,  стряхивая   эйфорическую
расслабленность.  Естественно,  бесплатных  тортов  не  бывает.  Неужели  он
вознамерился...
     --  Вы --  сильная  женщина.  Нищеты никогда  не  знали,  а в  финансах
разбираетесь не настолько сильно, чтобы реально ощутить наперед  последствия
бедности, в которой  чуть было  не оказались. Тем не менее --  вы  плакали и
помногу, вы были  в отчаянии, как  будто, извините  за невольный цинизм, ваш
муж Джо Малоун помер еще раз. В чем дело? Ну не в деньгах же?
     Луиза непроизвольно стиснула сумочку, едва  не сломав об нее ногти. Еще
секунда -- и она  разревется  как корова перед этим Лареем.  Его первобытная
беспардонность  вызвала   одновременно   и   досаду,   и  внезапное  желание
довериться...  О боже, платок в  сумочке... Нет, нет, немыслимо заплакать --
макияж потечет.
     -- Я... я... -- голос Луизы дрожал.
     -- Анна? Я правильно угадал?
     Плотину прорвало... Сотрясаясь  в  рыданиях,  Луиза с пятого на десятое
рассказывала  о  себе и  о дочери, прихлебывая  из  нелепой  кружищи невесть
откуда взявшийся чай. Гек сидел перед ней, руки  в  замок, наклонив голову и
сосредоточенно глядя  в  пол.  Все,  что  ему  требовалось,  --  это вовремя
подбрасывать  реплики: "...а она?..  а вы?.. а врачи?..  а  когда?.."  Луиза
всерьез опасалась  за рассудок  дочери:  перенести  такое горе  в переломном
возрасте...  Утрата  отца  --  горе,  но так  или иначе -- неизбежное,  годы
залечат  рану, а память  с  теплотой  и любовью сохранит его  образ, но  вот
пожизненная инвалидность... Анна ведет дневник, и Луиза не выдержала однажды
и почитала... Девочка поняла для  себя, что навеки  лишена  любви, счастья и
здоровья. Заявила, что в школу не  пойдет и учиться отныне ей  незачем. Дочь
размышляет  о самоубийстве, серьезно обдумывает, как  наложить на себя руки,
но чтобы  без мучений... И за  нее  просто  страшно, потому  что  Анна умна,
упряма  и решительна.  Если  она действительно  задумала такое --  за ней не
уследить... И как объяснить, что следует жить, несмотря на  беду, когда и ей
самой  жизнь  в  обузу...  Луиза однажды  показала ребенка Мастеру, Леонардо
Корраде... Он объяснил, что происходит с дочерью и с нею, но для позитивного
результата нужны регулярные занятия... Анна же  демонстративно,  из каприза,
отказывается от  помощи человека, который... Он  мудр и  пресветел,  и он  в
силах ей помочь,  но только если она сама будет к этому готова. А несчастная
девочка хочет умереть. Если это случится, то и ей жить незачем. Каждый день,
каждый час она боится за Анну, извелась, не спит ночами... Сколько так можно
выдержать...
     Гек  не умел утешать  плачущих. Он похлопал ее по спине, предложил  еще
чаю,  но  Луиза  уже  взяла себя в руки, вытерла  слезы, достала  из сумочки
зеркальце, какой-то карандаш, помаду...
     --  Красьтесь,  Луиза, я не  смотрю. А вот что  я  хочу вам предложить.
Завтра, если вы не против, хочу зайти  к вам в  гости,  ведь не был никогда.
Раньше  дела  мешали и обстоятельства,  а  теперь, кроме вашей доброй  воли,
препятствий к этому нет. Мне иногда доводилось  общаться с  неблагополучными
детьми, и вроде бы общий язык мы находили. Правда, только с пацанами, насчет
девочек -- нет опыта,  но  девочки  -- тоже люди. Если не получится, то ведь
положение от этого хуже не станет, верно? Но вам решать, я не набиваюсь.
     --  Нет, ну что вы, Стивен,  я вовсе не  против... Завтра к семи вечера
вас устроит? Я  отпущу  сиделку и познакомлю  вас  с  Анной.  Но, ради бога,
Стивен,  не  сердитесь,  если она...  Знаете,  она добрая и  очень  душевная
девочка, но... Понимаете, подростковый эпатаж, капризы...
     --  Нормально. Ни при каком  раскладе  я  на  нее  не рассержусь. Я  же
понимаю...
     --  Я  приготовлю   ужин.  Вы  можете  прийти...  не  один.  Хотите,  я
кого-нибудь приглашу?
     --  Не хочу.  Приду один,  а посторонних нам  не  надо. Это не светский
раут,  но  продолжение  сегодняшней встречи. Опять же  еды на каждого больше
достанется.  Джо очень любил питаться дома, а ведь слыл гурманом... Шучу. Не
надо посторонних.  И еще. Ваши  дела более-менее улажены, однако официальные
живые деньги пойдут в  домашний  бюджет не вдруг, а в положенные календарные
сроки. В этом пакете двести  тысяч  пятисотенными. Это уже не  заем,  просто
подарок.  Мне не составило бы труда  выдумать историю  о долге или взятии на
сохран, или о  забытой доле в некоем деле,  но  -- не хочу  попусту  кривить
душой. Дарю от сердца, примите от сердца. Это и вам, и Анне. Откажетесь -- я
к вам в гости не приду. Берите же, иначе всем расскажу, что вы тут плакали и
некрасиво вытирали нос платком. И еще: сейчас мы с Фа... Джефом подкинем вас
к  дому, поскольку он завтра занят, а я пока дороги не знаю. Или вы не домой
отсюда?..  Разумеется,  хотя  сквозь  сумочку  не  видно.  Домчим  быстро  и
аккуратно, охраняя по  дороге. Готовы? Зайти никуда  не  надо? В  умывальник
там?.. Тогда берем Джефа, выходим к мотору и поехали.
     Настал вечер следующего дня. Гек долго  думал,  во  что ему одеться, но
дальше белой рубашки  без галстука и черной пиджачной пары его  фантазии  не
пошли. Но без галстука он смотрелся  неважно, "неустроенно",  особенно глупо
выглядела гипюровая  рубашка... Гек  заменил ее на другую, полувоенную цвета
хаки,  скривился,  глядя в  зеркало, и снял пиджак, поскольку  все равно  не
собирался брать с  собой  оружие. Стало гораздо лучше.  Но  теперь все  дело
портили  отутюженные  шерстяные  брюки...  Гек   натянул  купленные  намедни
"ливайсы" -- и все стало на свои места. Тут и ботинки смотрелись как надо, а
их Гек  менять на что-либо другое  не собирался, по "Черному  ходу" только в
них и можно рассекать без хлопот...
     ...Анна  заявила  матери,  что не  собирается знакомиться  ни  с  каким
Лареем, что ни в каком ужине принимать участия не собирается и что она хочет
только одного:  чтобы ее  оставили в  покое... Но все же ей стало любопытно:
кого это  мама ждет  с  таким  волнением... Вернее,  мама нервничала, это не
походило на радостную взвинченность перед любовным свиданием. Вот и  хорошо.
Мама говорит, что Ларей -- старинный приятель ее отца. Что-то она никогда не
слышала об этом  приятеле... Если мама хитрит,  то совершенно напрасно,  она
уже не малышка пяти лет от роду...
     Анна не  любила смотреть телевизор, после аварии  охладела к  музыке --
почти не слушала ни классики, ни современной эстрады и ни разу с той поры не
прикасалась к  роялю... Она полюбила перечитывать  тайком  сказки, слышанные
еще в детстве, они помогали забывать  о собственном увечье и  давали иллюзию
мечты:  придет,  расколдует...  А  еще  Анна  увлеклась  странным,  даже  на
собственный  взгляд, занятием: она могла целыми днями сидеть в своей комнате
на  втором этаже и наблюдать за улицей в щель  от занавески. Если делать это
изо дня  в  день, ни на что  не отвлекаясь (главное --  спровадить нянечку в
другую комнату), то можно  увидеть и понять немало интересного.  Так суета и
кажущаяся   бессмысленность   уличной   жизни   вдруг   начинает  постепенно
приобретать  упорядоченность  и  прозрачность. Вот этот  фургончик  развозит
пиццу и  за  день проезжает  туда  и обратно  не  менее десяти раз.  Толстая
женщина -- почтальон, работает посменно и  развозит письма быстрее других...
Высокий полный мужчина в костюме -- как бы невзначай пытается заговаривать с
женщинами,  обязательно с  блондинками в очках, чаще всего спрашивает время,
потому что многие  из женщин смотрят на запястье и  отвечают  ему. Но он так
делает  только  в  будние  дни,  по  выходным  его  не бывает...  Школьники,
полицейские, бродячие собаки  -- Анна многое о них  знала.  Случалось и так,
что она не могла стройно объяснить себе что-либо привлекшее ее внимание, это
ужасно бесило, как неуловимая  соринка  в глазу. Особенно если  непонятое не
забывалось мимолетным эпизодом, а повторялось раз от разу, не  становясь  от
этого яснее... Сегодня она заняла пост в шесть часов, за  час до назначенной
встречи,  а до этого  поспала, чтобы сидеть  на посту  свеженькой и  вовремя
угадать гостя и понять, что он из себя представляет.
     Дядька  с  двумя длинными  свертками  в  левой руке  возник неожиданно,
словно ниоткуда.  Только  что улица была фоном, где двигались  привычные или
нейтральные  прохожие  и  автомобили, а  мужчина  уже  открывает  калитку  в
воротах.  Анна не заметила автомобиля,  из которого  он вышел, или  стороны,
откуда он подошел. От калитки до входной двери  было  чуть  меньше  двадцати
метров  расстояния  по  прямой,  но зигзаги  мощеной  дорожки между клумбами
удлиняли ее примерно до двадцати пяти метров, Анна хорошо помнила, как  отец
с рулеткой лично вымерял для мамы все "длинноты и широты" дворика, чтобы она
спланировала, где что должно быть посажено и как при этом смотреться.  Нечто
странное  зацепило  взгляд  девочки,  обостренный  многими  месяцами уличных
наблюдений:  этот  человек двигался как-то  не так... Каждым движением рук и
ног он подтверждал это впечатление. Анна лихорадочно пыталась в эти короткие
секунды   разобраться  в   замеченной   необычности,   и  вдруг  музыкальное
образование  подсказало  ей  аналог  и  объяснение:  движения  мужчины  были
синкопированы. В  целом весь он, с  руками,  ногами и головой, совершил свой
путь от калитки до порога не быстрее  и не медленнее, чем многие другие, кто
на  ее глазах приближался к  дому, но вот его промежуточные движения... Нога
отрывалась от земли и ступала на  землю, то есть совершала весь цикл шага, в
обыкновенном темпе,  однако в  середине  она  как  бы ускорялась  быстрее  и
замедлялась  чуть заметнее. Особенно это было  заметно при  повороте головы,
когда  мужчина  так быстро  обернулся  на ее  окно, что она  отшатнулась  от
неожиданности...
     Зазвенел колокольчик  внизу,  мамин  голос,  не менее  звонкий, пропел:
"Иду, иду, секундочку!.."
     "Девчонка  подглядывает,  значит,  ей  интересно.  Надо  ее интерес  не
упустить. Если головой она в родителей -- с ней можно будет договориться..."
     Луиза  выглядела  особенно эффектно в запорошенном мукой фартуке поверх
великолепного вечернего платья. Драгоценности и макияж  уже были  на ней, но
на  ногах --  Гек  засек  --  туфли домашние.  Но  она  обязательно  наденет
парадные,  даже  Гек  со  своим  малым  опытом светского общения  в  этом не
сомневался...
     -- Боже мой,  Стив!  Я  так  надеялась,  что вы  опоздаете  хотя  бы на
четверть часа! Мой пирог с дичью капризничает, никак не хочет доходить!.. Но
проходите же, я прошу меня простить за внешний вид...
     -- Ну  уж нет! Я шел к вам запросто,  без фрака и бабочки, а у вас  тут
целый прием. Это вам и Анне...
     --  Какая  прелесть...  О подобных  хризантемах  я только  в  книжках и
светских журналах  читала. Даже  Оскар  Уайльд испугался  бы  красить  такое
чудо... -- Луиза сама  деликатно  сняла  с  букетов  оберточное  покрытие  и
поставила  цветы   в  заранее  приготовленные   вазы.  Но  как   только  она
освободится,  вазы необходимо будет  заменить, поискать более  подходящие --
она  была  почему-то  уверена,  что  Ларей  принесет  розы, и  подготовилась
соответственно.
     -- Красить? Зачем их красить?
     --  О,  это я так... Жил  некогда в  Англии гениальный писатель-эстет с
экстравагантными причудами...
     -- Уайльд? Я запомню. А что он написал?
     -- Многое... "Портрет Дориана Грея", например...  Да что  же вы стоите?
Пожалуйста,  располагайтесь где и как хотите, попросту... Еще четверть часа,
и я все-все подготовлю. Анна что-то не в духе, но я с ней переговорю и она к
нам спустится, я уверена. Еще раз прошу меня извинить за бедлам...
     -- Еще  раз отказано.  Но если пообещаете добавку...  Запахи у  вас  из
кухни идут -- никаких платков не хватит слюни утирать...  Пожалуйста, Луиза,
занимайтесь   своими   делами,   а  мне  наоборот  любопытно   и  желательно
успокоиться, осмотреться... Анна, значит, наверху, у себя?
     -- Да... Она...
     --  Вы разрешите мне  подняться  и  испросить  у нее  аудиенции на  эти
четверть часа?
     -- Ну... конечно. Я с вами сейчас...
     -- А можно я сам?
     --  Хорошо.  А я тогда  на кухню. Если  что -- зовите, я прибегу и  вас
спасу...
     Гек постучался. Не дождавшись ответа, постучал  еще раз и открыл дверь.
Девочка сидела в инвалидной коляске спиной ко входной двери.
     -- Анна, добрый день.
     -- Я, по-моему, не разрешала входить.
     -- Виноват, видимо не расслышал. Здравствуй, говорю.
     -- Здравствуйте и до свидания.
     -- Ты хотя бы повернись ко мне. Я человек простой, но и мне это кажется
невежливым.
     -- Кажется -- креститесь. Называть на ты незнакомого  человека --  тоже
невежливо. --  Анна  развернулась,  ловко вращая колесами. -- Я повернулась.
Довольны?
     -- Да.
     -- Теперь ваша очередь. Будьте так любезны, прошу  вас, если это вас не
затруднит, закройте дверь с той стороны.
     Гек, никуда не  выходя,  притворил  за собою дверь и в упор поглядел на
девочку.
     --  Ну  ты на  меня  не очень-то волоки. Я тебе что здесь,  для этикета
прыгаю? Я ведь не просто  так, я, понимаешь  ли,  утешать сюда приехал. Меня
твоя мама специально для этого пригласила.
     -- Вот ее и утешайте.
     -- Ну а я, по-твоему, что сейчас делаю?
     Анна, несколько ошеломленная манерами и речами незнакомца, смеша